Поэзия
I. Лирика[572]
«Увидал я ее на гуляньи…»
Увидал я ее на гуляньи
И, обычную робость забыв,
Подошел, стал просить о свиданьи,
Был настойчив, любезен и жив.
. . . . . . . . . . . .
Закричали: «Скорей, Мариучча…»[573]
1860 или 1861
«Когда впервые безграничный…»
Когда впервые безграничный
Морской простор увидел я,
Зажглась тревогой непривычной
Душа ленивая моя[574].
1860 или 1861
«Бурного моря сердитые волны…»
Бурного моря сердитые волны,
Что так влечет меня к вам?
Я ведь не брошусь, отвагою полный,
Встречу свирепым валам?
Грудью могучею, сильной рукою
Не рассеку я волны;
Не поплыву я искать под грозою
Обетованной страны.
Край мой желанный, любимый мной свято.
Там, где волна улеглась,
Там, далеко, где, опускаясь куда-то,
Море уходит из глаз.
Мне не доплыть до страны той счастливой
Сквозь этих яростных волн…
Что же стою я, пловец боязливый,
Жадным желанием полн?
Так бы я кинулся в ярое море,
В бой бы с валами вступил.
Кажется, в этом бы самом просторе
Взял и отваги и сил[575].
1861
«Нет, мне не мил и он, наш север величавый…»
Нет, мне не мил и он, наш север величавый…
Тоски души моей и он не исцелит…
Не вылечусь я тем, что было мне отравой,
Покоя не найду, где мой челнок разбит.
Скучая и томясь бездействием тяжелым,
Один, для всех чужой, с уныньем молодым,
Брожу я, как мертвец на празднике веселом,
У моря теплого, под небом голубым.
Брожу и думаю о родине далекой,
Стараясь милое припомнить что-нибудь…
Но нет… и там всё то ж… всё тот же одинокий,
Без милой спутницы, без светлой цели путь…
И там я чужд всему, и там ни с чем не связан,
Для сердца ничего родного нет и там…
Лишь выучил я там, что строго я обязан
Для блага родины страдать по пустякам,
Что уж таков у нас удел разумной жизни…
Страдаю я и здесь. Чего же мне искать
В моей нерадостной, неласковой отчизне?
Там нет моей любви, давно в могиле мать,
Никто там обо мне с любовью не вздыхает,
Никто не ждет меня с надеждой и тоской.
Никто, как ворочусь, меня не приласкает,
И не к кому на грудь усталой головой
Склониться мне в слезах отрадного свиданья.
Один, как прежде, я там буду прозябать…
Лишь светом и теплом и роскошью созданья
Не станет север мой мне нервы раздражать…[576]
1861
«С тех пор как мать моя глаза свои смежила…»
С тех пор как мать моя глаза свои смежила,
С любовью женский взгляд не падал на меня,
С тех пор моей душе ничья не говорила,
И я не знал любви живящего огня.
. . . . . . . . . . . . .
Друг выспренних идей, как медная машина,
Для блага общего назначенный служить,
Я смею чувствовать лишь сердцем гражданина,
Инстинкты юные я должен был забыть[577].
1861
«Проведши молодость не в том, в чем было нужно…»
Проведши молодость не в том, в чем было нужно,
И в зрелые лета мальчишкою вступив,
Степенен и суров я сделался наружно,
В душе же, как дитя, и глуп и шаловлив[578].
1861
«И если умирать – пусть лучше здесь умру я…»
И если умирать – пусть лучше здесь умру я:
Приличье никому здесь не велит вздыхать
Перед одром моим… Без слез, без поцелуя
Закроют мне глаза…[579]
1861
«Не обманут я страстной мечтой…»
Не обманут я страстной мечтой,
Мы не любим, конечно, друг друга.
Но недаром мы дышим с тобой
Раздражающим воздухом юга.
Но недаром над нами волкан,
Перед взорами синее море
И в уме память древних римлян,
Наслаждавшихся здесь на просторе.
В тщетных поисках чистой любви
Столько лет погубивши уныло,
Я доволен теперь, что в крови
Ощутил хоть животную силу.
Для кого мне ее сберегать?
Всю растрачу с тобой, моя Нина,
Без надежды, чтоб стала терзать
За погибшие силы кручина[580].
1861
«Полные радужных снов…»
Полные радужных снов,
Шли мы по улицам Рима,
Реки восторженных слов
Так и лились несдержимо.
Сильно стучали сердца,
Лица дышали грозою…
Всё от святого отца
Взяли бы, кажется, с бою.
1861
«Мы далеко. Неаполь целый…»
Мы далеко. Неаполь целый
Слился в неясные черты.
Один Сент-Эльмо опустелый
Нас провожает с высоты.
Без пушек, без солдат, свободный,
Пугать он город перестал
И в праздник вольности народной
Трехцветным пламенем сиял.
Но под веселыми огнями,
Как будто демонов полна,
Качая длинными тенями,
Чернела грозная стена.
И в этот миг, как полдень знойный
Стоит над городом живым,
Чернеет замок беспокойный
Тиранства прежним часовым.
И говорит: «Отсюда можно
Из штуцеров перестрелять
Всех, кто пойдет неосторожно
Свободы истинной искать»[582].
1861
«Средь жалких шалостей моих…»
Средь жалких шалостей моих,
То бестелесно идеальных,
То исключительно плотских
И даже часто слишком сальных.
Одну я встретил, для кого
Был рад отдать и дух и тело…
Зато она-то ничего
Взять от меня не захотела.
И до сих пор ее одну
Еще в душе моей ношу я,
Из лучших стран в ее страну
Стремлюсь, надеясь и тоскуя
Зачем меня отвергла ты,
Одна, с кем мог я быть счастливым, —
Одна, чьи милые черты
Ношу я в сердце горделивом?
А впрочем, может, – как решить? —
Зато лишь суетной душою
И не могу тебя забыть.
Что был отвергнут я тобою?[583]
1861
«Необозримой, ровной степью…»
Необозримой, ровной степью
Поспешно я держу мой путь.
Зачем? Чтоб вновь короткой цепью
Там в тесный круг себя замкнуть!
Круг заколдованный! За мною
Он всюду следовал, как тень:
В Париж, блестящий суетою,
И в тишь швейцарских деревень,
В уездный русский город Ниццу,
По итальянским берегам,
И в мусульманскую столицу,
И по родным моим полям.
Июль 1861
II. Сатира
Опыты австрийских стихотворений[585]
Соч. Якова Хама
От редакции «Свистка». В настоящее время, когда всеми признано, что литература служит выражением народной жизни, а итальянская война принадлежит истории, – любопытно для всякого мыслящего человека проследить то настроение умов, которое господствовало в австрийской жизни и выражалось в ее литературе в продолжение последней войны. Известный нашим читателям поэт, г. Конрад Лилиеншвагер[586], по фамилии своей интересующийся всем немецким, а по месту жительства – пишущий по-русски, доставил нам коллекцию австрийских стихотворений; он говорит, что перевел их с австрийской рукописи, ибо австрийская цензура некоторых из них не пропустила, хотя мы и не понимаем, чего тут не пропускать. Стихотворения эти все принадлежат одному молодому поэту – Якову Хаму, который, как по всему видно, должен занять в австрийской литературе то же место, какое у нас занимал прежде Державин, в недавнее время – г. Майков, а теперь – г. Бенедиктов и г. Розенгейм. На первый раз мы выбираем из всей коллекции четыре стихотворения, в которых, по нашему мнению, очень ярко отразилось общественное мнение Австрии в четыре фазиса минувшей войны[587]. Если предлагаемые стихотворения удостоятся лестного одобрения читателей, – мы можем представить их еще несколько десятков, ибо г. Хам очень плодовит, а г. Лилиеншвагер неутомим в переводе.
1. Неблагодарным народам(Пред началом войны)
Не стыдно ль вам, мятежные языки,
Восстать на нас? Ведь ваши мы владыки!
Мы сорок лет оберегали вас[588]
От необдуманных ребяческих проказ;
Мы, как детей, держали вас в опеке
И так заботились о каждом человеке,
Что каждый шаг старались уследить
И каждое словечко подхватить.
Мы, к вам любовию отцовской одержимы,
От зол анархии хранили вас незримо;
Мы братски не жалели ничего
Для верного народа своего:
Наш собственный язык, шпионов, гарнизоны,
Чины, обычаи и самые законы, —
Всё, всё давали вам мы щедрою рукой…
И вот чем платите вы Австрии родной!
Не стыдно ль вам? Чего еще вам нужно?
Зачем не жить по-прежнему нам дружно?
Иль мало наших войск у вас стоит?
Или полиция о деле не радит?
Но донесите лишь, – и вмиг мы всё поправим,
И в каждый дом баталион поставим…
Или страшитесь вы, чтоб в будущем от вас
Не отвратили мы заботливый свой глаз?
Но мысль столь страшная напрасно вас тревожит:
Австрийская душа коварна быть не может!!
2. На взятие Парижа (Если бы оно случилось)(Писано при объявлении войны)
Давно ли бунт волною шумной
Грозил залить австрийский трон
И, полон ярости безумной,
На нас вставал Наполеон?
Давно ли ты, страна разврата,
Отчизна бунтов и крамол,
Была надеждою объята
Разбить еще один престол?
И что же? Честь, закон я право
Сразились с буйным мятежом,
И вмиг – страстей народных лава
Застыла в ужасе немом!
Пред громоносными полками
Крамольник голову склонил,
И над парижскими стенами
Орел австрийский воспарил!
Теперь простись, о град надменный,
С республиканскою мечтой!
Ты не опасен для вселенной
Под нашей мудрою пятой.
В тебе покорность и порядок
Отныне царствовать должны,
И сон французов будет сладок
Средь безмятежной тишины.
Мечты преступные забудут,
Все по закону станут жить:
Курить на улицах не будут[589],
Не будут громко говорить;
Людей мятежных разум узкий
Законом будет огражден;
Источник смут – язык французский —
Всем будет строго запрещен!
Разврат, везде у вас разлитый,
У нас сокроется во мрак,
И над заразою сокрытой
Не посмеется злобный враг.
Мы будем: горды, неприступны,
К вам не дойдет умов разврат:
Шпионы наши неподкупны
И полицейские не спят.
3. Ода на поход в Италию(В начале войны)
Война! и снова лавр победный
Австрийским воинам готов!..
Я вижу, как – смущенный, бледный —
Уже трепещет строй врагов;
Готов просить себе пощады.
Готов о мире умолять…
Но австру нет иной отрады,
Как непокорных усмирять!
Неотразимо, беспощадно
Мы будем резать, бить и жечь,
В крови врагов купая жадно
Австрийский благородный меч!
Во грады будем мы врываться
По трупам сверженных врагов
И гордо станем наслаждаться
Проклятьями сирот и вдов!
Мы будем чужды состраданью!
Детей и старцев перебьем,
Возьмем мы дев на поруганье.
Что не разграбим, то сожжем.
Сожжем мы города и села,
Мы выжжем нивы и луга, —
Чтоб знала гнусная крамола,
Как поражаем мы врага!
Поникнет, как от Божья грома,
Страна всегдашних мятежей!
О, нам давно она знакома,
И мы давно знакомы ей!
Князь Виндишгрец и граф Радецкий,
Барон Гайнау, Гиулай[590] —
С отвагой истинно-немецкой
Уже ходили в этот край.
Осенены их чудной славой
И полны памятью их дел,
Мы потечем рекой кровавой
В тот ненавистный нам предел!
Ура! Австрийскую державу
Распространит австрийский меч,
И нам спокойствие и славу
Даст смертоносная картечь!
4. Две славы(При вести о заключении мира)
Пусть лавр победный украшает
Героя славное чело, —
Но друга мира не прельщает
Войны блистательное зло.
Предсмертный крик врагов сраженных,
Вопль матерей и плач сирот,
Стон земледельцев разоренных
Он внемлет – и войну клянет.
Иная, лучшая есть слава!
Иная, громче есть хвала!
И вновь Австрийская держава
Ее теперь приобрела:
Мечты воинственные бросив,
Щадя запас народных сил,
Наш император Франц-Иосиф
Мир в Виллафранке заключил[591]!
На лицах всех сияет радость;
Ликуют села, города;
В полях, почуяв мира сладость,
Пасутся весело стада!
От груди, матерней ребенка
Теперь никто не оторвет,
И даже малого цыпленка
Никто безвинно не убьет!
За столь благие элементы
Охотно мы врагам своим
Трофей Палестро и Мадженты
И Сольферино[592] отдадим!
Воссядем мы под мирной кущей.
В восторге песни запоем
Величью Австрии цветущей
И – кружкой пива их запьем!
С австрийского Конрад Лилиеншвагер
1859
Неаполитанские стихотворения[593](Написанные на австрийском языке[594]Яковом Хамом и переведенные Конрадом Лилиеншвагером)
Неаполитанские дела занимают теперь первое место между всеми вопросами, увлекающими внимание Европы; можно даже сказать, что пред ними кажется ничтожным всё остальное, исключая разве нового журнала, который собирается издавать г-жа Евгения Тур[595], и новой газеты, обещаемой «Русским вестником»[596]. Но понятия наши о неаполитанских событиях очень односторонни, потому что все наши сведения приходят от врагов старого порядка, которые очевидно стараются представлять дело в свою пользу. Вот почему нам показалось необходимым представить нашим читателям несколько неаполитанских стихотворений известного австрийского поэта Якова Хама, рисующих положение дел и настроение умов совершенно не так, как обыкновенные журнальные известия. Яков Хам – прежде всего поэт; он постоянно находится под влиянием минуты и, следовательно, чужд всяких политических предубеждений. Он то хвалит упорство короля неаполитанского в режиме его отца, то превозносит его за конституцию, то ругает освободителей Италии, то предается неумеренному энтузиазму к ним, то в восторге от жестокой бомбардировки, то в настроении нежных чувств…[597] Во всех этих видимых противоречиях сказывается весьма сильно художественность его натуры и вместе с тем дается полное ручательство в его искренности. И так как литература вообще и поэзия в особенности служат выражением народной жизни, а Яков Хам – поэт австрийский, то в стихотворениях его мы можем видеть, в каком настроении находился народ австрийский в последний год и какими чувствами преисполнен он к династии Бурбонов. Не выводя никаких политических результатов из представляемых нами поэтических документов, мы не можем не обратить внимания читателей на их литературное значение: во всей современной итальянской литературе нет ничего, подходящего по благонамеренности к творениям австрийского поэта. В нынешнем году какой-то человек с итальянскою фамилией сочинил оду на именины австрийского императора, – так на это указывали с ужасом, как на нечто чудовищное! Из этого одного уже достаточно видно, как много стесняется художественность, когда разыгрываются народные страсти, и как много выигрывает она при отеческом режиме, подобном австрийскому. Надеемся, что любители литературы, даже несогласные с г. Яковом Хамом в большей части его тенденций, оправдают нас в помещении его стихотворений, уже в силу того одного, что они блистательно разрешают одну из великих литературных проблем – о чистой художественности, – разрешением которой так ревностно занималась наша критика в последние годы. Вместе с тем мы надеемся доставить читателям удовольствие и самыми звуками перевода, над которым так добросовестно потрудился г. Лилиеншвагер. Мы должны сказать откровенно: со времени патриотических творений Пушкина, Майкова и Хомякова, мы не читывали ничего столь громкого, как стихотворения г. Якова Хама в переводе Конрада Лилиеншвагера.
1. Надежды патриота(При начале итальянских волнений)
Опять волнуются народы,
И царства вновь потрясены.
Во имя братства и свободы
Опять мечи обнажены!
Скатились тихо с горизонта
Три солнца чудной красоты[598];
Честолюбивого Пьемонта
Осуществляются мечты!
Царит в Италии измена
И торжествует в ней порок:
Тоскана, Парма и Модена[599]
Безумно ринулись в поток;
И силой вражьего восстанья
Из рук святейшего отца
Отъята бедная Романья[600] —
Стад папских лучшая овца!
Но против дьявольских усилий
Есть нам незыблемый оплот:
То королевство Двух Сицилии,
Бурбонам преданный народ.
Воссев на праотческом троне,
Как в небе солнца светлый диск,
Там в Фердинандовой короне
Сияет царственный Франциск.
Не поддается он лукавым
Речам политики чужой
И твердо правят по уставам
Отцовской мудрости святой:
Карать умеет недовольных
В тиши полиции своей
И в бой нейдет за своевольных
Против законных их властей.
Вкруг трона вьется там гирлянда
Мужей испытанных, седых,
Хранящих память Фердинанда
В сердцах признательных своих.
К Франциску им открыты двери,
Страною правит их совет,
И вольнодумству Филанджьери[601]
Нет входа в царский кабинет!
И верим мы: Кавур с Маццини
Обманут бедный их народ,
И он придет, придет в кручине —
Просить Францисковых щедрот;
Министр полиции Айосса
Умов волненье укротит
И итальянского вопроса
Все затрудненья разрешит!..
2. Неаполю(По поводу некоторых манифестаций в Сицилии)
«Гордись!» – стих каждого поэта
На всех наречиях земных
Гласит тебе: – «ты чудо света?
Гордись красою вод твоих,
Гордись полуденным сияньем
Твоих безоблачных небес
И вековечным достояньем
Искусства мирного чудес!
Гордись!..»
Но лестию лукавой,
Неаполь мой, не возносись:
Всем этим блеском, этой славой,
Всем этим прахом – не гордись!
Пески сахарские южнее,
Стоит красивее Царьград,
И Эрмитажа галлереи
Твоих богаче во сто крат!..
Не в этом блеске суетливом
Народов мощь заключена,
Но в сердце кротком, терпеливом,
В смиренномудрии она!..
И вот за то, что ты смиренно,
В молчаньи жребий свой несешь,
Вослед мятежникам надменно
Против владык своих нейдешь
И воли гибельного дара
Не просишь от враждебных сил,
За то тебя святой Дженаро
Своею кровью подарил!
За то высокое призванье
Тебе в веках сохранено —
Хранить порядка основанья,
Народной верности зерно!
Ты невредимо сохранишься
В перевороте роковом
И безмятежно насладишься
Законной правды торжеством.
И жизнь твоя пойдет счастлива,
Во все века не зная бурь,
Как в тихий день волна залива
И как небес твоих лазурь![602]
15 декабря 1860 г.
3. Братьям-воинам(После апрельских происшествий в Сицилии[603])
Меж тем как вы, друзья, в рядах родные полков.
Готовитесь карать отечества врагов, —
Я, мирный гражданин рифмованного слова.
Я тоже полон весь стремления святого!
Возвышенным стихом напутствую я вас,
И верю, – он придаст вам силы в грозный час.
Когда с крамольником помчитесь вы на битву!
Я положил в него народную молитву —
Чтоб восстановлен был порядок и закон,
Чтоб вечно царствовал в Неаполе Бурбон!
Народной мыслию и чувством вдохновленный.
Мой стих могуществен, – с ним смело киньтесь в бои:
В прозреньи радостном поэта отраженный,
В нем блещет идеал Италии святой, —
Тот вечный идеал законного порядка,
При коем граждане покоятся так сладко,
Который водворить старался Фердинанд,
Которого достичь – решительно и резко —
Предначертал себе и новый наш Атлант —
Средь бед отечества незыблемый Франческо![604]
1 мая 1860 г.
4. Законная кара!(На бомбардирование Палермо)
Исчадье ада, друг геенны.
Сын Вельзевула во плоти,
Коварство бунта и измены
Успел и к нам было внести!..
Как воры, в тьме ночной, к Марсале,
На двух украденных судах,
Ватаги буйные пристали
И – мирный остров ввергли в страх!..
Угрозой, подкупом, обманом.
Приманкой воли, грабежа
Успев увлечь за атаманом
Толпы под знамя мятежа,
Дыша огнем и разрушеньем
дерзкой ярости полны, —
Они пошли с остервененьем
На обладателей страны!
Но прогремел уже над ними
Всевышней воли приговор:
Запечатлен в Калата-Фими
И в Партенико их позор;
И на ослушниках Палермо,
Дерзнувших власти презирать.
Решились показать пример мы,
Как бунт умеем укрощать!
О, не забудут сицильянцы,
Пока не рушится земля,
Имен Летиции и Ланцы,
Слуг неподкупных короля!
Их меры не остались тщетны:
Весь град развалиною стал…
Ни разу кратер грозной Этны
Так беспощаден не бывал!!
Зато погибнут флибустьеры
И успокоятся умы!
И с чувством радости и веры
Сынам и внукам скажем мы, —
Как Ланца в сече и в пожаре
Толпы мятежные карал,
Как гром мортир с Кастелламаре
Им крепость трона возвещал![605]
30 мая 1860 г.
5. Плач и утешение[606](По поводу некоторых дипломатических советов неаполитанскому правительству[607])
Ужасной бурей безначалия
С конца в конец потрясена,
Томится бедная Италия,
Во власть злодеев предана.
Повсюду слышны крики шумные, —
Народ изменой упоен…
Свободы требуют безумные
И рушат власти и закон!
И, к униженью человечества,
Проник неблагородный страх
В самих блюстителей отечества,
Держащих власть в своих руках.
Принципом странным невмешательства
Прикрыв бессилие свое,
Европа спит, когда предательство
Пожрать готовится ее;
И итальянские властители —
Одни бегут из их держав,
А те – становятся ревнители
Безумной черни мнимых прав!
Дают статуты либеральные,
Страстям толпы бесстыдно льстят
И дни отечества печальные
Презренной трусостью сквернят!..
Один средь общего волнения,
Как некий рыцарь на скале,
Стоит без страха, без сомнения
Король Франциск в своей земле…
Утешься, бедная Италия:
Закон и правду возлюбя,
Франциск не даст разлиться далее
Злу, обхватившему тебя.
Он понимает все опасности
Льстить черни прихотям слепым:
Ни конституции, ни гласности
Не даст он подданным своим!
Не переменит он юстицию,
Не подарит ненужных льгот,
Не обессилит он полицию —
Свой нерушимейший оплот;
Не даст права свои священные
Толпе бессмысленной судить
И своевольства дерзновенные
Не поколеблется казнить!
И знаю я, – он не обманется
В благоразумии своем:
Пьемонт падет, а он останется
Италиянским королем!
26 июня 1860 г.
6. Неисповедимость судеб(На обнародование неаполитанской конституции[608])
Не видать ни тучки в небе знойном…
Солнце блещет, сушит и палит
И в теченьи царственно-спокойном
На поля засохшие глядит.
Всё томится, всё горит и вянет…
Надо влаги жаждущей земле!..
На работу пахарь завтра встанет
С безотрадной думой на челе.
И, взглянув на солнце и на небо,
Не прельстится светлой их красой:
Без дождя ему не будет хлеба,
Он погибнет с бедною семьей!
И томясь ужасной перспективой,
Даст он волю жалобным речам
И пошлет упрек нетерпеливый
Безмятежно-ясным небесам…
Но давно уж в области эфирной
Собрались и ходят облака,
Час настал, и над равниной мирной
Пролилась обильная река.
Поднялись поникшие растенья,
Освежился воздух и земля,
И глядят с слезою умиленья
Земледельцы на свои поля.
А вверху по-прежнему спокойно
Над землей простерт небесный свод,
И как прежде, весело и стройно
В ярком блеске солнышко плывет…
Так сгорал Неаполь жаждой знойной.
Так искал воды себе живой;
А Франциск свершал свой путь спокойный.
Разливая блеск свой над страной.
И народ сдержать сердечной боли
Не умел и горько возроптал…
Но давно готов был в вышней воле
Для него целительный фиал?
Недоступен был Франциск народу;
Но пришла законная пора —
Даровал разумную свободу
Он единым почерком пера.
Ожил край. Всё встало в блеске новом.
Правосудье царствует в судах;
Всяк спокоен под домашним кровом.
Всякий волен в мыслях и речах;
От шпионов кончилась опасность,
В мрак архивов пролит новый свет,
И в три дня уврачевала гласность
Край больной, страдавший столько лет!
Рад народ!.. С молитвой благодарной
Новый воздух он впивает в грудь…
А король, как прежде, лучезарный,
Продолжает царственный свой путь!…[609]
4 июля 1860 г.
7. Победителю[610](На вшествие Гарибальди в Неаполь[611])
Демон отваги, грозный воитель,
Сильных и храбрых всех победитель,
В быстрых походах подобный стреле,
Тот, кому равного нет на земле,
Мощный защитник народной свободы,
Тот, кого чтут справедливо народы,
Неотразимый, подобно судьбе, —
Ныне подходит, Неаполь, к тебе!
Горд и всесилен – на чуждые грады
Взглянет он гневно! – и нет им пощады!
Сядет в корабль он – и море смирит!
Дунет на пушку – она задрожит!
Камень под тяжестью стоп его стонет!
Тысячи вражьи один он прогонит!
Он на плечах своих может один
Гордую массу поднять Апеннин![612]
Встреть же, Неаполь, воителя с честью!
Радуйся: он не грозит тебе местью…
С тихой мольбою склонись перед ним,
Как перед новым владыкой твоим!
Пред королем ты не будешь в ответе:
Он малодушно укрылся в Гаэте
И без защиты столицу свою
Отдал герою, кого я пою!
О Гарибальди! И я, как другие,
Злобные чувства и мысли дурные
Против тебя на душе хоронил…
Ныне всё кончено: ты победил!..
Ты заслужил удивление мира!
Славит тебя моя скромная лира,
И, благодатным восторгом согрет,
Ниц пред тобою повержен поэт!..
7 сентября 1860 г.
8. Песнь избавления(На триумфы королевских войск под Капуей[613])
Триумфом вражьим ослепленный.
Поддавшись власти темных сил,
Недавно песнью беззаконной
Я сан поэта осквернил!!!
Но звон струны моей лукавой
Я беспощадно оборвал,
Когда мне голос мысли здравой
Мое паденье указал…[614]
Я флибустьером беспощадным
Был отуманен, ослеплен,
И думал, с горем безотрадным,
Что трон законный упразднен.
Не знал я твердости Франциска,
И в тайне сердца моего
Не ожидал такого риска
От юной доблести его…
Но ныне Капуи защита
Вновь образумила меня:
Победа правды мне раскрыта
Теперь ясней господня дня!
Пусть бунт шумит и льется бурно,
Пусть шлет Пьемонт за ратью рать:
Но с Каятелло[615] и Вольтурно
Мы всех их можем презирать…
Теперь нам страшен Гарибальди
Так, как в то время страшен был,
Когда скитался он в Шварцвальде,
Когда в Тунисе он служил,
Когда в Нью-Йорке делал свечи,
Когда с Китаем торговал,
Когда, жену взвалив на плечи,
От войск австрийских он бежал…[616]
И ныне в бегство обратился
Непобедимый сей герой,
И вновь с Франциском воцарился
Везде порядок и покой!..
Но, научен своей невзгодой,
Он узел власти закрепит
И преждевременной свободой
Уж свой народ не подарит!
27 сентября 1860 г.
С австрийского К. Лилиеншвагер