Внезапно ее осеняет:
– Ты сказал, что я ничего не чувствую. А должен был сказать – не чувствовала. Значит, мое тело все еще живет, и я могу отсюда выбраться. Ведь крышка еще не закрылась!
– Скоро закроется, – с притворным сочувствием уточняет Хозяин.
– Но сейчас она еще открыта! – кричит Эсме. – Выпусти меня! Что тебе нужно? Я не хочу здесь оставаться, я сделаю все, что попросишь, только выпусти меня!
– Не надо так орать… – Он морщится и с прежней наигранностью прижимает ладони к ушам, хотя Эсме не сомневается, что слышит он не ушами. У него нет ни рук, ни лица. – Мне ничего не нужно от тебя, кроме самой тебя, глупая. Ты станешь ценным экспонатом в моей коллекции.
– Я не хочу в коллекцию! – Эсме еще сильнее повышает голос. – Я живая и хочу жить! Не может такого быть, чтоб ты не нуждался ни в чем. Только скажи!
Хозяин качает головой.
Мысли Эсме лихорадочно несутся, обгоняя друг друга. Почему-то ей на ум приходит Сандер – ох, Сандер… – и очарованные морем из Талассы. Любовь, ненависть и любопытство. Если предположить, что все морские твари в той или иной мере подвержены этим трем роковым страстям, если поверить, что с их помощью можно что-то изменить, то…
Она хватается за соломинку.
– Тебе скучно сидеть здесь – в сундуке. И ты любишь смотреть, как смертные мучаются. – Его бирюзовый глаз блестит, словно отражая невидимое солнце. – Испытай меня. Задай какой-нибудь сложный вопрос, загадку, что угодно. Если я отвечу, то ты меня отпустишь. Если нет – ничего не потеряешь, но развлечешься. Ну?
Хозяин медлит с ответом, но Эсме видит, что ей удалось его заинтересовать.
– У этой игры древние правила, – наконец говорит он. – Хм… Что ж, мы поступим так: у меня есть то, в чем ты нуждаешься больше всего. Что это? Я даже дам тебе три попытки, Эсме. Чур, не жульничать.
С этими словами он жестом фокусника вытаскивает из рукава маленькую бутылочку, до краев наполненную чем-то вроде сине-зеленых чернил. Эсме растерянно моргает – она не ожидала, что, согласившись, он сразу же начнет действовать. Снаружи заметно темнеет, крышка продолжает опускаться, и она понимает, что времени на смятение не осталось. Совсем.
Бутылка размером с половину его длиннопалой ладони. Что могло поместиться в такой маленький сосуд? Впрочем, сейчас они тоже в бутылке, и в нее каким-то образом влез целый дом. Надо забыть о размерах и сосредоточиться на том, что ей нужно больше всего.
Кристобаль?
Но он был – ей хотелось верить – все еще жив, и не во власти Хозяина.
Велин?
Нет, она не станет его тревожить, потому что он на самом деле устал и хотел покоя.
Стоп, стоп. Хозяин сказал – то, в чем ты нуждаешься. В бутылке, разумеется, не человек. Она закрывает глаза и чувствует в пальцах гладкий шелк, который столько времени хранила, берегла от всех напастей и потеряла там, где едва не потеряла саму себя. На самом деле вместе с этой вещью она носила на себе отпечаток утраченных воспоминаний.
– Шарф. Зеленый шарф моей мамы, который ей подарил Кристобаль.
Лицо Хозяина приобретает скорбное выражение.
– Увы, Эсме, это не так. Подумай сама – теперь, когда ты все помнишь, зачем тебе вещь? Да к тому же хрупкая и нежная, как шелковый шарф. Ты утратила его, но вернула свои воспоминания. Ты бы совершила обратный обмен? Нет? Тогда с чего ты взяла, что нуждаешься в нем? Думай дальше.
Она до боли стискивает зубы и сжимает кулаки.
Что же ей нужно? Что-то нематериальное? Способности Хозяина наверняка позволяют заточить в бутылку любовь или иное чувство. Но она любила и была любима, а больше ей по-настоящему ничего не требовалось.
Впрочем…
Она могла бы вернуть «Невесту ветра», сделать Кристобаля… целым. Она понимает, что значит для него эта утрата, – она бы с радостью разделила его боль, окажись это возможным. Теперь у нее есть шанс все исправить.
Или нет?
– Ты хитер, – говорит она, устремив на Хозяина немигающий взгляд. – Ты знаешь и то, чего я на самом деле не хочу.
– В этом моя суть, – соглашается он, осклабившись. Зубы у него острые, и их много – совсем как у шарката в пасти. – Иногда человека надо немного подтолкнуть к тому, чтобы он просто взглянул правде в глаза и признался самому себе в собственных грехах и недостатках.
Взглянул правде в глаза…
– Глаз, – говорит Эсме. – Верни его глаз, если… ты и впрямь это можешь.
– Могу, – подтверждает Хозяин. – Но не буду, потому что, хотя он тебе и в самом деле нужен – твой возлюбленный был куда красивее с двумя глазами, – есть кое-что, в чем ты нуждаешься сильней. Просто ты никак не можешь это понять. Последняя попытка. Думай.
Он как будто ей сочувствует, но вместе с тем явно наслаждается, внутренне радуясь удачной сделке. Эсме подходит к окну, за которым уже почти совсем стемнело. Раньше из этого окна была видна улица, а из ее собственной комнаты – тейравенские крыши и кусочек моря. И чайки, вездесущие голодные чайки, которые так ее раздражали своими криками и своими тухлыми мыслеобразами. Даже тот день, когда она повстречала Кристобаля, как ей казалось, в первый раз, начался с чайки.
С птицы.
Эсме поворачивается к Хозяину Сундука и видит в его глазах яростное нетерпение пополам с жадным любопытством. Первая догадка верна: одни и те же страсти обуревают не только всех живых, но и всех мыслящих существ, пусть даже не все эти существа готовы признаться самим себе в собственных… недостатках.
– Птица, – хрипло говорит она. – В бутылке шестнадцатая птица.
Хозяина Сундука окутывает плотный покров мрака – он заворачивается во тьму, как в плащ, и это хорошо, потому что теперь его облик совсем не напоминает человеческий. Он в один миг оказывается рядом – он высокий, такой высокий, что упирается головой в потолок, – и трехпалой рукой из костей протягивает ей бутылку.
ОТКРЫВАЙ.
От его настоящего голоса все кости в ее теле вибрируют. Стуча зубами, она вытаскивает пробку. Сначала из горлышка бутылки валит черный дым, а потом появляется что-то острое… и на свободу выбирается птица чуть крупнее воробья. У нее длинный клюв, двухцветное оперение – спина блестящая, голубовато-зеленая, а внутренняя часть тела выглядит испачканной в ржавчине. Взглянув на Эсме черными глазами-бусинами, птица издает писк и, взмахнув крыльями, улетает.
По груди течет что-то горячее. Эсме смотрит на себя и видит, что ее блуза красна от крови. Она закрывает глаза и улыбается. Так или иначе, ответ найден.
Во тьме раздается громкий стук – это опускается крышка.]
– А сейчас ты дашь мне честное слово, – сказал высокий мужчина с уродливым шрамом от ожога на правой щеке, – что не попытаешься снова сбежать, не станешь подговаривать слуг помогать тебе и вообще будешь вести себя так, как полагается хорошо воспитанному юноше из приличной семьи.
– Семьи, обвиненной в измене? – мрачно переспросил Кристобаль. Рейнен Корвисс закрыл глаза и устало вздохнул. – Ладно, ладно, я все понял. Буду паинькой, господин Ворон, только прошу вас – узнайте, что происходит и где мой отец. Я уже два дня сижу взаперти и ничего не знаю. Он жив?
Рейнен Корвисс кивнул. Они находились в маленькой комнате на втором этаже небольшого особняка, принадлежащего старейшине воронов. Никто не ведал настоящего имени хозяина этого домика, затерянного среди других, похожих на него как две капли воды. Капитан-император, конечно, мог отыскать Кристобаля, будь ему известно, что тот жив. Но, похоже, юный Марр и после смерти продолжал оставаться Кристобалем Фейрой.
Он почувствовал, что дрожит словно в ознобе. Рейнен не стал скрывать правду о том, как Пламенный Князь был сначала обманут, а потом схвачен; Кристобаль отлично понимал, что в случившемся есть немалая доля его вины. Если бы Марко Фейра не решил, что слуги капитана-императора схватили его младшего сына…
– В чем нас обвиняют? – тихо спросил Кристобаль.
– Три месяца назад сгорела фабрика звездного огня на острове Последней Надежды, – столь же негромко ответил Рейнен. – В силу некоторых причин… возникли подозрения, что с этим связан какой-то из кланов. Его величество приказал провести расследование.
– Какие еще причины? Какие подозрения? Нас кто-то оклеветал!
Лицо Рейнена приобрело странное напряженное выражение. Из-за шрама его гримасы сбивали с толку, скрывая – или перевирая – истинные чувства. Кристобаль, не понимая причины, почувствовал: ему сейчас соврут.
– Ты ведь знаешь, в чем заключается истинный дар Цапли? Знаешь. На месте пожара был схвачен один… соучастник. Капитан-император допрашивал его лично. Если цапля находит нужное слово, сильное слово, – оно становится ключом, который отпирает все замки. Ему не может сопротивляться ни человек, ни магус. Ну… разве что очень сильный магус. Пленник собрал все силы, но их не хватило. Он сильно обгорел, его раны болели и начинали гнить…
– И что?
– Во время допроса он сказал все, что капитан-император хотел услышать.
Даже в свои двенадцать лет Кристобаль понимал: это не равнозначно правде.
– Как давно она… три месяца назад? В то время мой отец был дома!
– Он сам не поджигал фабрику, разумеется. Но, по версии Аматейна, все подготовил – и пленник это подтвердил. Всем участникам заговора грозит смертная казнь.
– Какое безумие… – прошептал Кристобаль, пряча лицо в ладонях. – Зачем моему отцу эта фабрика? У нас достаточно земель, нам всего хватает – я, конечно, не управляю Алым замком, но все вижу и слышу. Никто из фениксов никогда не брал чужого.
– Ты просто не можешь понять кое-чего важного, – сказал Рейнен. Более мягкосердечный магус или человек попытался бы утешить мальчика, но Ворон разговаривал с ним как со взрослым, ничего не скрывая и не смягчая. Почти ничего. – Большинству людей и магусов – в этом смысле мы с ними одинаковы – всегда чего-то не хватает. Денег, власти, любви, уважения, славы… – этот список можно продолжать бесконечно. Каждый из нас судит о другом со своей точки зрения, и поэтому мы часто ошибаемся – ведь тот, кто мечтает о славе, никогда не поймет того, кто мечтает о любви. Аматейн мечтает сделать свою Империю блистательной и осознает, что для такого у него маловато власти.