– Что это? – пролепетал он, чуть не плача и боясь даже поднять глаза. – Что со мной? Да кто же вы такие, в конце концов?!
– Кто мы такие, неважно, – сказал Крейн. – Чувствуешь? В скором времени это будет с тобой происходить постоянно. Сейчас я прикажу отвезти нас туда, где обитает чудовище, и воспротивиться моему приказу ты не сможешь… вы оба не сможете.
Магус говорил правду: «Легкокрылая» качнулась, ее парус раскрылся с тихим шелестом – лодка была готова к отплытию и ждала только приказа своего навигатора.
– Я не хочу… – обреченно прошептал Ролан и зажмурился. – Вы не знаете, что это за тварь. Она убьет нас! В прошлый раз меня спасло чудо…
– Ты не хочешь, – согласился Крейн. На его лице впервые отразилось некое подобие сочувствия. – Но я ~приказываю~.
Рыбак понял, что спорить бесполезно. «Легкокрылая» отошла от причала так быстро, что Умберто едва успел перебраться на борт. Моряк был удивлен и растерян: как Крейн вообще сумел такое сотворить с чужим кораблем и навигатором, который не должен был ему подчиняться? Вспомнились слова, сказанные накануне: «В день нашего расставания с Эрданом он преподал мне последний урок». Выходит, магус научился не только обрывать связующие нити…
«Интересно, – подумал Умберто, мрачнея. – Сколько еще секретов ты хранишь, Кристобаль?»
Ветер был благоприятный, поэтому вскоре пристань осталась далеко позади. Лодка Ролана в точности соответствовала своему имени: она летела над волнами, словно и не касаясь их, и невольно Умберто попытался представить себе, какой фрегат мог бы получиться из «Легкокрылой». Она могла бы стать восхитительно прекрасной, неповторимой, а вместо этого превратится в черное бездушное корыто, одно из многих, – знать бы еще, сколько их на самом деле.
– Вы мастер-корабел, я понял… – проговорил Ролан. В его голосе теперь звучало не просто уважение, а благоговение, хотя стоило удивиться уже тому, что парнишка вообще
осмелился заговорить. – Тот, другой – ну, он заверял договор, – сказал, что… – Тут рыбак внезапно закашлялся, а после того, как приступ прошел, выяснилась странная вещь: у него пропал голос.
Крейн со вздохом сказал:
– Начинаешь понимать, да? Часть твоего договора – никому ничего не рассказывать. Я поэтому и не пытался расспросить тебя, кто такие эти люди, пообещавшие простому рыбаку золотые горы. Ты бы все равно не сумел выдавить из себя ни единого слова! – Ролан молчал, растерянно глядя на магуса, и тот прибавил: – В этом, честно говоря, нет ничего странного – ты просто не мог знать, на что способен умелый мастер-корабел.
Ролан попытался что-то произнести, но издал лишь писк.
– И теперь ничего нельзя сделать? – спросил Умберто у своего капитана, в забывчивости чуть было не назвав его по имени. – Неужели расторгнуть договор и впрямь невозможно? – Крейн покачал головой. – И ты позволишь им изуродовать такую прекрасную лодку?
– Я не умею творить чудеса, – раздалось в ответ. – Очень жаль.
– Хватит! – воскликнул Ролан. – Эй, я все еще здесь – не забыли? Уж если вы оба такие добрые, то расскажите, что с нами будет. Может, я сумею защитить ее от этих… людей?
– Парень, если уж ты не способен противостоять мне, разве можно говорить о непослушании самому капитану-императору? – Крейн усмехнулся. – Видишь, я и это знаю. Ладно, расскажи лучше о том, где и как ты видел пожирателя кораблей. Если ты поможешь нам, то я постараюсь что-нибудь придумать для тебя и «Легкокрылой».
– Даете слово? – воодушевился Ролан. – Правда?
«Наивный мальчик, – подумал Умберто. – Что значит слово пирата?»
– Обещаю, – сказал Крейн. – А свои обещания я всегда выполняю.
Уверившись, что таинственные незнакомцы помогут ему исправить ошибку, Ролан успокоился и вскоре уже рассказывал им о недавней встрече с чудовищем так, словно ничего странного не случилось, – не было ни разговора на причале, ни жестокого урока, который преподал ему Кристобаль Крейн. Рыбак даже не спросил, как их зовут…
К северо-востоку от Эверры простирались подводные луга – мелководье, сплошь заросшее водорослями, похожими на траву. Рыбаки туда не заплывали. Хотя на этих лугах и паслись весьма тучные стада, ловить там было нечего – не существовало более верного способа потерять сеть, чем забросить ее в густые заросли. И все-таки изредка то Ролан, то кто-нибудь еще из жителей поселка – тех, кто помоложе, – натыкались там друг на друга.
– Пятьсот лет назад – до того, как вздрогнула земля, – глубина в тех местах была обычная, – смущенно объяснил Ролан. – Есть легенда, что однажды там сражались фрегат и кракен. Битва закончилась не в пользу фрегата.
– А вез он, следует понимать, золото… – подхватил Крейн, хитро улыбаясь.
Ролан покраснел и признался: да, все было именно так. И он, и его друзья не раз находили на дне золотые монеты с чеканкой – надписями на незнакомом языке, но никто так и не сумел отыскать что-нибудь более значимое. Попытки, впрочем, не прекращались.
– Хочешь сказать, что пожиратель поджидал тебя на мелководье? – удивленно спросил Умберто, решив, что понял, как было дело. – Он бы ни за что туда не пролез!
– Нет-нет! – Ролан замотал головой. – В тот день я увлекся и сам не заметил, как мы с «Легкокрылой» прошли луга насквозь и оказались на другой стороне, в открытом море. Фрегаты обычно тратят почти целый день, чтобы туда добраться: слишком мелко, им приходится идти кружным путем… Ну вот, когда я сообразил, что мы заплыли слишком далеко и пора уже возвращаться, вдруг поднялась большая волна – это без ветра-то! И «Легкокрылая» сразу почуяла, что под нами кто-то проплыл, кто-то здоровенный. Потом он… – рыбак осекся, помрачнел. Он боялся даже вспоминать о случившемся. – Это… знаете, я и не думал никогда, что у кракена может быть столько щупалец!
– Это не кракен, – сказал Крейн. – Как же ты спасся?
Рыбак с нежностью провел ладонью по корпусу лодки:
– Она меня спасла. Пока я глядел на щупальца как дурак, она сама развернулась и дала стрекача…
Умберто утратил интерес к разговору. Солнце пригревало, и вскоре моряк сомлел – задремал на корме, посреди свернутых сетей. На этот раз его почему-то не посетил злополучный сон о повелителе всех узлов – может, такие сны приходят лишь ночью? – зато пригрезилось кое-что другое. Новое видение было правдивым, и к гадалке не ходи: просто все, приключившееся в этом дневном сне, уже случилось на самом деле примерно семь лет назад.
– …Обвиняемый, встать!
От удара по ребрам темнеет в глазах, и ты едва не валишься навзничь, а страж, дыша перегаром тебе в затылок, лишь фыркает. Ты поднимаешься, ощущая боль в избитом теле, ничего, кроме боли. Помнится, когда-то ты хотел затаиться за дверью своей камеры, улучить момент, когда страж войдет, чтобы принести очередную порцию бурды, которую погнушались бы есть даже свиньи, – и кинуться ему на спину, повалить, разбить голову о каменные плиты пола. Но этот желтолицый громила уже лет двадцать имел дело с такими, как ты, поэтому он все предусмотрел. Он жестоко наказал тебя за неправедные мысли и ныне жив-здоров, что о тебе самом уже сейчас сказать трудно.
– Как судом было установлено…
А-а, какая разница?! Да, еще полгода назад, проходя мимо здания городской тюрьмы, ты не задумывался о том, зачем она нужна, и даже в страшном сне тебе не могло присниться, что вскоре окованные железом тяжелые двери закроются за тобой. Мир разделится на две части, и одна из этих частей будет с каждым днем становиться все меньше и меньше, пока не сожмется до размеров острия иглы.
– …Не желая возвращать долг, злонамеренно подстерегал ростовщика по пути из трактира домой, но дважды тому удавалось спастись по случайности. На третий же раз…
Заступница, к чему все это? Ты признал вину, ты согласен понести наказание. Что было, того не изменишь, хотя случись все заново, ты поступил бы иначе. Ты, бестолковый семнадцатилетний юнец, ни за что не стал бы слушать старшего брата и не счел бы откровением ненароком оброненные слова: «Ах, если бы этот сын кракена завтра споткнулся и упал, чтобы больше не вставать!»
Он упал, да. Потом за тобой пришли, и когда отец узнал о случившемся, он… отказался от тебя. Это было так просто и страшно: вот он смотрит тебе в глаза и говорит что-то, но ты не слышишь, – а вот он уходит. Все. Запоздавшим эхом приходят слова: «Среди моих сыновей нет убийцы!»
Но ведь ты сделал это ради того, чтобы он не потерял все…
Пустое. Хватит! Поднять голову, улыбнуться – на длинноносой физиономии судьи отражается смесь презрения и… страха? О да, совсем чуть-чуть, но он есть. Впрочем, тебя-то нет, тебя уже казнили – вот прямо здесь, мгновение назад. Завтрашний день значения не имеет.
Улыбайся, потому что тебя нет.
Судья выносит еще один смертный приговор, и тебя вместе с другим осужденным уводят в камеру, из которой утром выпустят прямиком на виселицу.
Или это они так думают.
Глубокой ночью глаза второго смертника зажгутся недобрым огнем, словно у кошки. «Эй, – скажет он, – я слышал твою историю и решил, что ты будешь жить».
И будет ночь, полная пламени, а потом ты заберешь из тайника припрятанные вещицы, включая отцовский кинжал, и даже не обернешься, покидая родной город…
Всему виной была «Легкокрылая»: из города, чье название Умберто постарался забыть, их с Крейном уносила точно такая же лодочка. Юноша, чудом избежавший смерти, полулежал на корме и смотрел в ночное небо, а магус исподволь за ним наблюдал, и лицо его было слегка удивленным. Умберто лишь потом понял: Крейна удивило, что спасенный ни разу не обернулся.
А зачем? Уже тогда овладевший непростым искусством плетения узлов, он знал: любое, даже самое сложное плетение можно распутать – и тогда оно превращается в веревку, простую и понятную. С узлом, в который превратилась его собственная жизнь, Умберто поступил намного проще – разрубил одним точным ударом и зажил припеваючи, не думая ни о чем.