Человечество никогда не встречало инопланетян, не имело с ними контакта. Если они и существуют, то их сигналы оставались незамеченными, были настолько чуждыми, что ни один человек не смог их заметить и признать в них свидетельства далекой жизни. Сторонники Керн и ее идеологии уже об этом знали и поэтому вознамерились распространить земную жизнь по галактике в возможно большем количестве разнообразных форм. Раз это была их единственная жизнь, они были обязаны способствовать ее сохранению.
Она прожила многие века рядом с народом зеленой планеты. Она и сопутствующие ей системы восторгались их победами, потрясались их поражениями и неизменно пытались преодолеть помехи и проблемы понимания. Теперь она их видит, да. Она видит их такими, какие они есть.
Они – Земля. Их форма не имеет значения.
Они – ее дети.
Она возвращается назад, вызывая столетия переговоров, втиснутые в электронную память, заменившие все последние отчаянные радиопесни прежней Земли. Она пересматривает все непонятные обезьяньи диалоги, которые теперь видятся в суровом и бескомпромиссном свете. Она прекращает попытки что-то им сказать и начинает слушать.
Точно также, как пауки способны использовать свои Понимания, чтобы записывать в свой разум новые знания (хотя Керн об этом понятия не имеет), так и она в своем нынешнем состоянии способна перепрограммировать свое мышление с гораздо большей легкостью, чем это можно сделать с мозгом человека. Она моделирует многие поколения разговоров, изменяя свое восприятие отправителей сообщений, прекращает попытки представить своих протеже как нечто, стоящее ступенькой ниже человечества.
Она понимает их не идеально, ибо немалая часть их разговоров остается загадкой, однако ее восприятие того, что они говорят, их забот, их взглядов – все внезапно почти становится на место.
И наконец она им отвечает.
«Я здесь. Я с вами».
6.5 все разваливается
Ему выдают корабельный костюм. Нельзя же ему являться в тонюсеньком спальном одеянии с открытой спиной, куда вставлялись трубки (хоть пока его не поймали, он и успел продемонстрировать свою старую рябую задницу половине команды).
Имя на его новом наряде было «Мэллори». Покопавшись в своей дырявой памяти, Холстен решил, что понятия не имеет, кто такой Мэллори, и не имеет никакого желания даже задумываться о том, существует ли этот Мэллори сейчас. Что бы он предпочел носить: одежду покойника или того, кто может в любой момент проснуться и потребовать ее обратно?
Он спросил насчет своего собственного костюма, но, похоже, его забрали и износили уже давно.
Когда ему принесли одежду, он увидел новых людей. Техники этого поколения оставили его в одной из лабораторий научников, переделанной в дортуар. Туда набили не меньше сорока человек: из стен торчали крюки для гамаков, и в некоторых кто-то еще спал. Вид у всех был испуганный и отчаявшийся, как у беженцев.
С некоторыми он поговорил. Узнав, что он на самом деле из команды, его забросали вопросами. Все хотели узнать, что происходит. И он, конечно, тоже хотел – но такой ответ их не удовлетворил. Для большинства из них последним воспоминанием была отравленная, умирающая старая Земля. Некоторые даже отказывались верить, насколько много времени прошло с тех пор, как они тогда закрыли глаза в стазис-камерах. Холстена ужаснуло то, как мало некоторые из этих беглецов знают о том полете, в который их отправили.
Они были молоды: естественно, подавляющая часть груза и должна была быть молодой, чтобы начать заново в тех условиях, в которых их разморозили бы.
– Я просто классицист, – сообщил им Холстен.
На самом деле он знал тысячи вещей, которые имели отношение к их ситуации, но ни об одной из них ему не хотелось говорить – и ни одна их не успокоила бы. С самым важным вопросом относительно их ближайшего будущего он помочь не мог, совершенно.
А потом эрзац-инженеры принесли ему корабельный костюм и увели под протесты груза.
Тогда он начал задавать собственные вопросы: он уже достаточно успокоился, чтобы принять ответы.
– Что с ними будет?
Уводившая его молодая женщина мрачно оглянулась назад.
– Вернут в стазис, как только появятся камеры.
– И когда именно это произойдет?
– Не знаю.
– А сколько уже это длится?
Он получал немало информации по одному только выражению ее лица.
– Самый длительный срок пребывания вне стазиса составил два года.
Холстен глубоко вздохнул.
– Попробую угадать: вам приходится размораживать все больше и больше народа, да? Грузовое хранение выходит из строя.
– Мы делаем все, что можем! – огрызнулась она обиженно.
Холстен кивнул самому себе: «Они не справляются. Все становится только хуже».
– Тогда где…
– Послушай! – повернулась к нему его сопровождающая. На ее значке было написано «Терата» – еще одно мертвое, потерянное имя. – Я здесь не для того, чтобы отвечать на твои вопросы. У меня есть несделанная работа.
Холстен развел руки, стараясь ее успокоить:
– Поставь себя на мое место.
– Друг, у меня достаточно проблем на моем собственном месте. И вообще, что в тебе такого? С чего особое отношение?
Он чуть было не ответил: «Разве ты не знаешь, кто я?», словно считая себя знаменитостью, но в итоге просто пожал плечами:
– Я никто. Просто старик.
Они прошли мимо комнаты, где сидело человек десять детей: настолько неожиданная картина, что Холстен встал как вкопанный и уставился на них. Им было лет по восемь-девять, и они сидели на полу с планшетами на коленях и смотрели на экран.
На экране была Лейн. При виде нее Холстен поперхнулся.
Там было и еще кое-что: трехмерные модели, картинки… кажется, с планами «Гилли». Их учили. Это были будущие инженеры.
Не-Терата потянула Холстена за руку, но он шагнул в класс. Ученики пихали друг друга, перешептывались, глазели на него – но все его внимание сосредоточилось на экране. Лейн объясняла какую-то операцию: на примере и с помощью большой диаграммы демонстрировала, как провести некий ремонт. На экране она была старше: не главный инженер, не королева-воительница, просто… Иза Лейн, вечно пытающаяся добиться наилучшего результата с теми дряными инструментами, какие ей подсовывает вселенная.
– Откуда они?.. – Холстен указал на уже фатально отвлекшихся детей. – Откуда они взялись?
– Друг, если ты не знаешь этого, то я тебе объяснять не собираюсь, – ехидно заявила ему не-Терата, а кое-кто из детей заухмылялись.
– Нет, но серьезно…
– Это наши дети, конечно, – резко сказала она. – А ты что подумал? Как иначе нам обеспечить работы?
– А… груз? – спросил он, думая о людях, застрявших вне стазиса на месяцы, на годы.
К тому моменту ей удалось вытащить его из класса, строгим взмахом руки вернув внимание детей к экрану.
– У нас строгий контроль рождаемости, – сообщила она ему, добавив: – Мы ведь все-таки на корабле, – словно это была какая-то мантра. – Если нам нужен свежий материал из груза, мы его берем, но в остальном любое излишнее производство…
Здесь ее четкий, профессиональный тон дал сбой, так неожиданно коснувшись личной боли, что Холстен даже споткнулся, сопереживая.
– Эмбрионы замораживают до будущей потребности, – закончила она и нахмурилась, стараясь скрыть свое смущение. – Эмбрион до определенной стадии развития хранить проще, чем полное человеческое существо.
Это опять прозвучало как затверженный урок, с которым она выросла.
– Извини, я…
– Мы пришли.
Они оказались у связистов. Пока Холстен не остановился на пороге, он не понимал, куда именно они идут.
– Но что?..
– Просто заходи.
Не-Терата довольно сильно пихнула его вперед – и ушла.
Холстен довольно долго стоял перед дверью, почему-то опасаясь перешагнуть через порог, пока наконец люк сам не откатился в сторону – и он встретился взглядом с находившейся внутри женщиной.
Он не знал, чего ожидать. Он думал, там может вообще не оказаться никого живого – только лицо на экране, возможно, бывшее посмертной маской Лейн… и возможно, с налетом Гюина и Авраны Керн и кто-знает-кого-еще, болтающегося в системе. Если же нет, то он безумно боялся, что его взгляд упадет на нечто похожее на то, во что превратился Гюин: на иссохшего лича, который когда-то был человеком, а теперь поддерживается механизмами корабля, на создание, слившееся с ними и таящее в своем съеживающемся черепе мечты о бессмертии. Увидеть когда-то знакомую женщину, обрезанную до такого состояния, было бы очень неприятно. А еще хуже, если за открывшейся дверью его будет ждать вообще кто-то другой.
Но это оказалась Лейн – Иза Лейн. Она постарела, конечно. Сейчас она, наверное, стала лет на пятнадцать старше него: ветеран долгой битвы с энтропией и враждебной компьютерной инвазией, с которой ей с момента их расставания то и дело приходилось бороться. Лишние пятнадцать лет для жителей Старой Империи были бы практически ничем. Все легенды о той прежней эпохе говорили, что древние жили гораздо дольше отведенного природой срока. Однако в эти скудные времена еще пятнадцать лет превратили Лейн в старуху.
Она не была древней или ветхой – пока нет. Она превратилась в работоспособную женщину на закате сил, стоящую перед неминуемым упадком, который с каждым днем будет лишать ее способностей. Она стала грузнее, а ее лицо расписал всеобщий человеческий язык трудностей и забот. Ее длинные седые волосы были стянуты на затылке в строгий пучок. Он еще никогда не видел ее с длинными волосами. Тем не менее это была Лейн: знакомая ему женщина, состарившаяся моментально с его точки зрения, но за целую жизнь для нее самой. В нем поднялась волна чувств просто при виде ее лица: морщины и увядание попытались скрыть от него знакомые черты – но не смогли.
– Ну надо же, старик! – чуть слышно сказала она.
Казалось, его возраст поразил ее так же сильно, как его – ее.
На ней был корабельный костюм с сорванным именем, протершийся на локтях и с заплатками на коленях. Сношенный до лохмотьев второй костюм был наброшен ей на плечи, превратившись в подобие шали, и она задумчиво мяла его край, не отрывая от Холстена взгляда.