Но нет. Все оказалось правдой. Мама умерла.
Из-за меня.
К горлу подступили рыдания. Я попытался их проглотить, но не нашел сил, чтобы сдержать рвущееся наружу горе. Кто-то коснулся моего плеча, но я оттолкнул руку и упал на колени. Я рыдал у всех на виду, но мне было плевать. Я оказался хуже всех, хуже этих гребаных монстров. Не смог спасти собственную мать, женщину, подарившую мне жизнь. Я не понимал слов, не видел ничего вокруг, только вцепился пальцами в волосы, рвал их клочьями, скрипя зубами, сотрясаясь от плача. Я знал, что должен был утешать Пич, но не мог. Я тосковал по маме, ненавидел и проклинал себя за то, что ее не защитил.
Кто-то издал громкий вопль. Оглядевшись, я увидел осевшую на землю сестру, ее личико исказил душераздирающий крик. Мия тоже плакала, глядя на меня, но что я мог ей сказать? Ей или Пич? Что мне жаль? Что я облажался и мама из-за этого умерла? Что я ненавижу себя и хочу умереть вместо нее? И вдалеке, на самом краю сознания звучал резкий голос миссис Уоллес: она кричала на меня, на копов, на всех.
«Скажите мне! — вопила она. — Скажите, где Крис». Но Крис был мертв. Мой лучший друг, мой брат. Я подвел его, подвел всех. Я упал на землю, дрожа от рыданий, уткнулся лицом в грязь. Мне хотелось кричать, но я не мог остановить слез, не мог вздохнуть. Мамы больше нет. Она ушла навсегда. И если она умерла,
(утонула в той дыре)
значит, я потеряю и Пич. Соцработники накинутся на нас, как воронье,
(грязная вода сомкнулась над губами, лезла в ноздри)
и разлучат нас, и мы никогда не увидим друг друга
(она задыхалась, глотала новую муть)
и станем чужими, и Пич забудет меня. Черт, ей было только шесть, достаточно,
(думала, где ее сын, гадала, спасет ли он ее, исчезая во тьме)
чтобы забыть весь этот ужас, начать новую жизнь, чтобы кусочки старой, страшной гнили в картонных коробках на заплесневелых полках, мама умерла, Пич меня покидает, боже, почему все так, почему я всех подвел, почему все потерял, почему... почему... почему?..
Глава 15После
...и вот я здесь. Я здесь уже около года. Тринадцать месяцев, если быть точным. Если бы это было романом, я бы рассказал о еде (отвратительной), о том, какие здесь все раздражительные (особенно работники), как плохо я сплю (порой глаз не сомкну за ночь) или как я дрался с другими пациентами (четыре раза). Но обо всем этом вы узнаете позже. Если время позволит.
Сначала я расскажу вам о Великой Промывке. По крайней мере, так я это называю. Видите ли, я не силен в теориях заговора. Честно говоря, они кажутся мне нелепыми. Просто выдумки людей, у которых полно свободного времени.
Но знаете, как они выкрутились в Дикой Лощине? Правительство?
Подумайте, сколько людей умерло. С учетом жертв Паджетта — Кайли Энн Любек, детектива Дэвида Вуда, мистера и миссис Уоллес, Брэда Рэлстона и моей матери — прошлым летом погибло двадцать два человека. Двадцать два, по большей части — от рук Детей.
Они обвинили во всем Карла Паджетта.
Если вы думаете, что я его жалею, это не так. Совсем. Паджетт был монстром и заслужил все, что с ним стало. По правде говоря, он легко отделался. Знаю, я должен научиться прощать, но, увы, еще не дорос до этого. Не знаю, смогу ли. Потеряв лучшего друга, маму, увидев, как убивали других людей, вы бы тоже очерствели.
Но я помню, что произошло. Помню, что видел. Я был там, черт побери, и знаю, что грузовик перевернулся не из-за аварии, что это не Паджетт сломал шею миссис Рэлстон на Ривер-роуд и пробил грудь ее мужу.
Я знаю, что не он сожрал моего лучшего друга.
Я рассказал полиции правду. Рассказал ее врачам. И все еще рассказываю ее здешним врачам.
Поэтому меня здесь и держат.
Тринадцать месяцев без Мии. Без Барли.
Даже не знаю, где теперь Пич.
Когда я рассказал свою историю врачам, они смотрели на меня как на ненормального.
Но после того, что случилось в прошлом месяце, некоторые засомневались.
Помните Заповедник Мирной Долины? Тот, что собирались открыть этим летом?
Его и открыли. Но перед открытием кое-что случилось. Нечто ужасное.
Сведения противоречивы и отрывисты, сюда мало что доходит. Мне не разрешают смотреть телевизор или читать газеты, но я все равно слышу кое-что от медсестер и санитаров — тех, которые не ведут себя так, словно я вот-вот превращусь в оборотня.
Они говорят, в Мирной Долине случилась резня.
Было убито более двухсот человек.
Большинство тел пропали, а те, что нашли...
Нашли не полностью.
Чуть раньше один из медбратьев — мужик по имени Пьер — вывел меня во двор прогуляться. Худой, чернокожий мужик лет пятидесяти, он говорит:
— Уилл, ты должен кое-что знать.
Идя с ним бок о бок по длинному унылому коридору, я спрашиваю:
— Мне кто-то звонил?
— Минутку, — бормочет Пьер. Видно, что ему не по себе. Он косится на черные стеклянные шары, свисающие с потолка, — камеры наблюдения. Они напоминают мне об оруэлловском «1984» и усеивают каждую щель в этом аду, который почему-то называют реабилитационным центром.
Реабилитация. Что за бред.
На самом деле это приличного вида свалка для человеческого мусора. Приемник неудобных людей.
Первый этаж для стариков.
Второй — для мужчин.
Третий — для женщин.
Четвертый — для девчонок.
Пятый — для мальчишек.
Для проблемных мальчишек. Мы им мешаем, и нас прячут подальше. По крайней мере, я так думаю.
Возможно, я просто параноик.
Парню вроде Барли здесь бы понравилось. Вернее, ему бы понравилось, что это место существует. Сам он и недели бы здесь не протянул. Черт, я и сам не знаю, как смог продержаться так долго. В начале года здесь умер мальчик. Покончил с собой.
С точки зрения правительства, стало проблемой меньше.
То есть я так думаю.
Пьер нажимает кнопку ВНИЗ, и мы ждем лифта.
Он говорит:
— Здесь нет глаз. Слушай.
Я слушаю. Пьер — один из немногих, кто не относится ко мне как к зачумленному.
— Случай в заповеднике, — говорит он. — Я тебе рассказывал.
— Ты про резню? — спрашиваю я.
Пьер кривится.
— Ага. Короче, всем поплохело. Они теперь думают, что, возможно, ты не сумасшедший.
— Правда?
Он вздыхает.
— Но все равно считают тебя опасным.
Еще бы. Моей роковой ошибкой было не то, что я рассказал им историю, а то, что рассказал ее полностью.
Они решили, что я спятил. Это дало им право меня запереть и оборвать все мои связи с внешним миром.
Мы входим в лифт. Пьер нажимает на кнопку 1.
— Так что ты хотел сказать мне? — спрашиваю я. — Что несколько человек из тех, что меня закрыли, верят в мою историю?
Глаза Пьера, обычно теплые и веселые, мрачнеют.
— Хватит жалеть себя, Уилл. Это ни к чему не приведет.
Я отворачиваюсь, не желая показывать, как обижен.
— Так вот, о заповеднике, — говорит Пьер. — У полиции штата много проблем с федералами. Даже с ЦРУ.
— Откуда ты знаешь? — спрашиваю я.
Пьер встревоженно оглядывается.
— Парень, ты можешь на минуту заткнуться? Кому какое дело откуда. Знаю, и все.
Я молчу. Понятия не имею, с кем связан Пьер, с кем он общается, но он мне не врет. Кроме того, разговаривая со мной, он ничего не выигрывает. А рискует многим.
— Я хочу сказать, — бормочет он, когда мы спускаемся на первый этаж, — что теперь у тебя есть козырь.
— Козырь?
— Нажми на СТОП, — говорит он. — Мне надо завязать шнурок.
Опускается на колено.
Я смотрю вниз.
— Но у тебя оба завязаны.
Он прожигает меня взглядом.
— Ты совсем глупый?
Я хмурюсь. Пьер пытается выкроить время. Возможно, я и правда дурак.
— Они приедут и спросят о том, что случилось прошлым летом. В лесу.
Я киваю.
Он притворяется, что завязывает шнурок.
— Не рассказывай им всего. Придержи язык. Дай им понять, что не все сказал врачам. Или копам. Чем больше, по их мнению, ты знаешь, тем больше сможешь потребовать.
Я закатываю глаза.
— Больше чего? Больше прогулок? Больше синего желе на ужин?
Он резко встает, пристально на меня смотрит.
— Хочешь увидеть сестру? Друзей?
— Все забыли меня, — говорю я, пытаясь скрыть, как мне больно.
— Пойдем, — отвечает он. — Они насторожатся, если мы проторчим здесь еще минуту.
Молча выходим во двор.
Там никого, кроме нас, нет. Солнечно, и у меня от света болят глаза. Мы идем по аккуратно подстриженной траве. Теплый ветерок обдувает мне кожу.
Разговаривая, Пьер почти не шевелит губами. Его глаза мечутся по сторонам, словно нас вот-вот схватят спецназовцы.
Я думаю, что, наверное, он тоже верит в теории заговора.
Пьер говорит:
— Ты — наш самый популярный пациент.
— Ты мне тоже нравишься, Пьер.
Он закатывает глаза, возмущенный моей тупостью.
— Не у персонала, Уилл. Я говорю о людях, которые пытаются с тобой связаться.
Я смотрю на него, лишившись дара речи.
— Я думал, что никто... Врачи говорили...
— Я знаю, что они говорили, — огрызается Пьер. Оглядывается по сторонам и тихо продолжает: — Я общаюсь с девочками в приемной. Одна из них — моя племянница. Анита.
Я понятия не имею, кто такая Анита, я и приемной-то никогда не видел. Меня сюда под препаратами привезли.
— Короче, Анита говорит, что было полторы тысячи звонков. Люди спрашивают о тебе, Уилл, ты — знаменитость, я не преувеличиваю. А еще тебе пишут. Писем, правда, вполовину меньше.
Остается только смотреть на него.
— Много от той девочки, о которой ты говорил... Мии... как-то там.
Мое сердце подпрыгивает.
— Мии Сэмюэлс?
— Точно. И от мальчишки. Его зовут...
— Барли?
— Ага, — подтверждает он и хмурится. — Что это за имя такое?
— Неважно, — обрываю я. — От кого еще?