— А мизинец у той чуть-чуть кривой? А старшая девочка у той — Лида? Она беленькая?
До дня, который должен был с беспристрастностью судьи распутать все хитросплетения Валиной судьбы, оставалась ночь. В одиннадцать вечера мы посмотрели на часы.
— Ивановские уже у себя на вокзале, — тихо сказала Валя. — Если я и окажусь дочерью Якова, все равно не смогу жить без них.
Мы снова зажгли свет. На часах было два.
— Деду Комелю трудно ехать в Москву — старый, — снова произнесла Валя.
Первой пришла Аня Сушинская, комсомольский секретарь Барановичской швейной фабрики (там Валя работала после профтехучилища). Она поставила у двери полосатый чемоданчик, крепко, по-мужски пожала нам руки, сказала:
— Звонил весь актив города. Все желали мне удачной дороги, а главное, тревожились: нашлась бы мать!
Мария Владимировна Пескова и ее дочь Лида приехали в полдень. Лида сняла платок, и мы увидели — русая. Хотелось взглянуть на мизинец женщины, но ее руки, все время мешая друг другу, то находили, то теряли платок. Она опустила голову, и мы отметили: волосы такие, как у Вали. Посмотрела в окно. Кажется, и у Вали тот же овал лица и так же чуть-чуть проступают скулы. Глаза матери вдруг стали сухими. Оказывается, и они совсем зеленые. Она или не она?
Вошли ивановцы. Брат пограничника Петра — Михаил Васильевич, его жена Анна Дмитриевна, сестра Анна Васильевна. Дед Комель, учительница Герасимович, Валя Москаленко, редактор червенской районной газеты Анатолий Фурик приехали только к пяти вечера. Дед сбросил на стул полушубок, снял у двери с валенок галоши, откашлялся для порядка и начал свой рассказ.
Константин Дмитриевич Комель:
— Остановилась у моей хаты женщина с двумя детьми. Кругом война. Своих детей, правда, было четверо. Но я подумал, подумал и сказал: будем погибать, так вместе! И остались они в моей хате за своих.
Осенью 1941 года, когда кончился хлеб, женщина пошла в соседний хутор на мельницу, но там была немецкая засада. Гитлеровцы подумали, что женщина пришла от партизан, схватили, посадили в машину. Проезжали они мимо леса, и партизаны стали стрелять. Когда перестрелка немного стихла, она решила было соскочить с машины, чтобы убежать в лес к своим. Только спустила ноги, как те гады дали залп. Ранили ее. Она потеряла сознание.
Три месяца лежала потом в госпитале.
Вот тут-то детей отдали в детский дом. Вышла женщина после болезни из госпиталя на костылях. И решила взять с собой в дорогу только дочку постарше, ту, что уже сама ходила, а за младшей вернуться.
<Пропуск страниц 291–292>
Свидетельство подруги Софьи Гарбуз:
— Валя Пескова, в детском доме мы звали ее «цыганочка», моя хорошая подруга. Мы вместе росли, вместе учились, рядом стояли в строю, когда принимали в пионеры. Была Валюша слабенькой — ведь пришлось пережить страшный голод. Я помню, она с трудом ходила, и мы старались взять ее на руки. Да и ботинки на наших ногах были 40–41-го размера. Но что поделаешь?! Вместе с Валей меня отправили в Кисловодск в клинический санаторий. До сих пор вспоминаю, с каким радостным удивлением мы знакомились с горами, цветами. После пережитого кошмара Кисловодск был сказочным миром. Спасибо за все нашим дорогим учителям и воспитателям! Свидетельство еще одной подруги — Татьяны Курневич-Журок:
— С Валей Песковой я росла в одной группе. Когда она занималась уже в профтехучилище, я поступила в финансовый техникум. Я, как и Валя, благодарна нашим воспитателям и учителям. Это они сделали нас людьми, полезными обществу. Получив специальность, девочки пришли на швейную фабрику и ахнули, увидев солнечные цехи, в которых им предстояло работать. Главный инженер Нина Семеновна Носова тут же созвала бывших детдомовцев в своем кабинете и вроде бы строго сказала: «Не теряйте попусту времени. Идите в вечернюю школу». Они ее послушались. А там, в школе, учительница по химии, узнав, что Валя мечтает о химическом институте, стала давать ей дополнительные уроки. Уже просто так, без всякого расписания…
Приехала Валя в Москву, стала студенткой института имени Менделеева. Трудно было жить на одну стипендию. Но пошли письма. От подруги по профтехучилищу Риты Ширинской: «Держись, бедный студент! Вот тебе немножко денег. Прими, они от чистого сердца». Дед Комель посылал яблоки, звал на лето к себе.
…Петр Песков, имя которого Валя встретила в книге «Граница в огне», служил на границе под командованием легендарного Алексея Лопатина.
Анна Васильевна Пескова:
— Вызвали в милицию. Спрашивают: где служил ваш Петр и как погиб? Есть, говорю, извещение — «пропал без вести». Был женат? Перед войной, отвечаю, прислал открыточку, писал: будет все благополучно — вернусь не один. Работник милиции показал письмо: девушка разыскивает своих. Я сказала: «Пусть нам напишет». И сама написала: «Валя! Есть фотокарточка, пришли». Может, думаю, какая-то ниточка и осталась после нашего брата.
Валя быстро ответила и выслала фотокарточку. Мы посмотрели — и правда на нас похожа! Я — к брату Михаилу, показываю карточку, он говорит: «Конечно, наша! Что ж мы стоим? Пишите ей. Пусть скорее приезжает». Сын и дал телеграмму: «Немедленно приезжай. Семья Песковых».
Ждем день, два, три. Переживаем. Наши говорят: «Иди, заказывай разговор на три минуты. Много говорить не надо, потом ее обо всем расспросим». Заказала я разговор. Это было в пятницу. Телефонистку предупредила: если буду очень волноваться, вы сами ей скажите, что очень ждем.
Вошла я в будку, слышу голосок: «Анна Васильевна, Анна Васильевна, вы скажите сами, я похожа на вас? — это она мне в телефон. — Я ваша, мне сердце подсказывает». А я ничего не могу в ответ выговорить. Дальше слышу: «Приеду в сером платьице». Ушла я с почты, потеряла где-то свою сумочку, с которой в баню собралась, иду, реву.
Человек шестнадцать нас собралось на вокзал. Идет состав, мы все вагоны видим, а вот четырнадцатый, как назло, не видим. Бросились было к паровозу. Добежали до первого вагона, а он — багажный. Народ нам на платформе мешает. Бежим назад. Смотрим, а мой сын держит ее за локоток. Я ее целую и плачу. Представляю всех. Ну, кое-как разобрались. Стали решать, куда пойдем. Брат говорит — ко мне, а я говорю — ко мне. Ну, порешили идти к нему. Мы все у него воспитывались. Валя нам ничего не отвечает, вроде не плачет и не радуется, а вот когда сели мы за стол, тут она и разрыдалась. Она плакала оттого, что нас так много, а мы ее не сумели найти раньше.
Отчество у нее было Ивановна. А брата звали Петром. Вот мы и пошли в органы милиции, сказали: нашли, наконец, дочку брата, надо ей переделать отчество. Когда выправили мы документы, она сказала: «Ну все, я теперь Петровна». Это было для нас большое счастье.
Она приезжала к нам, и для нас это было большое торжество. Переступит порог и кричит: «Я уже дома».
Все побросает, одну варежку в одну сторону, другую — в другую, начнет целоваться.
И все же эти Песковы были не Валина родня.
Когда дед Комель открыл дверь редакции, Мария Владимировна Пескова бросилась к нему: «Дмитрич, родной!» Дед протер глаза, вгляделся в лицо женщины и сказал убежденно: «Да, это она, мать. Зовите дочку».
Учительница Герасимович подтвердила: да, это Пескова — мать нашей Вали, сомнений нет!
Валя родилась в час, когда решалась судьба Родины, решалось, в каком мире жить этой девочке. Потому и мысль наша общая, главная, была об отцах — тех, кто кровью, жизнью оплатил ее будущее.
Рядом с Анной Васильевной сидел Иван Павлович Котов — под его начало попал на заставе Петр Песков (родные и командир впервые увидели друг друга). Он рассказал:
— За полночь, в половине четвертого, мы с Петром позавтракали. И только я разобрал свою постель, а Петр еще и не ложился, как раздался взрыв. Прозвучала команда: «Застава, в ружье!» Все заняли места, предусмотренные для обороны. После сильного артиллерийского обстрела захватчики нагло, засучив рукава, пошли на нас. По приказу лейтенанта Лопатина первым открыл огонь по врагу Петр. Атака была отбита. Но вскоре немцы нас окружили. Мы дали клятву биться до последнего патрона. Держались двенадцать дней. Был убит политрук заставы. После нескольких артиллерийских обстрелов — ранен Петр. Жена начальника заставы Анфиса Лопатина перевязала ему голову. Он был тяжело ранен и все-таки находил в себе силы, несколько раз подползал ко мне, говорил: «Я еще кое-что сумею, давай…»
— Теперь на том месте, где шел этот бой, — говорил писатель Владимир Беляев, присутствовавший на встрече родных, — поднялась вишневая аллея. Принят неписаный закон: никто не имеет права сорвать с дерева ни одной вишенки. Ягоды поспевают, наливаются соком и падают на землю, как капли крови, которые когда-то оросили эту прибужскую землю.
А Мария Владимировна Пескова вспоминает свое:
— В ночь на 22 июня мой Яков дежурил на станции. Прибежал с рассветом — уже бомбили. Схватил детей, я — следом. Побросали мы и дом, и вещи. Думали: только бы уцелели дети! Яков усадил нас в теплушку. Поцеловал Лиду, Валю. Матери на Урал потом писал: «Иду на важное задание». И все — как в воду канул.
…Петру и Якову, двум русским солдатам, выпала доля первыми встретить врага. Они погибли в бою совсем молодыми.
Мария Владимировна Пескова досказывает свою историю:
— При фашистах запрещали переходить из одной деревни в другую. Но дошел до меня слух, что детского дома, в котором жила Валя, нет на месте, его куда-то вывезли. Тогда я решила вместе с Лидой пробираться к Бресту. Поступила в саперную часть поварихой, кормила солдат. Все время посылала запросы о дочери. Но отвечали: «Не числится ни в живых, ни в мертвых». Я искала Валентину Яковлевну, а ее записали почему-то Ивановной. Когда кончилась война, я уехала на Урал.
— Теперь у меня две семьи, — говорит Валя. — Одна вроде бы по отцовской линии, другая — по материнской. И за то, что я выросла человеком, я всегда буду благодарна деду Константину Дмитриевичу Комелю, Вале Москаленко. И всем добрым людям, они спасли меня от смерти. Я, наверное, действительно очень везучая. Мне всегда встречались на дороге только хорошие люди: и в школе, и в техникуме, и на работе, и в институте. Все помогали, все поддерживали, никто никогда не обижал.