На Новой Земле.
Лодку выбросило на берег. Как ни старался Мирон, ничего не получилось. Ребята заночевали в избушке. Седой похрапывал. На веревке сушились их свитера и штаны. Возле печки стояли сапоги.
А летчик бегал между скал, хлопал себя по плечам, согревался, как мог. Ему негде было спать этой ночью. Шелоник раскачал море. Рокот волн сводил с ума. Летчик сел и зажал уши ладонями.
Рано утром Петрович сидел у палатки и распутывал рыбацкую сеть. Прислушивался. Потом поднялся и посмотрел на море.
Лодка шла к острову. Слава богу, живы. Петрович бросил сеть и пошел в палатку. Ребята еще спали. Петрович скинул сапоги, лег на свой топчан, гаркнул:
– Подъем! – и с головой накрылся одеялом.
Столб-календарь. Множество зарубок. Хрустит под сапогами галька. Стрелки уходят на скалы бить кайру.
Шлюпочная команда пошла к базару водой. Ребята в шлюпке, как настоящие промысловики, в рыбацких бахилах и брезентовых робах.
Жизнь на птичьем базаре изменилась. Появились птенцы. Белоснежные – у чаек и с черной спиной – у кайр. Наглые чайки отбирают у кайр, возвращающихся с моря, добычу. Разбой! Драки!
Птенцы пищат, раскрывают клювы, ждут родителей. А то вдруг срывается птенец со скалы, падает в воду! Что тут начинается! Не менее сотни кайр оцепляют птенца полукругом и устрашающими криками, хлопаньем крыльев гонят его к берегу. Перепуганный птенец гребет во все лопатки, а кайры не отстают, пока он не окажется на суше.
Но вот захлопали первые выстрелы. У стрелков довольно опасная работа. Руки заняты оружием, а стоять приходится на головокружительной высоте. Внизу качается на волнах скорлупка шлюпки. Хлопают выстрелы.
– Правая – табань… Греби прямо, – командовал Мирон. – Левая – табань… Левая, кому говорю!.. Оба назад…
На волнах покачивалось множество подстреленных птиц. Их подбирали в лодку. Скоро она наполнилась почти до краев. Гребцы налегают на весла.
У стрелков перерыв. Седой по карнизу пробирается поближе к Мишке и Ивану. Мишка лежит с закрытыми глазами.
– Ну ты, лысый, – зовет Седой, – спишь, что ли?
– Думаю, – отвечает Мишка.
– Он думает! Мыслитель! – Седой подмигнул Ивану.
– Не мешай!
– Поди, не можешь забыть, как мы чуть не гробанулись? – Седой поворачивается к Ивану и передразнивает Мишку: «Миро-он, вернемся! Ой, братцы, боюсь!» Ну и намучились мы с ним.
– Мне рисковать нельзя, – не обиделся Мишка.
– Ему нельзя! Это чем же ты такой особенный?
– У меня иждивенцев полон дом.
– Видал кормильца? Дунь – и в море упадет.
– Иван, – приподнялся Мишка.
– Hy?
– У тебя невеста есть?
– Ха! Так вот о чем он думает! – оживился Седой.
– Да погоди ты, трепло!
– А что? – спрашивает Иван.
– Хочешь жениться? – выпалил Мишка.
– Мне ж скоро на фронт. А на ком?
– Да на Верке нашей!
– Вот это я понимаю! Вот это сват! Во дает! Кстати, а почему ты мне Верку не сватаешь? – притворно обиделся Седой.
– Да пошел ты… А, Иван?
Иван расплылся в смущенной улыбке.
– Верка девушка работящая, все умеет: пошить, постирать, приготовить, – говорил Мишка. – Иван, я серьезно. Ты на фронт уйдешь, она тебя ждать будет. И тебе хорошо, и нам с матерью легче. А, Иван?
– Я что… Мне Вера по душе… Боюсь, тятя ругать будет.
– Тятьку твоего я на себя беру. Уломаю, – сказал Мишка уверенно.
– Да вы что, спятили? – искренне удивился Седой. – О чем вы толкуете? А как же Верка? Может, она на него и смотреть не захочет, на мурло такое! Про любовь забыли! Ослы!
Иван часто заморгал, растерялся.
– Действительно…
Мишка посмотрел на Ивана и твердо сказал:
– Полюбит. Я давно к тебе присматриваюсь.
В лагере работала другая команда – шкерщики. Из палатки был вынесен стол. Работа шла конвейером: одни снимали шкурку, потрошили, другие промывали тушку и укладывали в брезентовые чаны с крепким тузлуком – соляным раствором, сохраняющим мясо птицы.
Работа не трудная, но грязная. Федя с трудом сдерживал тошноту, подступающую к горлу. Не выдержал, бросил нож и пошел прочь. Его проводили глазами.
Угрюмый Жбанков достал из кучи битой птицы кайру и заметил, что у той одна нога деревянная, в виде лопаточки. Другой нашел бы в этом повод для разговора. Жбанков промолчал. Сделал, где надо, надрезы, содрал шкуру, выпотрошил и перебросил дальше. Кайра попала к Петровичу. Старик покосился на Жбанкова, оторвал лопаточку, выкинул, промыл тушку и бросил ее в чан. Туда же летят и другие тушки.
Перископ рассекает воду, как акулий плавник. Вот с линзы сбежала вода. Перископ, медленно поворачиваясь, обшаривает пустынное море и натыкается на судно. Это – «Зубатка».
Перископ режет воду и скрывается. Подводная лодка устремляется к тральщику.
В капитанской каюте «Зубатки» двое – Ларин и Рябухин. Они расставляют фигуры на шахматной доске. Рябухин протягивает два сжатых кулака. Ларин показывает на левую руку. Рябухин разжимает ладонь. Ларину выпало играть белыми. Продолжают расставлять фигуры.
Страшной силы удар потряс судно. Шахматные фигуры взлетели и стали медленно падать.
Снова с линзы перископа сбежала вода, и стало видно – «Зубатка» тонет. Огонь, дым, клубы пара. Все это происходит в тишине, поскольку наблюдается из подводной лодки.
Сквозь перископ видно, как с накренившегося судна спускается шлюпка, бросают спасательные круги, люди прыгают за борт. Корма вздыбилась, тральщик встал вертикально и стал уходить, тонул.
И сразу – звук. Это звук огромной воронки. Булькая и чмокая, она засасывает все, что попадает в ее жерло.
Люди плавали в воде, держась за спасательные пояса и обломки судна, звали на помощь.
Посреди этого бедствия всплыла черная туша немецкой субмарины. Открылся люк. Фашисты вышли на палубу. Один, с бумажкой на щеке – порезался при бритье, – пальцем подманивал шлюпку и что-то говорил, одно и то же слово. Как будто подзывал кур. Смеялся. Из рубки передавали автоматы.
Потом сверкнул огонь, и началось истребление. Одна из шлюпок, пробитая пулями, стала тонуть. Матросы прыгали в воду, их расстреливали.
Третья была значительно в стороне.
Стрельба затихла. Захлопнулся люк. Подводная лодка двинулась вперед и погрузилась в воду на перископную глубину. Снова акулий плавник рассекает воду. Уходит.
Матросы в уцелевшей шлюпке поднялись. Один остался лежать. Лицо было в воде. Его перевернули. Это была девушка – доктор.
Пошли на веслах к месту бойни. В воде плавали спасательные круги, ящики, обломки судна. На одном из кругов нашли раненого Рябухина. Его подобрали.
Шторм. Волны пушечными ударами разбиваются о скалы. Мирон всматривается в горизонт. Ветер рвет бушлат и волосы.
Там, где когда-то лежали бревна и где обычно пилили и кололи плавник, Жбанков и Мишка подбирают щепки. Уже несколько дней погода не дает сходить на Новую Землю.
Возле палатки двое наклоняют бочку. Седой держит кастрюлю. Она наполняется до половины. Это последняя вода. Седой несет кастрюлю в палатку.
На столе последняя буханка хлеба. Петрович режет ее – сперва вдоль, потом каждую половину – на тонкие ломтики.
Шторм.
Столб-календарь. Зарубок прибавилось. Звенит пила.
Ребята распиливают ростру. Хорошая была вещь для коллекции. Потом, когда ростра стала несколькими чурбаками, стали пилить и самые козлы. Дрова уносят в палатку. Раскачивается и жмется к скале пустой гамак, сделанный из парашюта.
Шторм.
В скальную трещину с ледяным желобом опускается ведро на веревке. Падает другая веревка. В трещину спускается Иван. За поясом у него топор. Рубит лед. Ветер здесь не свищет, а ревет.
Наверху Седой, Мирон и Федя страхуют Ивана. Мишка и Жбанков вытаскивают ведро со льдом. Пересыпают в корзину. Ведро снова отправляется вниз. Руки страховщиков заняты веревкой, поэтому Мишка каждому сует в рот по куску льда.
Шторм.
Кастрюля со льдом ставится на печь. Ребята греют руки, жмутся к печи. Петрович приносит полную шапку яиц. Мирон шурует в печке. Петрович запускает яйца в кастрюлю. Из палатки выкидывают топчан, еще один и еще. Стучат топоры.
И вот уже дежурный сметает со стола яичную скорлупу. Петрович из чайника разливает воду по кружкам. Каждый получает небольшую порцию. Мишка, поколебавшись, расстегивает рубашку. Достает свою торбочку и высыпает на стол ее содержимое: сухари, надкусанные и зачерствелые куски хлеба, обломки печенья. Седой поощрительно треплет его по затылку.
Шторм.
В море туман, но тихо. Одинокая лодка со стороны кажется пустой. Но в лодке есть люди. Их пятеро. Они лежат – заросшие, худые, потерявшие надежду на спасение. Рябухин банкой выливает воду за борт. По временам он засыпает. Потом банка снова скребет по дну. Рябухин вглядывается в туман. Шепчет:
– Ребята! Ребята!..
На глазах Рябухина слезы. Он видит судно, чернеющее в тумане. Ракета с шипением уходит в воздух, вспыхивает. Все пятеро кричат хриплыми, сорванными голосами.
На Новой Земле, в глубине острова, залегли сырые перины тумана. Берег был оторочен пеной отбушевавшегося моря.
В избушке оборванный, худой, заросший летчик ощипывает чайку. Другой пищи у него не было. Прислушался, замер. Привычно шумел ручей. Но был еще какой-то звук – посторонний.
Летчик выглянул в море. Ничего, кроме тумана. Хотел вернуться в избушку. И тут увидел лодку. В густом тумане она приближалась к берегу.
Лодка, как обычно, шла за водой и плавником. Мирон правил кормовым веслом. Рядом с ним сидел Федя, закутанный в одеяло. На веслах – Иван и Седой.
Лодка заскребла днищем. Иван бросил якорь. Мирон и Седой, подтянув голенища бахил, спрыгнули в воду. Взяли ведра и пошли к ручью. У Феди не было бахил. Иван понес его на руках.
На мелководье Мирон и Седой побежали. Скорей – пить! Пить! Губы у всех запекались черной корочкой. Наконец-то вода, вволю. Они лежали на камнях и пили, хлебая воду из горстей.