– Потом. Жбанков Борис.
– Здесь, – отозвался с ближайших нар Жбанков и надвинул шапку на глаза…
Капитан «Зубатки» Ларин, рыбак сорока пяти лет, пил чай у себя в каюте. Открылась дверь, и вошел Мирон, сын капитана. В бушлате и тельняшке юноша вполне тянул на штатного матроса.
– Звал?
– Ну да, как мать из окошка. Не звал, а приказал явиться. Кто позволил встать к штурвалу?
– Вахтенный.
– Дурак вахтенный. Замерз?
– Немного.
– Садись, попьем чайку.
Мирон сел. Отец налил ему чаю.
– Сверстники твои шастают по судну. Что они видят? У штурвала – сын капитана. В смотровой бочке – опять он.
– И даже больше того – пьет чай с самим капитаном, – улыбнулся Мирон.
– Нехорошо, сынок.
– Папа, да будет тебе ворчать.
Вошел Рябухин.
– Чайку дадите?
– Садись, Андрей Иванович. Сынок, чайку покрепче.
– Спасибо, Мирон.
Молча пили чай, потом Рябухин как бы между прочим спросил:
– Да, слушай, а что этот лоб здоровый, блондин этот…
– Седой, – подсказал Мирон.
– Он что, всех в кулаке держит?
– Андрей Иванович, я тайны трюма не выдаю.
– Тайны трюма! – засмеялся Рябухин. – Ишь, флибустьеры!
Волны захлестывали палубу. Брезент, накрывавший люк трюма, парусил. Нахлынула высокая волна и прорвалась под брезент. Картежников, у которых уже нашлась другая колода, окатило водой.
– А, черт!
– Бери стол!
– Холодная, зараза!
Отряхнувшись, они перенесли стол в другое место, подальше от люка. Седой оглянулся – куда бы сесть? Снял со спящего шапку и закинул ее на верхние нары.
– Положь на место, – открыл глаза Жбанков.
– Погуляй, детка, – улыбнулся Седой. – Дяде негде сесть.
– Принеси шапку, – угрожающе процедил Жбанков. – Считаю до трех.
Седой возмутился. Какой-то шкет приказывает ему!
– А со счета не собьешься? – Седой за шиворот приподнял Жбанкова.
– Раз! – набычился Жбанков.
– Два!
– Ой, страшно!
– И что дальше? – спросил Седой.
Жбанков размахнулся и заехал ему по уху. И сразу набросился на Седого, не давая опомниться, тараня лбом и кусая.
На нарах зашевелились зрители.
– Шапку! – орал Жбанков. – Найди шапку, гад!
Двое оторвали Жбанкова от Седого. Тот сел на нары, достал из кармана зеркальце, увидел кровь под носом, запрокинул голову, чтобы не текло, и пообещал:
– Удавлю!
Седой встал, подергал носом и плохо посмотрел на Жбанкова.
– А ну отвали!
Седой оглянулся.
По трапу спускался Мирон.
– А-а, шкиперский сынок! – криво улыбнулся Седой.
– Здесь тебе не Кузнечиха, понял?
– Ну да, ведь я у тебя в гостях! Иди-ка сюда!
– Четвертая бригада, ужинать! – крикнул Петрович в трюм. Тут он увидел драку и потопал вниз. – Ах, паршивцы!
Спустя некоторое время из трюма повалили ребята. Седой выскочил на палубу. За ним – его компания. Когда поднялся Мирон, Седой двинулся за ним.
– Мы вроде не договорили? – сказал Седой.
– Похоже.
Оба тяжело дышали.
– Оставим до острова или как?
– Где хочешь. Один на один.
Разошлись. Седой опять заглянул в зеркальце. Он считал себя красивым.
Около камбуза ребят встретил Мишка.
– Братцы, щи – во!
Проныра, он успел поесть раньше всех.
– Опять щи!
– Если кто не будет, – намекнул Мишка, – я…
Оставшись один, Мишка осмотрелся. На корме стоял пацан, мертвый от качки. Мишка пробрался к нему, тронул за плечо. Тот повернул измученное лицо.
– Ты это… жрать будешь или как?
Пацан отрицательно мотнул головой.
– А хлеб?
Тот махнул рукой.
Мишка побежал к камбузу. По пути он поговорил с другим укачанным. И здесь ему обломилось.
Съев несколько порций, Мишка уснул на камбузе. Здесь было тепло, все давно разошлись. Только угрюмый Петрович сидел и ел сырую треску по-морски: подносил кусок рыбы ко рту и острейшим ножом отрезал возле самых губ.
Мишка открыл соловые от сытости глаза, проснулся.
– Щи – во! – сказал он.
Видимо, и во сне ему виделись эти самые щи.
Петрович сказал Мишке:
– Спать иди.
Мишка, увидев лицо старика, попятился. Потом спохватился, забеспокоился, стал шарить по карманам, заглянул под стол.
– Что потерял?
– Кто взял? Тут хлеб был.
Кок поманил его пальцем. Мишка подошел.
– Здесь твой хлеб, – негромко, почти шепотом, сказал кок. – Я его подсушил. Возьми.
Мишка забрал три черных сухаря. Отвернулся. Под одеждой у него висела на шнурке матерчатая торбочка. Мишка сунул в нее сухари, затянул шнурок.
Ребята спят в трюме.
Внезапно сильный удар в борт потряс судно. Раздался страшный скрежет. Ребята проснулись. Некоторые – на полу.
Седой сказал тихо, но его услышали:
– Торпеда!
Секунду, оцепенев, они ждали взрыва. Потом нервы не выдержали, и все кинулись к трапу, толкая друг друга. Что-то било о борт и скрежетало. Мишка первым выскочил на палубу и закричал:
– Братцы! Мы во льдах! Вот она – Арктика!
После мрачного трюма пронзительно белый цвет ледяных полей будто ударил по глазам. Но какая это была радость – они близки к цели! Дружное «ура» раздалось на «Зубатке».
Караван вступил в схватку со льдами.
Капитан Ларин командовал:
– Право на борт!
Не успел румпель остановиться – новая команда:
– Лево на борт!
Тральщик шел разводьями, содрогаясь от столкновения со льдом. В тот самый момент, когда ребята любовались арктическим пейзажем, из люка показался полосатый галстук, рука с книжкой.
– С морским крещением вас, ребята! – спрыгнул в трюм Рябухин.
– Но ведь праздник Нептуна справляют на экваторе, – заметил Федя.
– Совершенно верно – в южном полушарии, – согласился Рябухин. – А в северном – на полярном круге.
– Полярный круг мы прошли два дня назад.
– Что ж ты не напомнил? Мы бы крестили тебя ведром воды. Там она была теплой.
И тут все услышали знакомый вой. Застучали пушки военных кораблей. Близко рвались бомбы. Осколки льда звенели по бортам. Наверху шел бой. Тральщик все время менял курс, в трюме нельзя было удержаться на ногах.
Стая «юнкерсов» с воем кружила над караваном. Один, судя по нарастающему вою сирены, оборвавшемуся взрывом, был сбит и врезался в лед.
Постепенно бой стал стихать. Рябухин и Петрович поднялись наверх. За ними незаметно поднялся и Мишка. Стало тихо. Седой открыл чемодан. На внутренней стороне крышки были приклеены фотографии девочек.
– Ах вы, мои мордашки! – сказал Седой. – Здравствуйте, дорогие!
Седой достал сухой тельник, стал надевать. Ребята рассматривали девушек.
– Вот эта – ничего! – протянулся чей-то палец.
– Руки! Руки! – Седой ударил по пальцу. – Ничего-о! – передразнил Седой. – Много ты понимаешь в женщинах!
– А мне вот эта нравится.
– Руки! Еще бы она тебе не понравилась!
– Все – твои?
– Мне чужих не надо.
– Все ты врешь!
– Кто это пискнул? – обернулся Седой.
– Я! – выпалил Федя.
– Скелетик! А ну повтори!
– Врешь ты все! Эту девочку я знаю…
– Мы из одного класса! Врешь! Вынь сейчас же эту фотографию из своего гарема! – Федя протянул руку.
Седой захлопнул крышку. Она больно ударила Федю по пальцам. Федя сморщился и подул на пальцы. Появилось широкое лицо Ивана. Он потянул Седого за тельник и сказал:
– Если ты еще раз… Убью!
– За женщину я готов и умереть, – улыбнулся Седой. – За женщину и за Родину!
И он стал причесываться.
Льды остались позади. Караван шел в густом тумане. Солнце, не заходящее в этих широтах даже ночью, пробивалось сквозь туман круглым пятаком. Море было спокойно.
Из тумана возникал то нос судна, то корма. Проплывали неясные очертания военного корабля. Ствол, пушки, лицо вахтенного. Название английского судна, шедшего в караване. Слышалось гудение двигателей.
Корабли переговариваются огоньками ратьер. Пенный след за кормой. Гул машин затихает. Караван уходит, скрывается, невидимый в тумане. Тишина. Туман…
И сразу ошеломляющий гам. Птичий базар! Открылась фантастическая картина: сорокаметровая отвесная стена и несметное множество птиц. Тысячи и тысячи сидят на узких карнизах скал. Другие тысячи летят в море или возвращаются на скалы.
Когда базар снимается с места, раздается звук, похожий на мощный взрыв. Темнеет, будто на солнце нашла туча. Море, бьющее в подножье скал, становится немым. Мы на острове Пуховом.
В том месте, где скалы расступились, на небольшом ровном участке берега, усеянном крупной галькой, устроила свой лагерь четвертая бригада.
На берегу лежали две лодки: одна небольшая, весельная, другая побольше – для хождения под парусом. Выше по берегу были сложены бревна, предназначенные на дрова, частью распиленные и порубленные.
Ребята еще спали, когда Мишка выглянул из палатки. Поеживаясь от утреннего холода, Мишка огляделся. Угрюмое зрелище открылось ему.
Ни кустика, ни травинки. Голые базальтовые скалы, галечник, ведущий на плоскую вершину острова. Вдали чернела громада Новой Земли с белыми ледниками.
Море было свинцовым. Корабли ушли. Пустынные, дикие места. Тоскливый крик чаек.
Около палатки седой пепел вчерашнего костра и вокруг него – длинные ящики, набитые стружкой, навал легких плетеных корзин. Корзины – для сбора яиц, ящики – для хранения.
Сверху скатилась галька. Мишка услышал шум шагов. Петрович спускался в лагерь. Старик осторожно что-то нес в корзине.
На столе стояла корзина, полная крупных яиц. Петрович взял одно и показал всем.
– Яйцо кайры, – сказал старик. – По вкусу – куриному не уступит. Дежурный!
– Я, – отозвался Иван.
– Смастери-ка, брат, яишенку.
– О-о-о, – обрадовались за столом.
Иван унес корзину с яйцами.
– Значит, дело такое, – продолжал Петрович. – Птицей остров богат. Сегодня начнем собирать. Торопиться надо, пока свежие, не запарились. Потом, когда птенцы выведутся, начнем кайру бить. Мясо у нее вкусное. Сегодня попробуем. На воздухе да с хорошим кормом заживем, как на курорте. Плохо другое: нет здесь ни воды, ни дров.