НЕ…
Ты вот-вот отринешь бренное свое тело, чтобы начать бесконечный полет, но в этот миг кто-то кричит пересохшими губами, срывая голос:
– ХВАТИТ!!!
Ночь из черной стала серой и плакала хлопьями пепла и сажи. Сад был разорен: вода из фонтана испарилась, чаша треснула напополам, а все остальное, как и предупреждал Крейн, сгорело. Оставалось лишь гадать, что подумали жители окрестных домов, завидев над особняком Арлини огромное зарево.
Камэ сидела на корточках, обхватив плечи руками, и раскачивалась из стороны в сторону. Безжизненная белая маска вместо лица, тусклый взгляд, устремленный в пустоту. Лайра стоял совсем близко, но на сестру не смотрел – его глаза были закрыты, между бровями пролегла глубокая морщина. Своих товарищей Хаген чувствовал не оборачиваясь – несмотря на испуг, они испытывали то же странное ощущение, что и он.
Феникс что-то сделал с ними, осушил их. Мысли и чувства поблекли: так выгоревшая до белого пепла коряга сохраняет прежний облик, а попробуй ее тронь – тут же осядет ворохом невесомых хлопьев. Хаген понял, отчего Фейра не хотел открывать им свое истинное лицо: теперь придется привыкать к обычному облику капитана заново, уже зная все о той силе, что кроется за его спиной.
Или не все?..
– Сеймела получила то, чего осмелилась потребовать, – сказал Кристобаль Фейра тихо и хрипло. – Она выпросила у своего возлюбленного желание, обещание не отказать – и ему пришлось сдержать слово. Иной раз самые большие глупости делаются из-за того, что кто-то честно держит слово. Наверное, от страха у нее пропал голос… или же она нарочно не остановила его, пока могла? Теперь уже никто не узнает. Она сгорела, тут и сказочке конец.
Он огляделся, словно впервые заметив учиненный в саду разгром, но просить прощения не стал. Хмыкнул, небрежно провел ладонью по лицу, оставив серо-черную размазанную полосу.
Невысказанное слово звенело в тишине, как струна, готовая лопнуть.
– У тебя осталось одно желание, – произнес феникс устало. – Береги его.
Но Лайра не успел ничего сказать, потому что над Каамой вдруг пронесся тревожный звон портового колокола. Он нарастал, бился взахлеб – вставайте! Беда! – и всем стало понятно, что этой ночью спать им уже не придется.
Через четыре месяца после того, что случилось в Облачной цитадели, Хаген шел по улицам Фиренцы. Стояла глубокая ночь, и никто не тревожил одинокого путника, кроме бродячей собаки, – та увязалась за ним еще в порту и теперь трусила следом, пытаясь вымолить что-нибудь съедобное, но тщетно: пересмешник сам чувствовал себя бездомным псом и был слишком зол, чтобы жалеть кого-то еще.
На стук в дверь вышел сам Пейтон – зевая, шлепая стоптанными домашними туфлями, – и уставился на племянника, как на привидение.
– Я думал, тебя уже нет в живых, – сказал он тихо и хрипло. Хаген молчал. – Я знал, что ты благополучно попал во дворец и не менее благополучно оттуда выбрался, и после – никаких вестей. Что с тобой произошло?
Хаген судорожно вздохнул, сжал кулаки.
Не знает. Он ничего не знает…
– Что случилось? – повторил Пейтон настойчиво. – Ты на себя не похож! И что мы стоим на пороге, заходи в дом скорее!
– Я путешествовал, – негромко проговорил Хаген, не двинувшись с места. – И размышлял. Встречался с разными людьми и расспрашивал их о неких событиях, чтобы потом сравнить рассказы и свои воспоминания.
– И?.. – настороженно спросил дядюшка Локк. – Что ты узнал?
– Что я все эти годы был твоей охотничьей собакой, – просто ответил Хаген. – Породистым псом, за которого пришлось дорого заплатить. Его сытно кормят, моют и причесывают, а когда приходит время – отправляют в болото за жирной уткой, после чего, отмыв от грязи, оставляют в покое… на некоторое время.
Пейтон молчал.
– Ты давал мне понять, что мы помогаем врагам императора из разных кланов и разных городов, а их имена – не мое дело, зачем они? Сделай то, принеси это, подмени, обмани… Я исполнял все приказы. А теперь вот – задумался о том, что происходило потом и кому я играл на руку.
«Пейтон Локк – тот еще проныра, – рассказал Хагену старый пьяница в одной из столичных таверн. – Когда пересмешники еще жили здесь, я услышал интересную историю – дескать, Пейтон вошел в раж и ляпнул, что больше всего на свете ненавидит Гэри, своего лорда, потому что тот слабак и бестолочь, и если с Гэри что-то случится, он плакать не будет… Ну, я не знаю, что на самом деле с лордом произошло, только вот не удивлюсь, если Пейтон в этом как-то замешан».
Это была лишь одна из доброй сотни историй, которые Хаген узнал за прошедшие месяцы, – кому-то пришлось заплатить, кого-то нужно было припугнуть, но нашлись и те, кто только и ждал подходящего слушателя. Цепь событий, которые рассказчикам казались случайностями, постепенно выстраивалась в ужасающую картину: была в ней и загадочная болезнь его родителей, и тот день, когда Пейтон открыл ему «правду» и предложил вместе бороться за новое будущее клана. Теперь Хаген вспомнил, как странно почувствовал себя в кабинете дядюшки, как онемела его рука, как волны жара накатывали со всех сторон, разрушая волю, заставляя со всем соглашаться.
Он даже понял, какой яд был на дверной ручке и какое противоядие – в стакане воды.
– Могу лишь догадываться, как и когда это случилось, – сказал Хаген. – К тебе явился посланник от его величества и предложил сделать то, что отказался делать мой отец, – наверное, служить Империи, засылая шпионов в те кланы и города, что склонялись к неповиновению. Ты согласился… и первым делом убил моих родителей. Скажи, это была твоя личная месть или Аматейн так решил?
– Он приказал… – проговорил Пейтон голосом, изменившимся до неузнаваемости. – Он… велел…
– Я тебе не верю, – перебил Хаген. – Для императора Гэри Локк уже был уничтожен. Ты просто боялся, что мой отец, узнав о череде странных совпадений, все поймет, а без него можно было действовать невозбранно. Далее ты разыскал нескольких молодых идиотов, на все готовых ради того, чтобы вернуть «былое величие клана», – ха, какие громкие слова! Наше семейство никогда не было великим, нас называли оборотнями, безликими! Мы совершенствовали свое искусство, чтобы как можно дольше оставаться незамеченными! Но ты сыграл на нашей обиде, на злости… – Пересмешнику пришлось ненадолго остановиться, потому что его ярость сделалась почти что неуправляемой, а ведь еще не все слова были сказаны. – Ты вошел в доверие ко многим. Семейство Фиренца… Лайра Арлини… правитель Кредайна… сколько их всего? Скольких людей и магусов ты обманул?
– И ты, мой мальчик, – раздалось в ответ. Пока Хаген все больше распалялся гневом, Пейтон, напротив, взял себя в руки и был готов вновь сотворить из поражения победу. – Ты тоже в этом участвовал.
– Да, и понес наказание! – Сердце Хагена колотилось все чаще и чаще. – Твое же еще впереди, но сначала – последний вопрос. Скажи, зачем ты, отправляя меня в Облачную цитадель, заменил яд на иглах? Ты заменил его на смертельный, зачем?!
Внезапная тишина показалась Хагену оглушительной. Что-то пошло не так: Пейтон смотрел на него и улыбался краем рта, улыбался не снисходительно или презрительно, нет – с теплотой и искренним сочувствием.
– Это было тяжелое задание, – проговорил он наконец. – Я знал, что тебе может угрожать опасность, и решил о тебе позаботиться – только и всего.
Он говорил правду…
Наверное, лицо Хагена изменилось так, что все стало понятно без слов, и старый пересмешник вдруг покачнулся, схватился за дверной косяк.
– Нет… – прошептал он хрипло. – Ты ведь не… Трисса?! Ты же не…
Хаген молчал. Два пересмешника стояли, разделенные порогом дома, который никто из них так и не отважился переступить. Обоим не хотелось больше жить.
– Мне обещали… – хрипло выдавил из себя Пейтон. – Мне сказали, что, если безликие вернутся на службу к его величеству, наш клан восстановят в правах. Мне обещали…
– Пойдем в кабинет, дядюшка, – сказал племянник. – Там и закончим наш разговор.
– Почему они не нападают? – спросил Лайра сам себя, а потом выругался и едва не швырнул подзорную трубу в море. Крейн лишь хмыкнул, не поднимая головы от карты, которую расстелил прямо на каменном полу.
Они находились на смотровой площадке сторожевой башни. Вид открывался превосходный: кругом простиралась сияющая океанская лазурь, к северо-востоку от входа в бухту плескались дельфы – охотились на мелкую рыбешку, рассекая волны острыми спинными плавниками, – а еще чуть дальше широкой дугой расположились восемь черных фрегатов.
Восемь…
Они не приближались к берегу, оставаясь вне досягаемости форта и его пушек, но попытайся хоть один из кораблей Лайры Арлини выйти в открытое море, он непременно столкнулся бы с непрошеными гостями – с одним или всеми сразу. Поначалу эта мрачноватая перспектива вызвала у Отчаянного лишь смех – в гавани Каамы стояли наготове пять боевых фрегатов, не считая «Невесты ветра», – но почти сразу обнаружилось кое-что весьма неприятное.
Корабли повели себя странно: они беспокойно дергались, грозя оборвать причальные тросы, шелестели парусами, издавали глухие стоны. Капитаны в растерянности разводили руками, не в силах понять, что происходит, но Крейн во всем быстро разобрался. «Звездный огонь, – сказал он. – От этих тварей смердит звездным огнем, и ни один фрегат не двинется с места, пока они там стоят».
Он оказался прав. Флот Лайры заперли, и теперь оставалось лишь ждать, что предпримут черные, а те не торопились – стояли на рейде, не подавая признаков жизни. Арлини, прежде с веселым пренебрежением отзывавшийся о предстоящей битве, постепенно терял присутствие духа, и его никто не винил в этой слабости – раз от черных фрегатов доносился столь явный запах звездного огня, это могло значить лишь одно: полгода назад в Кеттеке правитель вовсе не солгал, и городской склад взлетел на воздух не из-за небрежности сторожа, а из-за пушечного залпа с борта черного корабля.