Рэлстоны часто оставляли их сидеть с Эммилу, когда Брэд ходил в среднюю школу, а Ребекка — в начальную. Когда все случилось, Эммилу было три, но, оглядываясь на прошлое, я удивлен, что этого не произошло раньше.
Брэд никогда не следил за сестренкой.
Он говорил, что сидит с ней, но только потому, что желал получать за это деньги. Я бы хотел ненавидеть его за это, но, честно говоря, ему тогда только исполнилось тринадцать. До несчастного случая с городком он был задирой, после — превратился в настоящий кошмар.
Ребекка... ее я винил еще меньше. Она училась в пятом классе, ей было одиннадцать. И она пыталась заботиться об Эммилу, хотя ей это и не нравилось. Куда больше она хотела болтать по скайпу с подружками и играть в компьютерные игры, а не следить, чтобы сестренка не попала в беду.
И конечно, беда случилась. Никто не знал точно, сколько Эммилу была во дворе одна тем холодным мартовским днем. Родители уехали в Индианаполис на роскошный ужин, оставив Брэда и Ребекку следить за ней. Как бы то ни было, когда ее видели живой в последний раз, она возилась с веревкой, свисавшей с верхней перекладины детского городка у них на лужайке. Игра заключалась в том, чтобы поднять ведерко с песком на второй этаж домика и высыпать его на пол.
Выйдя проведать Эммилу, Ребекка увидела, что ее сестра висит в воздухе: она оступилась и запуталась в веревке, ее удавило. Когда приехала скорая, Эммилу была мертва.
Я не мог даже вообразить, как ужасно чувствовала себя Ребекка, и знал, что это все еще терзало ее. До смерти сестры она была милой, но довольно обычной, после — стала очень доброй, особенно к детям. Часто после школы ходила в «Пурпурную черепашку», местный детский сад, играла с малышами и иногда им читала. Ребекка не занималась командными видами спорта, говорила, что иначе у нее не хватит времени для занятий с детьми.
Не думаю, что она пыталась искупить так свою вину, хотя, конечно, и это было частью ее волонтерства. Возможно, она поняла, насколько хрупка человеческая жизнь, и хотела рассказать малышам, что нужно быть осторожней.
И, как можно догадаться, Ребекка обожала Пич. Очень немногие ценили мою сестренку так высоко, как та, на мой взгляд, этого заслуживала, и я радовался отношению Ребекки.
Брэд... его реакция на смерть Эммилу была нездоровой. Если до этого он был груб, то после — стал просто невыносим. Если раньше он просто угрожал избить кого-то из сверстников, то теперь бросался в драку. В глубине души я знал, что его поведение вызвано болью из-за смерти сестры. Когда я вспоминал об этом, мне было его жаль. Именно его обвиняли — мама, окружающие. Вероятно, он и сам себя винил, а это способно уничтожить любого. Казалось, что, причиняя боль другим, Брэд наказывал себя за невнимание к Эммилу. Конечно, я не психиатр и мог ошибаться. Но когда малышка умерла, он действительно стал другим человеком — куда хуже прежнего задиры.
Однако этой ночью жалеть его было трудно.
Я понял, что Ребекка едва сдерживает слезы.
Мия подошла к ней.
— Бекка? Что случилось?
Она вытерла глаза.
— Нам лучше вернуться в дом.
Эрик Блэйдс шагнул вперед и ухмыльнулся.
— И вам, трем слизнякам, тоже пора домой.
Барли сказал:
— Я думал, ты нам наркоту предложишь.
Ухмылка Эрика исчезла.
— Как тебя зовут?
Я восхитился самообладанием Барли.
— Дэйл Марли, — сказал он, расправляя плечи.
Блэйдс сделал еще шаг. Я удивился, какой он высокий, почти такой же, как Брэд. Его руки тоже были больше, чем я помнил.
— Ты знаешь, кто я? — спросил Блэйдс Барли.
— Я знаю, что ты должен был отправиться в тюрьму для несовершеннолетних, но твой папа позвонил кому надо.
Темные глаза Блэйдса распахнулись.
— Кто тебе это сказал?
Барли помедлил.
— Мой отец.
Курт подошел к Блэйдсу.
— У них заправка на Вашингтон-стрит. Та, на которую никто не заезжает.
Я нахмурился. Как бы меня это ни бесило, но Курт был прав. Люди редко заходили в Хиллтоп, магазинчик Марли. Время от времени я покупал там фруктовый лед, просто потому, что не хотел представлять, как папа Барли просидит в пустом магазине весь день.
Я сказал Курту:
— Не у каждого отец защищает насильников и педофилов.
Все замерли. Я не врал: отец Курта Фишера, Курт-старший, был известным адвокатом, сделавшим себе имя на защите клиентов с более чем сомнительной репутацией. Он добивался оправдания, и неважно, были они виновны или нет.
Но сказать это вслух, выплюнуть горькую правду в смазливое лицо Курта... Мне показалось, что я обмазался медом и с криком вбежал на пасеку.
— Ты такой ублюдок, — сказала мне Кайли Энн.
Зубы Курта блеснули в хищной улыбке.
— Все в порядке, Кайли Энн. Мне нравится, когда мелочь вроде Берджесса пытается казаться крутой.
— Вообще-то, — сказала Кайли Энн, — ничего не в порядке.
Она повернулась к Мие и Ребекке.
— Почему бы вам не рассказать вашим бойфрендам о том, что случилось в ручье?
Брэд и Курт уставились на Мию с Ребеккой. Потом посмотрели на нас. Блэйдс шагнул к Барли, на лице которого проступил ужас. Я не мог его винить. Через несколько секунд мы трое превратимся в кровавый фарш.
Сжав кулаки, Ребекка почти выкрикнула:
— Может, остановитесь? Хоть раз?
Все замерли.
— Ребекка? — спросил Крис. — Что случилось?
— Она испугалась, потому что Карл Паджетт сбежал, — выпалил Брэд.
Кажется, у меня упала челюсть.
Эрик Блэйдс сдвинул брови, гримасничая, как мне показалось, совершенно не к месту.
— Лунный Убийца ударит вновь.
— Боже, — пробормотал Крис.
— Вот почему мои родители так взбесились, — объяснила Ребекка. Она покачала головой, всхлипнув. — Сказали, что мы подвергли себя опасности, сбежав ночью. Они стали такими параноиками после...
К счастью, она не закончила. Мы все знали, почему Рэлстоны были параноиками. Это естественно после смерти ребенка.
Барли шагнул вперед.
— Но он же не едет сюда? Паджетт ведь не возвращается в Шэйдленд?
— Все может быть, — прошипел Блэйдс с отвратительным весельем в голосе. — Говорили, он направился на юг.
— Мне пора, — сказал я, шагая к своему велику.
Курт бросил мне в спину:
— Не волнуйся, Берджесс. Твоя мамка слишком обдолбана, чтобы стать жертвой. Паджетту будет с ней скучно.
За этим последовали громкие смешки, Блэйдс и Брэд Рэлстон ржали, словно на свете не было ничего смешнее зависимости моей матери от лекарств. Я слышал, как Мия прикрикнула на них, но почти не обратил на это внимания.
Пич могла услышать новости. Могла испугаться.
Или хуже.
«Нет, — сказал себе я. — Даже не думай об этом. Паджетт не мог случайно выбрать твой дом. Ничего ужасного не произошло...»
И все же я топал к велику. Брэд, Курт и Эрик издевались надо мной, но я их не слышал, только Пич: она просила меня остаться с ней, как и всегда, когда я уходил из дома.
Ее голосок преследовал меня, пока я мчался по темной дороге к дому.
Глава 4В бега
Пич действительно уже проснулась, когда я влетел в дом, и она действительно плакала. Практически бросилась мне в объятия. Обычно я был бы польщен или рассердился (временами Пич могла быть настоящей липучкой), теперь же чувствовал только вину. Глубокую, болезненную, душераздирающую вину.
Она прохныкала, что у меня проблемы.
Как бы виноват ни был, я улыбнулся при мысли, что сестренка меня накажет.
— Ладно, — сказал я. — Неделю буду подавать тебе завтрак в постель.
Она отстранилась и подняла голову, заглядывая мне в лицо. Желтая нитка соплей упала с ее носа мне на футболку.
— Не со мной, глупый. Проблемы с мамой.
Я нахмурился, вытащил пару бумажных салфеток из коробки и вытер сперва футболку, потом лицо Пич.
— А что не так с мамой? — спросил я. В сумасшедшей спешке домой я совсем о ней забыл.
— Она взбесилась, что ты сбежал, — объяснила Пич. — Все время кому-то звонила.
Я знал, что должен чувствовать себя виноватым, но единственными эмоциями, которые вызвали во мне слова сестры, были гнев и обида. Какого черта мама взбесилась, что меня нет дома? Это ведь я уложил Пич в кровать. Я убедился, что она почистила зубы и надела пижаму правильной стороной. Я поставил стакан воды на столик у кровати — на случай, если она проснется среди ночи и захочет пить.
Да, я ушел из дома и никого не предупредил. И что? Мне просто не повезло, что моя недомолвка совпала с побегом серийного убийцы.
При мысли о Карле Паджетте я снова подумал о Пич. Как много она знала? Конечно, мама не сглупила и не стала рассказывать ей о нем.
Нужно было следить за словами.
Мы подошли к дивану и сели. Я спросил:
— Что тебя разбудило?
Она посмотрела на меня с ужасом в глазах, изобразить который под силу лишь шестилеткам.
— Я услышала ее крики.
Я мог бы счесть это преувеличением, но факт оставался фактом: реакции мамы были нездоровыми. Я вполне представлял, как она испугалась, когда увидела репортаж о Карле Паджетте.
— И что ты сделала? — спросил я Пич.
Она опустила глаза, сплетая и расплетая пальцы.
— Спряталась под одеяло.
— Умница.
Она посмотрела на меня, и я увидел слезы в ее глазах.
— Я даже не проверила, где ты.
С ужасом я понял, что она действительно чувствует себя виноватой. Моя милая, чистая шестилетняя сестра винила себя за то, что не попыталась меня защитить.
Комок застрял у меня в горле, но кое-как я сумел выдавить:
— Ты все сделала правильно. — Я приобнял ее. — Помнишь, как я учил тебя никому не открывать дверь?
Она кивнула.
— Что ж, теперь все еще серьезней. Честно говоря, — сказал я, — с этого дня я не хочу, чтобы ты играла во дворе, если меня нет рядом.
Она отстранилась.
— Даже днем?
— Никогда, — сказал я. — Если я не с тобой, сиди дома и запрись.