– Это машина Грехова.
– Хотел бы я знать, что ему нужно, – проворчал Эрберг вслух.
– Так спроси, – философски посоветовал Железовский так же вслух.
Командор погранслужбы хмыкнул.
– А сам что же не рискнешь? Или ты у него в долгу, как крестник, и не хочешь лишний раз напоминать о себе?
– Знаешь, при разговоре с ним меня не покидает ощущение, что он знает все! А у Забавы вообще развился комплекс неполноценности, в его присутствии она буквально ощетинивается, собирается в комок, словно ждет нападения… или в крайнем случае какого-то подвоха. Кстати, от подруги Грехова Анастасии Демидовой Забава услышала утверждение, что у него абсолютная память! То есть он помнит все прожитые моменты. Как тебе это нравится?
– Никак. Бедный проконсул! Хотя он вряд ли нуждается в сочувствии. Он хомозавр, а не человек, как и К-мигранты.
– Ну, это ты напрасно, просто у него ген резерва работает в полную силу, и, возможно, он человек больше, чем мы с тобой.
– «Пакмак» Грехова возвращается, – доложил Мартин. – Даю «зеленую улицу». Через полчаса будет на борту.
– Наверное, он подслушал наши мысли, – предположил Аристарх хладнокровно, поглядев на соседа.
Эрберг засмеялся:
– Это уже из области черной магии.
В течение получаса они вслушивались в переговоры подчиненных, изредка отвечая на прямые вопросы, вызывали нужных абонентов, передавали распоряжения и принимали поступающие сообщения, физически ощущая, как с каждой секундой колоссальное тело Конструктора углубляется в пространство Системы, приближаясь к Солнцу и к Земле. А потом на спейсер прибыл Грехов.
Проконсул вошел в зал в обычном своем одеянии – в черном с металлическими полосами на груди кокосе, остановился у кресла Железовского, глядя на светящиеся контуры многосложной фигуры Конструктора. Сказал вслух, не прибегая к пси-обмену:
– Ну и что решили уважаемые члены капитула [16] насчет блудного Вседержителя?
– Вы о Конструкторе? – вежливо спросил Железовский.
– О нем, болезном.
– СЭКОН предложил жесткую программу под названием «Предупреждение Титаника».
– Весьма недвусмысленное название. Подробности?
Комиссар отмолчался, и ответил Эрберг:
– Две сотни излучателей начинают работать синхронно, создавая на пути Конструктора плотный энергетический конус. Если это его не остановит, следующий щит будет из антиматерии. Последним в программе стоит квагма-заслон [17].
Грехов прищурился. Ему не надо было объяснять, что такое квагма-заслон – возбуждение и усилие колебаний вакуума, сопровождающихся рождением «голых» кварков.
– Вы считаете, что эти ваши действия смогут остановить Конструктора?
– А вы считаете, не смогут? – осведомился Эрберг. – Ни одно материальное тело не способно выдержать кипение кварковой «пены». Уничтожить Конструктора мы, конечно, не сможем, но почувствовать боль заставим.
– Ясно. Рисковые ребята в СЭКОНе, если строят свои прогнозы на энтимеме [18], забывая, к чему приводят поспешные обобщения. Ведь уже все убедились, что Конструктор – не просто материальное тело и на него не распространяются законы физики. Он живет по своим законам. Известно ли вам, что каждый физически реализуемый сигнал ограничен по мощности, в том числе и энергетический импульс типа «суперструнного» возбуждения вакуума? Так вот для уничтожения Конструктора необходим энергоимпульс бесконечной мощности!
– Чушь! – вырвалось у Эрберга, однако он тут же поправился: – Извините, но я математик, и ваше высказывание для меня – что красная тряпка для быка, чисто дилетантское заявление.
Грехов хмуро улыбнулся, ответил иронично-спокойным взглядом Железовскому, указал на пустующее кресло:
– Разрешите посидеть тут с вами? Не помешаю? Надо собраться с мыслями. Чего-то я не учитываю в своих экспериментах.
– А чем вы занимаетесь, если не секрет?
Грехов помолчал, заметил разрешающий кивок Железовского и сел в пустующее кресло.
– Хочу найти одного приятеля, спросить его о Берестове.
– А полномочия?
– Оставь, Ингвар, – мысленно одернул Эрберга комиссар. – У него карт-бланш Совета безопасности. Да и при чем тут полномочия?
В глазах Грехова промелькнула насмешливая искра; несмотря на отсутствие пси-рации, он услышал реплику, но заговорил о другом:
– Аристарх, я тоже сожалею, что не смог отговорить Берестова от визита, его миссия с самого начала была обречена на провал, ибо любой орган Конструктора – если воспользоваться земной терминологией – это область пространства огромной информационной емкости, и выдержать гигантское давление информации ни один человек не может… хотя у Берестова шанс был, все-таки в нем проклюнулся интрасенс.
– Что же вы не доказали этого еще тогда, до запуска послов? – хмыкнул Эрберг.
– Мне не поверили бы. А времени на подробный футур-анализ у вас не было.
– Что правда, то правда, – кивнул Эрберг и замер. – Простите, я на связи.
Железовский выслушал сообщение о появлении еще одного пакета роидов в сопровождении серого призрака, глянул на Грехова:
– Зачем вам связь с призраками? Вряд ли только для выяснения судьбы Ратибора.
– Не только. – Проконсул заговорил не сразу. – Меня интересуют кое-какие философские аспекты бытия.
– Какие, если не секрет?
Грехов удивленно посмотрел на комиссара, потом понял и улыбнулся с какой-то глубоко затаенной жалостью, обращенной тем не менее не к Железовскому, а неизвестно к кому.
– И что есть разум? И что есть любовь? И что есть жизнь?
Железовский улыбнулся в ответ, он тоже читал «Листья травы» Уолта Уитмена.
В разговор то и дело вмешивались голоса дежурных, командиров погранпостов, оперативных групп, исследовательских отрядов, инков, управляющих всем непрерывно маневрирующим флотом и контролирующих сложнейшую систему взаимодействия включенных в работу коллективов, поэтому комиссар предложил Грехову надеть пси-радио, чтобы каждый раз не извиняться за молчание. Проконсул молча включил кресло и подсоединился к тревожному каналу компьютерной связи в тот момент, когда Мартин сообщил о появлении нового конвоя, как стали называть пограничники редкие группки роидов и серых призраков. Группы эти действительно напоминали конвои: впереди мчался призрак, за ним корабль чужан, и замыкал колонну еще один серый призрак, а то и два. Конвои обычно появлялись из глубин пространства и выходили в лоб Конструктору, словно шли на таран, а Конструктор после столкновения «включал прожектор» – из района падения корабля роидов вырастал толстый, диаметром в километр, луч света.
Посмотрев картину столкновения, выведенную на обзорный виом, и выслушав идеи ученых по этому поводу, руководители погранвахты снова обратили внимание на собеседника, который вдруг попросил координатора сообщать ему новости о перемещении серых призраков.
– Индекс ВП? – спросил Мартин.
– Сто [19]. – Грехов кинул беглый взгляд на Эрберга, недовольного решением коллеги. – Прошу прощения, я не слишком злоупотребляю машинным обеспечением? Не хотелось бы ссылаться на необходимость каждого шага.
Командор вспомнил о карт-бланше и проглотил готовые вырваться возражения, признавая в душе, что работать Грехов не мешал.
– Если бдение в кресле можно назвать работой, – меланхолически отозвался Железовский мысленно.
– Работа работе рознь, – возразил Эрберг. – По мне лучше засыпать вулкан вручную, лопатой, чем сидеть на собственных нервах и дергаться от каждого шороха и скрипа.
– Стареешь, мастер, пора давать дорогу молодежи.
– На себя посмотри.
– Я и о себе говорю то же самое. Вернется Ратибор, уйду.
– Ты все еще веришь, что он вернется?
Железовский не ответил. Их разговор шел в личном диапазоне пси-связи, и Грехов его не слышал.
Эрберг вдруг оживился:
– Габриэль, это легенда или правда, что вы дважды попадали внутрь Конструктора?
– Правда, – ответил Грехов равнодушно.
– И можете с уверенностью утверждать, что он – прапредок всех форм жизни в метагалактике? Честно говоря, поверить в это трудно. Я могу принять на веру, что Конструкторы могли творить звезды и галактики, но… возможно, мне не хватает воображения?
– Конструкторы не создавали собственно звезды и галактики, вообще звездные скопления, это ложное представление об их деятельности. Они приготовили базу для возникновения звезд – трехмерное пространство, свернув остальные девять измерений; как известно, Вселенная рождалась двенадцатимерной. Кроме того, они изменили и кое-что еще.
Эрберг хмыкнул, покосился на Железовского, ничем не выдавшего своего отношения к сказанному.
– Весьма интригующее заявление. Словно вы и в самом деле были свидетелем деятельности Конструкторов. Что же они изменили еще, кроме количества измерений?
– Не лезь ты к нему в душу, – посоветовал Железовский. – Никто не знает пределов его знаний, а ты, кстати, не фридманолог, чтобы поддерживать спор на профессиональном уровне.
– Я математик и космологию знаю достаточно, к тому же не люблю высокопарных заявлений.
– Напрасно вы иронизируете, – с необычной мягкостью сказал Грехов, разглядывая Эрберга умными, угрюмыми глазами. – Самое глубокое заблуждение – в философском смысле – люди сохранили еще с двадцатого века, сформулировав антропный принцип. Да, жизнь, в том числе и разумная, – уникальное явление во Вселенной, но это вовсе не значит, что природа «старалась» именно для человека, подгоняя свои законы под его условия существования. Вы действительно не фридманолог, иначе знали бы, что уже сейчас наукой накоплено достаточно данных, чтобы сделать вывод: закономерности эволюции и структура нашего метагалактического домена Вселенной таковы, что люди могут, но не должны существовать.
Грехов помолчал, взгляд его был полон сочувствия, но не к этому конкретному человеку, а к человечеству вообще, Железовский почувствовал это.