Что делать?
Из-за горизонта выплывала глухая канонада. Надо было увозить ребят, но самолеты разбомбили пути. Оставался один выход — вести детей пешком за Волгу, за триста с лишним верст. Ребят было сто восемьдесят. Самым старшим не исполнилось и шестнадцати. А младшие еще только через два года должны были пойти в школу. Всех их надо было уводить от фронта, от смерти.
Мы пошли. Соорудили заплечные мешки из наволочек. Взяли самое легкое и самое теплое. Забрали все продукты, посуду: никто не знал, сколько придется идти, где ночевать и чем питаться в прифронтовой полосе. Это было в конце июня 1942 года.
Малышей несли за плечами. Дети засыпали на ходу, крепко обхватив ручонками наши шеи. Стояла жара. Иногда проходили лишь пять-шесть километров за день. Попутные подводы были счастьем — в них усаживали самых маленьких, остальные шагали, держась за телегу. Помогали колхозники — кормили ослабевших ребят, подвозили. Если бы не добрые люди, то многие не дошли бы до Волги…
Через три недели на детей было больно смотреть: грязные, одежда порвана, истрепалась на бесконечных проселках обувь. Шли босиком. Завелись вши. На берегу какой-то речушки сделали дневку: мыли, стирали, латали белье, прятались по кустам — над головой то и дело проносились немецкие самолеты, летали бомбить Камышин.
Все мы боялись одного — только бы кто-нибудь не простудился, не заболел. Ночевали где придется — в пустых школах, на сеновалах, нескошенном поле. На счастье, ночи были теплые.
Ближе к Волге хлеба не жгли, а косили. Старшие ребята помогли колхозникам убирать пшеницу.
Надо было спешить, а поднимать детей в дорогу становилось с каждым утром все труднее и труднее. Постоянно приходилось ломать голову: как достать две-три подводы, чтобы довезти ослабевших? Чем лечить больных?
На крупномасштабной карте путь, пройденный детским домом, — лишь несколько сантиметров. Зеленые пятна низин, извилистые проселки, деревеньки, читая названия которых Клара Борисовна волнуется, то и дело поправляет поседевшие пряди на висках.
— Вижу, воспитательницы на пределе. Стараюсь быть строгой. А ночью — у самой глаза мокрые. Второй месяц от мужа с фронта никаких вестей.
В Камышине — сутолока эвакуации, бомбежка, дым пожаров. Несколько дней прожили в пустой школе. Надо переправляться за Волгу. Как? Пароходов нет. Помогли военные. Командир сказал:
— Сегодня ночью на ту сторону везем лошадей. На плотах. Поплывете?
Тогда переправлялись через реку только по ночам. Днем над водой постоянно висели фашистские самолеты. В полночь было тихо. Помню: над водой крупные звезды, хлюпают в темноте волны. Вконец измотанные дети жались друг к другу.
Под утро были на левом берегу. Два дня отдыхали в пустом помещении какого-то уже эвакуированного детдома. Потом пошли на север, дальше. Заволжская степь, песок. Недалеко от станции Гмелинка встретили знакомых из облоно. Они не верили своим глазам: «Вас считают погибшими!» На следующий день приехал нарочный, привез наряд на продукты, вагоны. Спросил:
— Есть потери?
— Есть, — ответила я. — На станции Филоново убита пионервожатая.
Сто восемьдесят детей совершили тот босоногий марш. К концу похода все оборвались, обносились. После, уже в эшелоне, отмывали ребят, одевали в чистое.
— Замечательные воспитательницы были у нас, — говорит Клара Борисовна. — Любовь Петровна, Бронислава Исаевна, Вера Петровна, всех и не упомнишь.
Да, эти женщины совершили подвиг.
Но прежде всего это подвиг Клары Борисовны, хотя о себе она не говорит. Да вся ее жизнь — образец чистоты и благородства, непрерывное испытание терпения и доброты.
Кларе было восемнадцать лет, когда она впервые прикоснулась сердцем к беззащитному и потому вдвойне тяжкому детскому горю.
В начале двадцатых годов на Украину, в городок Изяслав, прибыла партия детей-сирот из голодного Поволжья.
В бывшем имении пана Потоцкого организовали детский дом. Нужен был директор. Не распорядитель благополучного хозяйства, а человек, в душе которого для каждого попавшего в беду ребенка хватит любви и участия, честности и мужества. Да, мужества, ибо каждая пара башмаков и каждый кусок хлеба были проблемой.
Нетрудно подсчитать, сколько стали выплавил за свою жизнь сталевар, сколько хлеба вырастил крестьянин, сколько книг написал писатель. Но как измерить служение детям педагога, воспитателя, отдававшего не одному, не двум — сотням воспитанников свое сердце?!
Пятьдесят лет работы в детских домах. Сотни писем из всех уголков страны. В них — любовь и признательность за все, что Клара Борисовна сделала для них — нынешних сталеваров, хлеборобов, учителей.
Я. КаменецкийДневник Миши Тихомирова
Когда в сентябре 1941 года вражеская авиация стала засыпать город зажигательными бомбами, в школе, где я был директором, из старшеклассников сформировали команду МПВО. Пятнадцатилетний Михаил Тихомиров возглавил противопожарное звено.
Однажды, когда после отбоя воздушной тревоги Миша доложил: «Пожар погашен!», мы увидели, что волосы его будто припудрены известью. Но то была не известь, а седина…
Через несколько месяцев Миша погиб при обстреле города.
Родители его были учителями. Лидия Дмитриевна преподавала математику. Василий Владимирович работал завучем школы имени академика Марра, а затем в той же должности проработал все девятьсот дней блокады в одной из немногих действовавших в Ленинграде школ — 367-й. Он был одним из первых ленинградских учителей, удостоенных звания заслуженного учителя школы РСФСР. Ныне из всех Тихомировых жива лишь Нина Васильевна — Нинель, «блокадная ученица» 367-й школы.
У меня сохранился дневник Миши Тихомирова.
Начинаю этот дневник вечером 8 декабря. Порог настоящей зимы. До этого времени еще было малоснежие и морозы были слабые, но вчера, после 15-градусной подготовки, утром ударил мороз — 23 градуса. Сегодня держится на 16-ти, сильно метет весь день. Снег мелкий, неприятный и частый, пути замело, трамваи из-за этого не ходят. У меня в школе было только три урока.
Война ширится. Сегодня узнали о начале военных действий между США и Японией. Вклеиваю сюда на память несколько вырезок.
Так как дневник начинает писаться не только не с начала войны, но с середины обычного месяца, необходимо сделать краткий перечень всего интересного, что произошло у нас и как мы живем в данный момент.
Ленинград в кольце блокады; часто бомбардировался, обстреливался из орудий. Топлива не хватает: школа, например, отапливаться углем не будет. Сидим на 125 г хлеба в день, в месяц мы получаем (каждый) примерно около 400 г крупы, немного конфет, масла. У рабочих положение немного лучше. Учимся в бомбоубежище, так как окна (из-за снаряда) забиты фанерой и собачий холод в классах. Дома живем в одной комнате (для тепла).
Едим два раза в день: утром и вечером. Каждый раз суп с хряпой или чем-нибудь другим (довольно жидкий), какао утром, кофе вечером. До последнего времени пекли лепешки и варили изредка каши из дуранды (теперь она кончается). Закупили около 5 кг столярного клея, варим из него желе (плитка на один раз) с лавровым листом и едим с горчицей.
Пятнадцатиградусный мороз без сильного ветра. Трамваи после вчерашних заносов не ходят. Целый день с утра до вечера идет отдаленная стрельба. Ребятам в школе дали без карточек (а возможно, будут давать и впредь) жиденького супа. Все-таки это что-нибудь да значит. Днем у нас с 10 до 5 часов света нет, самые неприятные — последние часы, темно. Сегодня со двора перетащили дрова. Днем поели хлеба, попили горячего кофе с хлебом, салом, полусухарем и галетиной. Всего, конечно, минимальное количество, но все же это — из ряда вон выходящее событие. Вечером думаем шить варежки. Спать лягу часов в 8.
Погода все та же. В 6 часов мама ходила в очередь за конфетами, но безуспешно. Вернувшись, сообщила радостную новость: нашими войсками взят снова Тихвин. Приподнятое настроение. Мама сшила первую пару варежек. Замечательные. Просторные, теплые. Сегодня сварили суп на два дня из 10 картошек (две кастрюли), кружки бобов, чуть-чуть лапши и по кусочку мясных консервов… Клея по городу нет. При случае запасем еще. Пока он идет у нас замечательно с разными острыми приправами.
Затоплен камин. Сейчас будем греться, пить кофе, читать вслух. Настроение бодрое. Ждем газет с подробностями боев за Тихвин. Дневник я теперь пишу, как только дают свет, то есть после 5 часов.
Сегодня — еще радостная весть: наши войска взяли Елец. На Тихом океане заваривается страшная каша. Япония действует вовсю. В школе было из-за холода четыре урока. Вероятно, так будет и впредь. Собрались все дома до двух часов. Поэтому согрелись чаем. Выдано по сухарю и галетине. Обедать сегодня будем позднее. Вокруг — упорные, но, по-моему, ложные слухи о прибавке хлеба. Идут разговоры об эвакуации через лед Ладожского озера. Кто говорит — идти пешком 200 км, кто — 250 км. На вторую декаду выдадут еще понемногу масла. Если удастся получить — замечательно. Сегодня намечается шитье варежек для меня.
После сильной ночной метели — замечательно ясные, морозные утро и день. Улицы занесены снегом. Трамваи не ходят. Испытал свои новые варежки — прямо спасение для рук, совсем не мерзнут. Мама получила за первую декаду месяца 800 граммов черных макарон. Сразу же разделили их на 10 частей. Выходит по неполной чайной чашке на кастрюлю супа. Суп сегодня уже варили с капустой. Папа сегодня ушел в школу на ночное дежурство. Взял два одеяла, надел свежесшитые стеганые ватные брюки: ведь в школе лютый холод! Такие же брюки, вероятно, будут готовы к среде и для меня. Сейчас мы втроем сидим и читаем. Скоро пойдем спать.
Вообще все мы страшно похудели, в ногах и теле слабость, которая особенно чувствуется после пилки дров (даже очень непродолжительной), ходьбы и т. д. Тело все время зябнет, пустяковые царапины и ожоги не зажива