ей и пошел домой, и все марраны приходили ко мне днем и ночью; они очень горевали, что я уезжаю, а их дети подходили поцеловать мне руку; все это происходило в присутствии христиан, пока я не уехал в Сантарен. Всемогущий проследил, чтобы я не нанес никакого вреда марранам во всем Португальском королевстве! Слава богу! Король был очень добр ко мне и зол на клеветников. Он сказал им, чтобы они больше не говорили ничего о после, который может делать все, что пожелает. После этого ко мне пришел человек, знавший арабский, и передал письма, написанные прекрасным почерком на бумаге. Они были написаны Антонио Карниери, и он с невинным сердцем, с добротой и большим уважением отозвался обо мне. Человек, который знал арабский, произнес: «Поедем во дворец, поблагодарим короля, попрощаемся с ним, и в его присутствии я вручу тебе эти письма». Явившись к королю и пылая от гнева, я сказал ему, что папа написал для меня письма на пергаменте, а он – на бумаге и я приехал с востока на запад, желая служить королю, и, если бы его письма были на пергаменте, они сохранились бы и стали бы свидетельством для наших современников и детей наших детей, из которого они узнали бы, зачем я приезжал в его страну. Король на это ответил: «У нас не принято, как у папы, писать на пергаменте», тогда я сказал ему: «Прошу оказать мне милость и написать эти письма на пергаменте, ибо я хочу, чтобы они сохранились на века», и он ответил, что сделает это из любви ко мне. И король велел дону Мигуэлю переписать его послания на пергаменте, и он сделал это, но в них уже не было выражений уважения, которые включил в свои письма Антонио Карниери. Тем не менее я успокоился, ибо старцы и царь Иосиф заклинали меня не гневаться, к тому же, когда я жил в Пизе в доме р. Иехиэля, его старая бабушка Сара, богатая и мудрая женщина, говорила мне: «Я вижу, что ты все время сердишься; если ты научишься подавлять свой гнев, то будешь процветать всю свою жизнь», и она подарила мне большую Библию, в начале которой написала: «Не сердись, и будешь процветать». Но я не умею управлять своим гневом; из-за этого я поссорился с доном Мигуэлем. Эта ссора привела к тому, что человек, знавший арабский, ежедневно приходил к дону Мигуэлю и рассказывал ему все, о чем я говорил с королем, и обо всех наших беседах у меня дома. Человек, говоривший по-арабски, передал мне письма, написанные на пергаменте, но не сказал, что их составил дон Мигуэль. Я спросил у него про письма, по которым я должен был получить в Тавире деньги, и он дал мне два письма – одно для судьи в Тавире, а другое – от короля, в котором, по его словам, он приказал выдать мне 300 дукатов, но это была ложь, ибо настоящее письмо короля дон Мигуэль забрал себе, а мне прислал другое. Проверить его я не мог, потому что оно было запечатано, так что я взял письма и поверил переводчику на слово. После этого мы пошли с ним попрощаться с королем и тот сказал: «Я пошлю с тобой в Тавиру трех человек, говорящих по-арабски, и я написал, чтобы тебе выдали 300 дукатов, а если тебе потребуется еще что-нибудь, напиши мне».
На следующий день в сопровождении Соломона Кохена, Иуды, Перенте, Альдеки-ренегата, двоих моих слуг, человека, говорившего по-арабски, и еще четырех человек я уехал из Сантарена. Мой багаж разместился на четырех мулах. Мы прибыли в Алмеду ночью; все дома стояли открытыми, но никого в них не было. Мы поселились в одном доме, в котором были хозяева, и переночевали там, а утром отправились дальше. Я ехал на своей прекрасной лошади, и к вечеру мы прибыли в Коруш, открытый город, в котором живет всего несколько марранов. Мы пришли в дом одного из них, и его семья приняла нас с большими почестями. В этот дом явились все судьи города; мы развернули перед ними знамена, и они принялись восхвалять их красоту и тонкую работу. Одно знамя было из белого шелка с золотыми нитями, вышитое по краям золотыми нитями; полоса этой вышивки была в палец шириной. В центре второго знамени красовались дощечки, которые держали в своих лапах два больших льва, вышитые золотом. На табличках были написаны десять заповедей, а по краям знамени, на обеих сторонах – стихи из Второзакония с начала до конца и псалмы. Еще одно знамя было из зеленого шелка, а все вышивки сделаны серебряной нитью, тогда как на первом знамени – золотой. Пять других больших знамен – из белого шелка. Мы провели в Коруше ночь, а утром двинулись в Коимбру и добрались до леса, в котором текли ручьи; наши мулы устали, мы сняли с них поклажу и положили на землю; здесь мы пообедали. Коимбра – большой город, и все ее жители, христиане и марраны, пришли посмотреть на меня. В доме одного маррана мне приготовили прекрасную большую комнату с кроватью, столом, стулом и подсвечником; я поел за столом и лег спать. Утром я встал, умылся и помолился. После этого наши вещи снова погрузили на мулов, и я поехал верхом на коне вместе с Соломоном Кохеном и человеком, знавшим арабский, а марраны сопровождали нас на своих лошадях; мы покинули Коимбру и отправились по дороге в Эвору. Приехав сюда, мы остановились в доме того же маррана, у которого гостили и в первый раз. Мы провели здесь субботу и воскресенье, и Кублия, марран, знавший иврит и служивший мне с того самого дня, как я приехал в Тавиру, и до того, как я предстал перед королем Португалии, пришел повидать меня. Кублия – оружейник, он изготовляет ружья. В понедельник все жители города пришли посмотреть на меня, а когда мы уезжали, все марраны очень убивались и плакали. Мы покинули Эвору и приехали в Бежу; там мы пришли в дом одного маррана, где нам приготовили постели, столы и все необходимое. В эту ночь ко мне явилось много марранов; они плакали от страха, и я сказал им: «Всегда доверяйте Богу, вы еще увидите возрожденный Иерусалим и возрадуетесь. Ничего не бойтесь. В этот раз я приезжал к королю не для того, чтобы забрать вас с собой и отвести в Иерусалим; нам еще долго воевать, чтобы войти в Иерусалим, но, когда мы освободим свою страну и я принесу жертву Богу, мы придем за вами и отведем на родину, а в этот раз я приехал только для того, чтобы сообщить вам радостную весть – спасение совсем близко». Во вторник мы уехали из Бежи и ночью прибыли в деревню, где живут марраны, и мы переночевали в доме одного из них, где для нас приготовили кровати и все необходимое, а утром мы добрались до Алмадовера. Это прекрасное место, в котором много марранов; городские судьи явились встречать меня, и во всех местах, где мы останавливались, мы распускали знамена, и жители воздавали им хвалу. В четверг мы приехали в Луле, прекрасное место и большой город; его жители захотели увидеть знамена и сказали: «Если вам чего-нибудь захочется, скажите нам, мы сделаем все, что вы пожелаете». Мы провели здесь пятницу, субботу и воскресенье, а Альдека вернулся в Лиссабон, чтобы решить какие-то наши дела, и я очень боялся за него. Из Асеммура к нам пришли два еврея – Соломон Леви и его зять Исаак из Асфи-Сафи; в понедельник мы покинули Луле, и многие отправились нас провожать, в том числе и хозяин дома, где мы прожили эти дни. Мы прибыли в Тавиру и провели ночь в прекрасном доме со множеством комнат. Но мы не получили денег – тех 300 дукатов, которые приказал выдать нам король, ибо дон Мигуэль написал совсем не то, что ему было велено. Человек, говоривший по-арабски, знал об этом, ибо он был переводчиком короля; он сказал мне: «Я сообщу об этом королю». Он пришел проститься с нами, поскольку собирался ехать назад. Я купил ему в Эворе коня за 35 дукатов, а в Тавире дал еще восемь монет, золотую уздечку, две связки золотых вышивок и отправил к королю. Пообещав рассказать государю о моих нуждах, он уехал, а я остался в Тавире.
В это время ко мне явился р. Моисей Кохен с письмами от царя Иосифа и его старцев, и весь день, с утра до вечера, мой дом был полон марранов и христиан, и я подумал, что хорошо было бы послать в подарок королю Португалии моего коня вместе с упряжью, а Антонио Карниери – бурнус, который я приобрел за 17 дукатов. Я велел, чтобы эти подарки отвез молодой человек по имени Христополи, который жил в моем доме и был предан мне, но тут пришел Альдека и сказал, что это поручение можно доверить только ему одному, ибо тут нужен человек разумный и целеустремленный, который скажет королю, что эти подарки прислал еврейский посол. Только в этом случае король будет доволен. Я согласился, что он должен поехать с Христополи и помочь ему, ибо одного его я посылать боялся. Я написал королю, что не могу найти корабль, чтобы плыть в Италию, живу в Тавире и не знаю, что мне делать, и посылаю ему в подарок своего коня с упряжью и прошу его найти для меня корабль. Еще я добавил, что 300 дукатов, которые он велел передать мне, я не получил, и просил написать в Тавиру и приказать, чтобы мне выдали эти деньги от его имени. Я доверил коня, бурнус и письмо королю Христополи, и еще написал послание Антонио Карниери; потом я велел Альдеке ехать вместе с Христополи. Я дал им 10 дукатов на дорожные расходы и запретил садиться на моего коня. После их отъезда от меня убежал молодой эфиопский слуга, и остался только большой эфиопский слуга. Он был плохим человеком; приходя на рынок, он любил задирать христианских слуг, и они пришли ко мне жаловаться. «Твой слуга нанес нам ущерб», – сказали они, и он стал ругаться с ними из-за их продажных женщин. Потом он напал на ремесленника, который пришел ко мне в гости, и хотел его убить, и я велел связать этого слугу по рукам и ногам, а потом взял палку и бил его по голове до тех пор, пока она не сломалась. Тогда я взял другую палку и снова стал бить его. Все его тело покрылось синяками; я велел маррану, у которого я жил, дать ему сто ударов, после чего мы заковали его в железные цепи и заперли в доме. Он пробыл в заточении десять дней; только после этого я его выпустил и позволил ему одеться. Он был красивым и сильным человеком и очень меня любил; как и раньше, он продолжал выполнять все работы по дому, и я помирил его с ремесленником; все это время Соломон Леви жил в моем доме. Это был красивый и сильный юноша, который знал арабский; я отдал ему свой костюм из черного бархата; он надел его и отправился на рыночную площадь, к своим родственникам марранам. Клеветники увидели его и нажаловались подлому городскому судье, заявив, что во всем Португальском королевстве ни христиане, ни евреи, ни марраны не имеют права носить одежду из шелка, а тот, кто осмелится надеть на себя такое платье, должен заплатить штраф 50 дукатов. Судья велел посадить Соломона Леви, ходившего в моем костюме, в тюрьму. Услышав об этом, я послал Соломона Кохена к моему другу, знатному господину, после чего Соломона Леви выпустили под залог, который внесли его родственники, марраны. Я отправил юношу к хорошему судье, с которым я дружил, и велел передать ему в подарок прекрасное платье, но судья этот подарок не принял. Он заботился обо мне, потому что так повелел король, и относился ко мне как к своему сыну, всякий раз демонстрируя свою доброту. Тогда я сам пошел в его дом, протянул ему двадцать дукатов и сказал: «Прошу тебя принять это подарок из любви ко мне, ибо я слыхал, что король собирается призвать тебя к себе, так что это тебе на дорожные расходы». Но он ответил: «Я ничего у тебя не возьму», а Соломон Леви стоял тут же и переводил наш разговор. Тогда я сказал судье: «У меня есть полные железные доспехи, с головы до ног, а также шлем, защищающий голову и шею, – через него видны только глаза. Я купил эти доспехи за тридцать дук