Наконец у него получилось заговорить:
– Обещай мне…
– Ничего! – тут же отрезала она. – Никаких обещаний. Вселенная ничего нам не обещает: я распространяю это и на тебя. Это – человечество, Холстен. Я ему нужна. Если Гюин так не обосрался бы с этим своим бессмертием, то, может, все сложилось бы иначе. Но он это сделал, а оно не сложилось, вот и все. Я скоро лягу спать, точно так же, как и ты, но поставлю будильник пораньше, потому что следующему поколению нужен будет кто-то, кто проверит расчеты.
– Тогда позволь мне оставаться с тобой! – горячо попросил ее Холстен. – Не похоже, что классицист кому-то понадобится в ближайшее время. Или вообще. Даже Гюину я был нужен только как его биограф. Давай…
– Если ты скажешь «стареть вместе», я тебе врежу, Холстен, – пообещала Лейн. – И потом, ты будешь нужен еще для одного. Мне нужно, чтобы ты сделал одну вещь.
– Хочешь, чтобы историю твоей жизни записали для грядущих поколений? – уколол он ее со всей доступной ему язвительностью.
– Ага, ты прав, это я всегда была забавная. Так что заткни хлебальник. – Она встала, опираясь на пульты, и он услышал, как скрипят и щелкают ее суставы. – Пошли со мной, старик. Пошли, посмотри на будущее.
Она провела его по захламленным и полуразломанным помещениям и коридорам отсека для экипажа, направляясь, как ему помнилось, к лабораториям научников.
– Мы идем навестить Вайтес? – спросил он.
– Вайтес! – фыркнула она. – Вайтес я поначалу использовала, но сейчас она спит сном не слишком надежной особы. Она ведь не пожелала марать ручки ремонтом – и я не забыла, как она тогда подзуживала Гюина. Нет, я веду тебя посмотреть на новый грузовой отсек.
– Ты оборудовала новые камеры? Как?
– Просто заткнись и подожди, ладно? – Лейн приостановилась, и он увидел, что она старается незаметно отдышаться. – Скоро сам увидишь.
На самом деле он не увидел, хоть она действительно ему показала. Это была одна из лабораторий, а в ней, занимая большую часть стены, оказалась опытная камера: стеллаж со множеством маленьких емкостей, сотни небольших органических образцов в заморозке. Холстен долго смотрел на них, а потом покачал головой. И когда Лейн уже собралась выговорить ему за недогадливость, он вдруг сложил всю картинку и сказал:
– Эмбрионы!
– Да, старик. Будущее. Вся та новая жизнь, которую наш вид не мог не создавать, но для развития и воспитания которой у нас не было места. Как только какая-нибудь из чрезмерно рьяных девиц решает, что ей нужна семья, а я, в мудрости моей, считаю, что мы не можем себе этого позволить, то операция – и сюда. Суровый мир, да?
– Живые?
– Конечно, живые! – рявкнула на него Лейн. – Потому что сейчас я все еще надеюсь на то, что у человечества есть будущее, а у нас, честно говоря, по-прежнему маловато народа – с исторической точки зрения. Так что мы отправляем их в заморозку и надеемся, что однажды сможем запустить искусственные утробы и одарить вселенную массой сирот.
– Но родители ведь…
– Возражали? Сопротивлялись? Орали и вырывались? – Ее глаза были пустыми. – Ага, можно сказать и так. Но при этом они заранее знали, что именно случится, – и все равно это делали. Требования природы – вещь странная. Гены так и рвутся пробраться в следующее поколение, несмотря ни на что. И, конечно, у нас здесь сменялись поколения. И ты же знаешь детишек. Даже когда им дают контрмеры, они то и дело ими не пользуются. Невежественные ублюдочки.
– Не могу понять, почему ты решила, что мне так уж обязательно все это видеть, – напомнил он ей.
– Ага, ну да. – Лейн наклонилась к пульту и, пролистав несколько меню, подсветила один из контейнеров с эмбрионом. – Вон тот, видишь?
Холстен нахмурился, пытаясь понять, что он должен был заметить: возможно, какую-то мутацию или дефект?
– Что я могу сказать? – помогла ему Лейн. – Я была молода и глупа. И некий страстный молодой классицист вскружил мне голову. Мы с ним пообедали при свете звезд на космической станции, которой было десять тысяч лет. Ах, как романтично!
Ее невозмутимость не давала сбоев.
Холстен воззрился на нее.
– Я тебе не верю!
– Почему?
– Но ты… ты ничего не сказала! Когда мы шли против Гюина, ты могла бы…
– Тогда я даже не была уверена, что у нас есть будущее. А если бы Гюин узнал и перехватил управление системой… Кстати, это девочка. У нас девочка. Будет девочка. – И эти повторы показали Холстену, насколько Лейн сейчас близка к срыву. – Я приняла решение, Холстен. Когда я была с тобой, я решила. Я это сделала. Я собиралась… думала, позже будет время… думала, наступит такое завтра, когда я смогу к ней вернуться… но вечно было то одно, то другое. То завтра, которого я дожидалась, так и не наступило. А теперь я не уверена, что…
– Иза…
– Послушай, Холстен: ты отправишься спать, как только тебе подберут камеру, ясно? Ты в приоритете, пусть все идут на хер. Сейчас у меня есть кое-какие привилегии, и первая – это, что приказы отдаю я. Ты идешь в стазис. Ты просыпаешься, когда мы попадаем в систему зеленой планеты. Ты выходишь на планету и следишь, чтобы планета обязательно стала нашей, – плевать на психованные компьютеры, монстров-пауков и что там еще. И ты превращаешь ее в такое место, где сможет жить она. Ты меня слышишь, старик?
– Но ты…
– Нет, Холстен. За это все будешь отвечать ты. Я к этому моменту уже сделаю все, что смогу. Сделаю все, что в человеческих силах, чтобы это завтра пришло. Дальше уже ты.
Только позже, когда она проводила его к только что восстановленной стазис-камере, он успел увидеть имя, все еще остававшееся на истрепанном костюме, который она носила на плечах вместо шали. Это зрелище заставило его замереть уже у края подновленного гроба. «Правда? Все это время?» Перед тем как погрузиться в долгое холодное забытье без уверенности в пробуждении, его удивительно согрела мысль о том, что кто-то – пусть даже эта циничная ожесточившаяся женщина – любил его все эти прошедшие нечувствительно годы.
6.6 И прикоснулась к лицу Бога
Порция хочет выйти с остальными членами команды, но Виола запретила. Ее берегут для ее личного идеала. Пока Порцию будут холить и лелеять, словно жертвенного агнца.
На этой высоте колонии «Небесного Гнезда» необходима реальная помощь в поддержании нужной формы оболочки и обслуживании судна. Даже внутри оболочки холод до муравьев добирается. Крошечные и неспособные регулировать свою температуру, они вообще не могут работать снаружи, так что пауки облачились в специальные костюмы и вышли наружу, чтобы ползать по внешней поверхности своего парящего в высоте дома. Они покидают его и возвращаются через герметичные шлюзы их собственного производства, которые сами же ткут и убирают по мере надобности. Они ковыляют обратно на заплетающихся лапах, закончив дела. Некоторые возвращаются примотанными к спинам товарищей, не выдержав холода, несмотря на многослойные шелка, окутывающие их тело, и химические обогреватели, подвешенные под брюшками. Порции неловко из-за невозможности им помогать, хоть она и понимает, что ее берегут для иного испытания.
Некоторые пауки цеплялись за уверенность, что ближе к солнцу царит непрестанная жара. Сейчас экспедиция решительно опровергла это убеждение. Здесь разреженный воздух впивается им в тело, словно слепой вампир. И несмотря на это, Порция присоединилась бы к ним, работала бы с ними колено к колену и несла бы свою долю ноши, пока воздушный корабль несет свою в виде их всех.
Вторая причина, по которой ей хочется работать, – это возможность забыть о том, что происходит внизу… или наверху, как посмотреть. Неожиданное молчание Посланника затронуло их всех. Разум говорит, что их миссии это касается только самым краем – тем, что в обоих случаях тут участвует эксцентричный гений Бьянки, – но пауки, как и люди, легко подмечают закономерности и делают выводы, придавая неприятную значимость подобному совпадению. Команда испытывает непонятную тревогу, хотя дни торжества Храма давно миновали. Оказавшись настолько ближе к таинственной сути Посланника и так далеко от всего, что им знакомо, они ловят себя на странных мыслях.
Наконец Виола убеждается в том, что «Небесное Гнездо» будет стабильно парить в разреженном воздухе, и выходит на связь со станциями на поверхности. Воздушные течения – которые уже были приблизительно разведаны в последние несколько лет – несут их все ближе к решающей точке.
«Порция, Фабиан, идите на свой пост», – приказывает она.
Скупыми движениями педипальп Порция выражает вежливое сомнение: ей представляется, что миссию с тем же успехом можно осуществить в одиночку, а не вдвоем. Дело не в том, что она сомневается в возможностях Фабиана: она за него боится. Самцы очень хрупкие создания, и ей хочется его поберечь.
Виола сообщает, что все будет идти по плану, а план требует, чтобы в небольшой летательный аппарат, установленный поверх «Небесного Гнезда», они вошли вдвоем. Аппарат назвали «Звездным Гнездом» – и он унесет их туда, где не бывал еще ни один паук: в места, которые с самого начала их анналов были областью мифов и фантазий. Небольшие беспилотные аппараты уже подлетали к этой границе. Сейчас ученые считают, что разобрались в условиях, царящих на границе планеты, и планы составлены в соответствии с этим. Порции с Фабианом предстоит проверить истинность их убеждений – и они летят вдвоем на тот случай, если один из них выйдет из строя.
Небесное Гнездо прочное и сможет выдержать жесткие и неспокойные погодные условия на всем пути вниз, к поверхности их планеты. Это – огромный, почти невесомый объект: облако шелка, дерева и водорода. Самым тяжелым на нем является небольшая команда пауков и несколько двигательных установок. Тем не менее оно недостаточно легкое. Полностью надутое «Звездное Гнездо» будет намного меньше «Небесного Гнезда» – и будет гораздо меньше весить, неся урезанную бортовую колонию для жизнеобеспечения и радиосообщений, экипаж из двоих и полезный груз.