Юнга опустил голову, краснея.
– Что она сказала тебе перед расставанием?
– Не помню, – прошептал парнишка. – Но… ладно, капитан, вы меня уговорили.
Фейра удивленно поднял брови – он словно не ожидал, что Амари так быстро отступит. Рука феникса потянулась вперед, желая дружески похлопать мальчика по плечу, но тут же опустилась – не то он вдруг устыдился своих черных когтей, не то вспомнил, что перед ним уже не юнга, а принц, наследник престола.
– Вот и хорошо… – проговорил он, вздохнув. – Теперь осталось тебя подготовить.
– С-считаешь, нужно рас-с-сказать? – подал голос Змееныш. – Да. С-согласен! Пусть он лучше узнает сейчас-с, иначе все пойдет прахом…
Амари вздрогнул, ощутив внезапную тревогу. Какая-то тайна по-прежнему оставалась нераскрытой, и она его пугала. Почему Змееныш знает о Карморе? Как мог он попасть из Вороньего гнезда на пиратский корабль? И почему, в конце концов, он оказался здесь?
– Узна́ю о чем? – спросил молодой магус, внутренне холодея.
– О том, – проговорил Змееныш, – как называется на языке детей земли неизлечимая болезнь твоего отца – им она хорош-ш-шо знакома. Это то, с-с чем с-сталкивается на с-своем пути каждый человек…
– Это вышло случайно, – повторил Амари. – Но я навсегда потерял голос, и вместо дара Соловья проснулся дар Цапли. Ты добился желаемого, пусть даже и не тем способом, каким хотел… Я здесь.
– Я этому рад, – сказал капитан-император и, чуть помедлив, поднял руки к лицу – к бесстрастной и красивой серебряной маске, заменявшей его. Он впервые сделал это в присутствии своего сына. Сердце Амари заколотилось – казалось, оно вот-вот вырвется из груди, – и он едва не лишился чувств, хотя и знал наперед, что увидит.
Маска…
«Он безобразен, – шептались придворные, хотя ни один из них на самом деле понятия не имел, что скрывается под серебром. – Эта болезнь изуродовала его величество до неузнаваемости, и он не хочет, чтобы мы всякий раз при встрече вздрагивали от испуга!»
Перчатки…
Аматейн и впрямь был безобразен, но только по меркам магусов, чьи лица веками не менялись, оставаясь красивыми и молодыми. «Мы умираем от скуки, – сказал как-то раз Эрдану капитан Крейн, и юнга случайно услышал его. – Наши тела по-прежнему молоды, но огонь в сердце угасает – лишь немногим удается поддерживать его три-четыре столетия… А ведь мы могли бы жить вечно!» «Вот и докажи на своем примере, что можешь жить вечно, – сварливо ответил мастер-корабел. – Иначе это лишь пустые слова!»
Парик…
Губы Амари дрожали, когда он разглядывал седые волосы, узловатые пальцы и лицо своего отца – иссеченное морщинами, покрытое старческими пятнами, какие он не раз видел у пожилых людей и никогда – у магусов. Аматейн выглядел как человек лет восьмидесяти – очень крепкий для своего возраста, но вне всяких сомнений старик.
Эрдан и то рядом с ним показался бы моложе.
– Так это ты… – прошептал принц, едва не выдав себя – так хотелось прибавить «все-таки». – Ты был Звездочетом! Я прятался от него… от тебя… потому что сам не мог понять, чего боюсь. Заступница, как же так! Мы же столько раз едва не встретились!
– Больше никаких тайн, – сказал Аматейн. – Никаких.
– …Да, я все понял… – прошептал Кузнечик. Ему хотелось, чтобы этот разговор оказался кошмарным сном, ему хотелось проснуться. – Но, капитан… если все получится, и он мне поверит… если я опять…
Он не смог договорить, и тогда Фейра пришел на помощь:
– Боишься, что тебе не захочется вновь становиться пиратом?
Кузнечик кивнул.
– Что ж, – усмехнулся феникс, – если и впрямь так случится, значит, я вполне заслужил то, что ждет меня в подземельях Облачной цитадели. Но, ты знаешь, я почему-то верю, что ты сделаешь правильный выбор.
Они до позднего вечера ждали гостей, но никто не пришел навестить принцессу – ни капитан-император, ни Амари. Фаби исподволь наблюдала за своей госпожой, которая вновь стала холодной и равнодушной Белой Цаплей, и ловила на ее лице признаки легкого недоумения. Сама компаньонка даже не пыталась понять, как следует толковать молчание Аматейна, и предугадать, что произойдет дальше.
Впрочем, она и не надеялась, что он простит Ризель и все забудет.
– Иди спать, – сказала принцесса. – Сегодня, кажется, нас никто не тронет.
Это прозвучало не как приказ, и Фаби молча покачала головой: уйти, оставив Ризель в одиночестве, было бы сейчас хуже самого страшного предательства. Она забралась с ногами в кресло, стоявшее в углу комнаты, и сама не заметила, как задремала.
Знакомый ночной кошмар тотчас же пришел в гости.
Искрой сквозь тьму она проскользнула вглубь – прямиком в пещеру с дремлющими тварями – и с изумлением обнаружила там некоторые перемены. Безымянные создания по-прежнему спали, но теперь их сон был очень чутким, тревожным: то и дело во мраке вспыхивали красные огоньки-глаза, чтобы спустя всего мгновение вновь погаснуть, а тишину изредка нарушали шорохи, шелест, постукивание и позвякивание.
«Они готовы проснуться, – поняла Фаби. – И это их беспокоит».
Повинуясь безотчетному порыву, она потянулась к одному из созданий, и оно почувствовало приближение чуждой сущности – вздрогнуло всем телом, отстранилось. Испугалось? Фаби не успела даже подумать, что оно может бояться не за себя, как вдруг ее подхватило и унесло куда-то в еще более непроглядный мрак, в бездну, в ничто.
И она… не проснулась.
Комната выглядела как-то странно, и Фаби не сразу поняла, что смотрит на нее сверху – с потолка. Оглядевшись, она увидела то, чего не замечала раньше: по стенам бежали тонкие линии, образуя причудливые узоры, которые источали красноватый свет. Местами линии переплетались очень густо, и Фаби почувствовала, что это неспроста: спальня Ризель обладала секретами, спрятанными в стенах и отмеченными непонятными знаками.
«Любопытно…»
Она увидела себя со стороны и не испытала ровным счетом никаких чувств – это же сон, а во сне все возможно! Привычный мир, ставший пугающе странным, был намного интересней, чем тело, скорчившееся в кресле, и этот мир нужно было исследовать побыстрее, пока не наступил миг пробуждения. Линии? Да, каждая из них манила и притягивала, словно уговаривая пробежаться вдоль себя и посмотреть, что спрятано там, на другом конце, но нечто и вовсе удивительное заставило Фаби позабыть о магнетических отметинах: из спальни принцессы исчезла… сама принцесса.
Ризель же собиралась спать!
С непривычным азартом Фаби принялась искать госпожу, не особенно удивляясь легкости, с которой перемещалась из одной части Облачной цитадели в другую. За считаные мгновения она умудрилась просмотреть несколько десятков комнат и залов – застигла врасплох уединившуюся парочку, испугала до визга молоденькую служанку, даже увидела капитана-императора без маски, но не разглядела его лица… Принцессы нигде не было. «Не могли же ее увести в темницу, оставив меня сладко спать в кресле!» – подумала Фаби и вернулась к дверям в покои Ризель, у которых стояли стражи-истуканы. Все по-прежнему, без изменений… или нет? Она спустилась по противоположной стене и замерла: стражи смотрели прямо, не замечая ничего необычного вокруг, и их глаза были затуманены не то сном, не то каким-то зельем.
«От настоящих статуй проку больше – они хотя бы красивые!»
Что ж, теперь понятно: Ризель никто не уводил, она ушла сама, заставив стражей уснуть с открытыми глазами. Но зачем? Куда? «Думай! – приказала себе Фаби. – Куда бы ты отправилась на месте принцессы?»
Ответ пришел быстро.
Это было так привычно – тенью следовать за госпожой, забыв о себе!
Ризель шла по длинному узкому коридору, озаренному светом факелов. Белое платье и белые волосы принцессы скрывал плащ, но вовсе не он должен был защитить ее от чужих глаз: нынче ночью Цапля вновь опробовала свой дар на живых существах и намеревалась применить его еще столько раз, сколько понадобится. Впрочем, ей везло – в тюремных подземельях Облачной цитадели было весьма немноголюдно.
Где-то впереди раздались странные звуки – грохот, лязганье цепей, – и она замедлила шаг, борясь со смятением. Мало кто знал, что дочери капитана-императора дважды пришлось бывать в этих негостеприимных местах, причем вовсе не в роли скучающего наблюдателя за чужими мучениями. Аматейну уже случалось усомниться в ее верности, и если в прошлый раз его остановило лишь то, что Амари был предположительно мертв, то теперь маленький принц воскрес. У капитана-императора есть наследник престола, и вероломная дочь ему больше не нужна…
– Вот твоя жратва, – послышался за углом грубый голос, и Ризель узнала Берто – старшего тюремщика. Она торопливо отступила в темную стенную нишу, чьим единственным обитателем оказался большой паук. – Нам велено кормить и поить заключенных вовремя, но никто не говорил, что мы должны им помогать, хе-хе. Не сможешь жрать вслепую – подыхай, и дело с концом!
Принцесса затаила дыхание – ей нужно было услышать голос того, кто находился в камере. Однако узник предпочел промолчать, и оставалось лишь строить догадки, был ли он измучен пытками или просто считал ниже своего достоинства беседовать с тюремщиком.
Того, впрочем, это ничуть не смущало.
– Молчишь? Гордый, да? Вы все поначалу гордые… Вот и твой двойник тоже молчал, но потом за него взялись как следует – и запела птичка!
«Это Фейра, – поняла Ризель, чувствуя внезапную дрожь. – Значит, Хаген где-то дальше… если он вообще жив!»
– Но с тобой будет труднее, – продолжал тем временем болтливый тюремщик. – С чего я это взял? Чтоб ты знал, сорок лет назад тут старшим был мой папаша – его повысили как раз перед тем, как схватили Бастиана Фейру. Мы с братом мальцами частенько его просили – расскажи, как ты феникса кнутом охаживал, а он губы в кровь искусал, чтоб от боли не скули… А-а-а!!!
Вопль Берто заставил Ризель выбраться из убежища и, прокравшись несколько шагов вдоль стены, осторожно заглянуть за угол. Странному зрелищу не мешала даже решетка, отчасти перекрывавшая обзор: посреди камеры стоял Кристобаль Фейра, опутанный паутиной цепей, – его руки были вытянуты в стороны и вверх, – а поодаль на полу валялся тюремщик и стонал, прижимая к груди правую кисть. Кожа на животе Феникса светилась, словно у него внутри был спрятан ворох горящих углей; и еще Ризель совершенно точно почувствовала запах горелой плоти.