Он не был таким наивным, чтобы не видеть, что она не возражала бы, если бы он подошел к ней в темноте или у речки, когда стало теплее. Но он дал слово, да и не собирался провести здесь всю жизнь. Дело не в том, что на этих фермах люди жили недостаточно хорошей жизнью, но это была не его жизнь. Или не та жизнь, которой он бы хотел. Хотя он пока не слишком ясно представлял себе, чего бы хотел.
Но в какой-то момент стало ясно, что планам на свадьбу и на объединение двух ферм противится Милена, а она им противится из-за Невена.
Она не могла отказать своему отцу, но Зорзи был неторопливым человеком, и он проявлял терпение. У него также, по-видимому, оставалось какое-то предубеждение против семьи Йорьо, с давних пор, поэтому, возможно, он бы не стал очень уж возражать, если бы этот большой юный чужак предпочел остаться с ними.
Невен так и не узнал, прав ли он. После того, как растаял снег и появились первые почки и цветы, он сказал в конце трапезы в середине дня, что пробудет, пока они не закончат пахоту и сев, а потом уйдет.
Милена два вечера подряд подавала ему остатки бульона со дна котла и половинную порцию капусты, но не сказала ни слова. Он чувствовал себя немного виноватым, но Димитар показался ему человеком порядочным, и у этих двоих были основания быть вместе. Не каждый человек может уйти в широкий мир в погоне за мечтами и другой жизнью, особенно девушка.
Ему казалось, что люди должны все время проходить сквозь жизни других людей, прикасаться к ним, и чувствовать их прикосновения. Может быть, что-то оставлять после себя, становиться воспоминанием, подобно упавшей звезде. Например, учитель Касим. Касим для него стал воспоминанием. И Кочы тоже. И Скандир, в тот день, над дорогой, когда он пощадил его жизнь. Это было нечто большее, чем воспоминание.
Он гадал, как долго будет помнить эти фермы, вой ветра, крик совы зимними ночами, как они с Зорзи и его сыновьями убивали волков, а свет лун сверкал на утоптанном снегу. Тело Милены, нагнувшейся над столом, когда она разливала для всех суп, или стояла у колодца возле реки в конце дня, глядя вдаль на что-то такое, чего никто кроме нее не видел.
Однажды утром он ушел перед рассветом, когда последние звезды еще горели на небе. В сумерках он предупредил Зорзи, возвращаясь с весеннего поля, и они попрощались. Он ничего не сказал Милене в тот вечер, но получил разрешение ее отца оставить ей подарок: он уходил, поэтому это было можно.
У него была серебряная цепочка на шею с серебряной звездой ашаритов. Он больше не собирался ее носить. Он повесил звезду на ручку двери ее спальни и ушел.
К этому времени он уже говорил на языке Саврадии как саврадиец. Он и есть саврадиец, сказал он себе на дороге, когда солнце вставало у него за спиной. И он, в конце концов, понял, куда теперь пойдет. Может быть, он всегда это знал, подумал он.
Три дня спустя на него напали.
Он знал, что за ним следили все утро. Ты можешь уйти от джанни, от всего, что знал, изменить свою жизнь (или попытаться), но не можешь так быстро забыть все, чему тебя учили.
Три человека шли вместе с ним, держась к северу от дороги. Он подумал, что они, наверное, хаджуки; местность повышалась, а их страной были горы. Он надеялся, что это хаджуки.
Они спустились точно в том месте, где он ожидал, там, где склоны подошли близко к шершавой полосе дороги, где подлесок, кусты и деревья создавали прикрытие.
Но недостаточное.
– Остановитесь там! – крикнул он по-османски. – Если не торопитесь умереть.
Они не остановились. Он этого от них не ждал. Он был одиноким путником в пустынном месте, и у него были меч и лук, которые они могли отнять. Они встали, чтобы он их увидел, и двинулись вперед, расходясь в стороны. Двое держали в руках тяжелые ружья. Большинство людей, подумал он, сейчас подняли бы руки и сдались, или встали на колени при виде хаджуков с ружьями. Надеясь, что их всего лишь ограбят, и они останутся живы.
– Не думаю, что это мы здесь умрем, – сказал один из них. Он носил длинную бороду и шерстяную шапку.
– Плохая идея, – сказал Невен. – Надо сказать, я не люблю хаджуков.
– Неужели? А как тебе нравятся ружья, хорошенький мальчик?
– Я думаю, что на них плохие прицелы, и они часто дают осечку. Думаю, это старые ружья, и сомневаюсь, умеете ли вы быстро их перезаряжать.
Они остановились. Его спокойствие заставило их это сделать. Потом тот, кто с ним говорил, прицелился в него.
– Давай проверим, – сказал он.
Они проверили. Невен был одним из лучших лучников в Мулкаре. Природная меткость, сказал учитель-лучник, а он был скуп на похвалу.
Он убил первым того, кто целился из ружья, как их учили, и грохот его выстрела раздался в тот миг, когда хаджук умер, конвульсивно дергая пальцем.
Двое других бросились вперед. Один выстрелил из ружья, что было напрасной тратой усилий, на бегу можно только наделать шуму, но не попасть в цель. Невен даже не потрудился пригнуться (их учили падать, обычно стрелок целился высоко). Он успел выпустить еще одну стрелу, и она попала и в этого стрелка тоже.
Он мог бы выстрелить из лука и в третьего – лучники джанни стреляли быстро, вот почему луки обычно оказывались лучше, чем ружья, – но это были хаджуки, и ему хотелось сразиться с одним из них, убить его мечом, увидеть вблизи, как он упадет.
Так и случилось.
Потом – тишина. Часто кажется, что стало еще тише после того, как смолкли громкие звуки, подумал Невен. Когда раздались выстрелы, с деревьев поднялись птицы, хлопая крыльями (он это вспомнил), но теперь наступила эта тишина.
«Так легко оборвать жизнь, – подумал он, – так не должно быть». Он не сожалел о случившемся – они спустились с гор, чтобы убить его, – но все равно они дышали, думали о женщине, о своих стадах, о ярком солнце в полдень, они были голодны, или устали, или волновались, а теперь они ничего этого не чувствуют.
Возможно, подумал он, теперь с гор спустятся другие, услышав выстрелы, поэтому он ускорил шаг, после того, как вытер меч и проверил, нет ли у хаджуков чего-нибудь такого, что могло бы ему пригодиться.
Нашел немного еды. Его собственные сапоги были лучше, чем у них (они были бедными людьми, оборванными – нелегкая, видимо, у них была жизнь). У них были кинжалы, но и у него тоже. Он оставил ружья на месте. Они были тяжелые, и Невен не любил ружья. А вот свои стрелы он собрал.
Второй хаджук был еще жив. Невен посмотрел на него сверху, хаджук лежал, задыхаясь, рядом с дорогой.
– Это за Антунич, – произнес он. Нагнулся и выдернул стрелу. – За моего отца и брата, – он выпрямился и смотрел, как этот человек умер.
Он пошел дальше. Дни и ночи. Здесь надо быть осторожным, опасаться людей и волков по ночам. Он видел оленей на опушке леса. Диких кабанов. Один раз медведя. Шел дождь, светило солнце. Дорога повернула на юг. Невен надеялся на это. Ему пришлось бы сойти с нее, если бы она не повернула. Он не совсем понимал, куда надо идти. Он спрашивал людей, когда встречал их, если они не убегали при его приближении. Ферм попадалось мало. По мере того, как он шел на юг, местность становилась все более дикой, холмистой. Горы возвышались на западе, вдалеке. Паслись овцы и козы. Невен охотился на кроликов и другую некрупную дичь. Дорога сузилась и пропала. Он шел по открытой местности. Бывший джанни подозревал, что ему, возможно, надо будет еще больше отклониться на запад, но не знал, в каком месте.
Уже почти наступило лето, когда он нашел это место.
Однажды утром он поговорил с братом и сестрой, которые пасли свое стадо. Дал им понять, что он ничего им не сделает, несмотря на лук и стрелы. Он не знал, поверили ли они ему, но они не убежали. Или они защищали своих овец, и проявили мужество.
Брат вел себя агрессивно, стараясь почувствовать себя более храбрым. Невен понимал, как мужчины (и мальчики) это делают.
– Не задирай меня, – сказал он ему. – У меня нет плохих намерений.
– Ты хоть умеешь стрелять из этого лука? Ты его стащил?
– Если бы я его стащил, мне бы пришлось стащить его у джанни. Посмотри на него.
Он понял, что они тут никогда не видели лука джанни.
– Так покажи нам! – сказал брат. – Попади в то дерево, – он показал рукой на юг. Невен не обернулся.
– Я тебе сказал, не задирай меня. Я вижу, где ты держишь свой нож. Не делай этого. Ты не сможешь заколоть меня, пока я буду стрелять в какое-то дерево. Не сможешь. Я могу убить вас обоих, и ваших друзей на той гряде. Но не хочу. Я только задам вам вопрос. А потом уйду.
– Бартол, оставь его в покое, я думаю, он говорит серьезно, – голос девочки звучал на удивление спокойно.
Брат посмотрел на нее – между ними было явное сходство, – потом на Невена.
– Какой у тебя вопрос? – ворчливо спросил он.
– Я ищу деревню, которая называется Антунич.
– Зачем? – спросила девочка, снова удивив его.
Нет причины не ответить.
– Я там родился.
– Тогда почему ты не знаешь, где она находится? – спросила она.
– Меня ребенком захватили хаджуки.
– Мы хаджуки, – сказала она.
– Цилия! – резко произнес ее брат.
– Он сказал, что не причинит нам вреда.
Невен кивнул.
– Не причиню. Я просто хочу пойти домой.
– Ты там немного найдешь, – сказала она.
Оказалось, что это не так уж далеко. Он пришел туда на закате следующего дня. Дул ветер с запада, высоко в небе бежали облака.
Ничего заново не отстроили. Никто здесь не жил. Невен думал, что увидит новую деревню, что там, возможно, даже найдутся люди, которые вспомнят его отца, его деда. Даже его самого ребенком. Малыш Вука Градека. Он хотел безупречно говорить на родном языке, когда придет домой.
Невен оглядел пустоту, оставшуюся от деревни, и его охватила такая печаль, что захотелось плакать. Он сглотнул, сплюнул на траву. Не так он себе все представлял. Там стояли почерневшие развалины домов, мимо которых можно пройти и заглянуть внутрь. Один из них когда-то был их домом. Он понятия не имел, какой именно. Пепел лежал повсюду, можно было бы ожидать, что весь пепел уже должно было унести ветром. Сорные травы и полевые цветы. Подул ветер, он потер глаз, чтобы избавиться от соринки.