«Выносим благодарность Фролову Николаю Степановичу за то, что он сражался против врага в рядах патриотов… Своим мужеством и самоотверженностью итальянские патриоты внесли большой вклад в освобождение Италии и в то большое дело, за которое боролись все свободолюбивые люди. В возрожденной Италии владельцы этого удостоверения будут почитаться как патриоты, которые боролись за ее честь и свободу».
Навсегда остались в сердце и памяти заснеженные горы Италии, отзвуки далеких сражений, дружба боевых побратимов, русских и итальянцев.
П. ГутионтовЧистое поле
В сентябре 1943 года недолгое затишье кончилось. С новой силой заговорили орудия, наши саперы разминировали дороги, и по ним двинулись за отступающим противником советские войска — мимо села Белое, на запад, на запад.
И вот после радости освобождения наступила для Белого мирная тыловая жизнь.
— Хат целых не осталось вовсе, — сказал мне тогдашний председатель колхоза В. В. Тарарин. — Да и понятно: столько времени фронт чуть не по селу стоял. Из имущества колхозного у меня был мешок зерна в амбаре, два «ХТЗ» — вся техника, мы их сами едва не из обломков собрали. Но к ним горючего нет. Да и что с того горючего: пахать-то нельзя — по всем полям мины, мины.
И не только в «Червоном Жовтне», так было по всем окрестным колхозам: шаг неосторожный сделал — взрыв. И полетела из области председателям телефонограмма — срочно направить по два добровольца на курсы минеров при ОСОАВИАХИМе.
— А кого пошлешь? — спросил меня Тарарин. И сам же ответил: — Некого посылать: бабы да дети…
Андрею Плаксию было в то время шестнадцать лет, его другу Борису Чернову — пятнадцать. Они записались добровольцами.
— Давали б сейчас миллион — не пошел бы, — сказал горный мастер Борис Илларионович Чернов, и сам улыбнулся удивленно.
— А тогда сколько давали? — спросил я.
— Одну минуту, вспомню точно… По два кружка макухи дали, когда мы на курсы шли, четыре кило муки… Да! Еще пол-литра масла.
— А что такое макуха, Борис Илларионович?
— Жмых.
И снова улыбнулся:
— Отчаюги были… Сколько мне потом говорили: по всем правилам раз пятьдесят должны были подорваться.
— Так ведь ты живой, Боря, — тихо сказала жена. Она вышла из кухни и стояла у двери в комнату, слушая наш разговор.
Но как далеко до этого разговора было тогда, в сорок третьем!
«Кандидатов в саперы» не отпускали матери — грозили, плакали. Поэтому они попросту сбежали, не попрощавшись, не оставив записок, — подбросили в дом муку да масло и, сунув за пазуху плитки макухи, отправились в область, на курсы.
Собралось их человек сорок. Усатый старшина две недели объяснял им — исключительно в теории, безо всяких наглядных пособий, — где у какой мины взрыватель.
В такой учебе, надо признаться, очень многие быстро разочаровались, и к концу второй недели из четырех десятков курсантов свидетельства об окончании получали только двенадцать — остальные разбежались.
Они остались.
И в марте 1944 года, как только стаял снег, бригадир первой полеводческой Мусей Маркович Гаврик назначил им первый наряд:
— Чернов и Плаксий — в поле!
Мы стояли с бывшим председателем на краю самого обыкновенного поля. Поле было под снегом. Вдали — и по правую руку, и по левую — поднимались копры шахт, пожалуй, главная отличительная черта любого ворошиловградского пейзажа.
Поле как поле.
— Вы запишите, — сказал председатель и подождал, пока я выну блокнот, — За пять месяцев Чернов и Плаксий разминировали все наши поля — все восемьсот восемьдесят гектаров.
Я записал и подчеркнул: 880.
…Действительно, им везло, как заговоренным.
Даже когда в руках Андрея сработал взрыватель на только что снятой мине, даже здесь повезло — оказывается, отсырел капсюль и заряд не сдетонировал. И уж вовсе чудо произошло с Борисом, когда он наехал трактором на противотанковую гранату: осколок лишь слегка царапнул его по ноге.
— Только вот женщины очень ругались: мы снятые мины специально в очень большие кучи складывали, так когда их потом взрывали, в поселке вылетали последние стекла. Мальчишки были…
Действительно мальчишки. Они не выполняли даже (самый, пожалуй, выразительный) пункт инструкции, согласно которому при разминировании полагалось работать не ближе чем в сорока метрах друг от друга. Это самое «друг от друга» они понимали совершенно буквально и все пять месяцев работали рядом, локоть в локоть.
— Чтоб, если что, так вдвоем, — сказал мне один.
— Может, потому и живем оба, — сказал другой. Рук не хватало вытаскивать из земли мины и снаряды, вывинчивать из них взрыватели. Тогда они усовершенствовали саперное дело и стали таскать за собой на длинной веревке тяжелую железнодорожную шпалу («метров тридцать протащищь — шпала в щепки»).
Это все похоже на легенду, но так было на самом деле. Двое деревенских ребят меньше чем за полгода обезвредили несколько тысяч мин двенадцати разных типов. Про типы они сказали мне сами, а вот про мины (хоть и очень хотелось мне записать в блокнот вместо слова «несколько» более точную цифру)… Ни они, ни тем более кто-либо другой таких подсчетов не вели.
Председатель, правда, вспомнил, что ребята, так сказать, сверх плана, «сняли» 25 тысяч бутылок с зажигательной смесью («мы их на горючее для тракторов перегоняли»), а вот сколько было мин, — не вспомнил. Известно только, что после первой тысячи Чернова и Плаксия наградили (приказ № 17 президиума Центрального совета ОСОАВИАХИМа) знаками «Отличный минер» — «за отличное выполнение заданий по разминированию и сбору трофеев и проявленное при этом мужество и отвагу».
— А еще нам, как трактористам, по полтора трудодня начисляли да кормили.
Что дальше?
Осенью 1944-го, убрав мины, оба ушли на фронт: первым — Андрей, за ним, прибавив себе год, Борис. Первый привез боевые награды с запада, второй — с Дальнего Востока.
Оба в колхоз не вернулись. Андрей Плаксий стал учителем, Борис Чернов — шахтером. Оба хранят фотографию, на которой они сняты перед уходом на фронт, — заломленные кепки, лихие чубы из-под них, распахнутые воротники рубашек, мешковатые пиджаки. И глаза — прищуренный взгляд в упор, прямо туда, откуда, как им говаривали в детстве, должна «вылететь птичка».
«Как хотите, но это что-то, этих глаз напряженный свет» — строки про их поколение.
Ал. ЛевинаРазведчик
Комсомольская организация роты записала в протоколе: «Просить ЦК комсомола в порядке исключения принять в комсомол Юрия Ивановича Жданко досрочно, за особые заслуги в боевой работе».
Вручил Юре билет начальник политотдела дивизии полковник Асулгариев. Билет этот № 17445064, выданный в 1942 году, находится сейчас в Белорусском государственном музее истории Великой Отечественной войны в Минске.
Фронтовая жизнь Юры Жданко, витебского школьника, началась 9 июля 1941 года. Наши части с боями отходили. Уже взорваны были мосты через реку. Бойцам вызвался показать брод десятилетний мальчишка. Так началась его фронтовая дорога.
В одиннадцать его приняли в комсомол. За образцовое выполнение особого задания маршал Ворошилов лично объявил ему благодарность на приеме в Кремле.
В двенадцать, на фронте, Михаил Иванович Калинин вручил ему орден Красной Звезды.
В тринадцать, под Верхнедвинском, ветеран 332-й Ивановской дивизии рядовой Юрий Жданко был тяжело контужен и отправлен в тыл.
В наградах, которыми его отметила Родина, нет скидки на его годы. Они заслужены тяжелой опасной работой на фронте и в тылу врага.
В полку Юра был всеобщим любимцем. Солдатам, разлученным войной с родными, он напоминал дом. Каждый видел в нем сына, оставленного где-то далеко, и все старались пригреть, приласкать его. И не было малолетнему солдату ни в чем отказа. Обмундирование шили для него специально. Отдельно ему тачали сапоги. Берегли для него кусок повкуснее.
Но случалось, командир звал мальчишку к себе и говорил: «Приказывать тебе, Юра, не имею права…» Значит, была нужда в нем, наступал час, когда сам возраст мог сослужить боевую службу. И мальчишка быстро снимал свое щегольское обмундирование и переодевался в жалкие лохмотья, хранившиеся для такого случая.
Полковая разведка всю войну была на переднем крае. И там, где бойцам надо было ползти, скрываясь и таясь, оборванный мальчишка с нищенской сумой мог идти открыто, в полный рост. Переходить линию фронта стало для него привычным и даже будничным занятием, и делал он это сотни раз.
Сколько таких бездомных, изголодавшихся, потерявших семьи детей бродило по дорогам войны! Но вряд ли догадывались враги, сколько среди них разведчиков, партизанских связных. Даже сегодня мы не можем точно назвать их число, ведь юные солдаты в воинских списках не значились.
Юра служил в армейской разведке. Он видел, как работают взрослые, и многому научился у них. Сведения, которые он приносил, никогда не приходилось ни дополнять, ни уточнять. Сообразительный, наблюдательный, он стал настоящим профессионалом…
Партизанский отряд попал в тяжелое положение, кольцо окружения сжималось. Стало известно, что готовится большая карательная экспедиция, и партизанское командование попросило прислать опытного разведчика.
Горели костры в лесу. На их огонь летел с Большой земли самолет. Разведчик прыгал ночью с парашютом. Его ждали. И встретили… мальчишку.
Деда, к которому его определили «внуком», звали Влас. Он был старостой в деревне. На квартире у него жил немецкий офицер, в сейфе которого лежали секретные документы, интересовавшие партизан. Жданко не помнит названия деревни, помнит только — Смоленская область.
Несколько дней «дедов внук» топил в доме печи, таскал воду, приглядываясь к обстановке, изучая распорядок дня офицера. Вместе с «дедом» придумали план действия.
Юра выждал, выгадал момент, когда офицер вышел, не закрыв сейфа…
Конечно, лестно бы рассказать, какие это оказались неоценимые документы. Но Юрий Иванович Жданко не прельщается возможностью домыслить продолжение. Он говорит: «Дальнейшие подробности мне неизвестны. Я выполнил задание, и мы с дедом Власом тотчас ушли к партизанам». Ночью