Она не ответила. Однако он не чувствовал, что выиграл этот спор, потому что и сам не знал, о чем она думает. Она, однако, шла рядом с ним, не отошла в сторону. Вот так.
В какой-то момент он понял, что Марин Дживо, каждый день возглавлявший их караван, постоянно проверяет, где находится Даница. Перо спросил себя, не означает ли это нечто большее, чем забота о служащих Марину людях. Никакого осуждения с его стороны, если это так. Она красивая женщина, они взрослые люди, живущие под божьим небом. Художник все думал о том острове в бухте Дубравы и о женщине, которая теперь стала там Старшей Дочерью и не принадлежала ему. Он идет рядом не с той женщиной, подумал он. Та, которая ему нужна, с каждым днем все дальше от него, с каждым шагом в тумане, под дождем, при бледном свете солнца на траве и деревьях.
Их дорога слилась с главной дорогой через три недели, на полпути к Ашариасу, если Дживо не ошибся. Эта дорога была шире, гостиницы на ней больше, однако движение по ней в обе стороны не стало более оживленным.
Местность вокруг лежала дикая, холмистая, продуваемая ветром. Перо она беспокоила. Не тот мир, который он понимал. Он делал зарисовки, когда позволяла погода.
Они видели деревни и фермы к югу от дороги, от крыш поднимался дым очагов. Быки в полях медленно тянули плуг. Почва выглядела твердой, не плодородной. Слева от них, на севере, по-прежнему тянулся лес, там тоже виднелись следы вырубки. Виллани видел хижину лесорубов, но никаких признаков людей. Теперь, с приходом весны, повсюду расцветали цветы: белые и красные, темно-синие и голубые, ярко-желтые, склоняющиеся под дождем. Они видели эти яркие цветы, когда рассеивался туман или морось. Когда шел сильный дождь, путники горбились под своими капюшонами и шляпами и не отрывали глаз от изрезанной колеями, покрытой грязью дороги.
Однажды ночью в гостинице слухи превратились в известия: армия калифа действительно выступила в поход. Они переглянулись. Это не стало неожиданностью, но все же…
Отряды османов где-то там объединяются в одно большое войско. Но караван к северу от войск, напомнил себе Перо, солдаты направляются к крепостям. Конечно, именно поэтому на дорогах так свободно. Осторожные люди сейчас не отправляются в путешествия.
У них были документы, караванщики должным образом одаривали местных правителей и чиновников по дороге. Ашариас нуждается в них, об этом Перо постоянно напоминал себе.
Перо не ощущал острого страха, но было бы ложью сказать, что он не ощущает беспокойства, зная, что, по крайней мере, часть пехоты и кавалерии калифа – южные части его армии, идущие на соединение с основным войском, – могут оказаться впереди них под этим дождем. Когда он посмотрел на Даницу, выражение ее лица его еще больше встревожило.
А затем, на четвертое утро после того, как обе дороги соединились, после ночлега в одной из самым больших из встреченных ими до сих пор гостиниц, вскоре после восхода солнца, Даница подняла руку и сказала:
– Впереди что-то есть. Стражники, окружить наш отряд, обнажить оружие!
«Наверняка это чересчур», – подумал Перо. Затем он тоже услышал топот конских копыт, приближающихся к ним по дороге.
Теперь Дамаз стал человеком, который убил другого человека в схватке, навязанной им командирами. У Дамаза никогда не было ясного представления о том, как он впервые убьет кого-нибудь, но в его мечтах это был человек не из его лагеря, не один из его товарищей.
Они с Кочы стали развлечением для остальных – эта мысль не покидала его. Он пытался от нее избавиться, но не мог. В ту ночь Дамаза повысили в звании, из учеников перевели в ряды джанни. Он заслужил похвалу своего сердара и даже командира их полка, ранг которого всего на одну ступеньку ниже ранга ка’ида. То, что такой человек знает его имя…
Дамаз теперь носил высокую шапку и зеленую тунику или верхний кафтан – форму самой прославленной пехоты. Он был вооружен мечом и луком. Он шел воевать.
Но воспоминания о том поединке в Мулкаре не давали ему уснуть почти каждую ночь, иногда он выходил наружу и смотрел на луны. Или на звезды Ашара, или прислушивался к дождю изнутри палатки.
Может, это неправильно, что его это все еще беспокоит, столько недель спустя? Разве на войне не будет намного хуже? Какой-нибудь неверный с воплем будет пытаться прикончить тебя, и ты должен будешь прикончить его первым или умереть? Ты сделаешь это во славу калифа, или своей веры, или Ашара Благословенного, который нашел истину ночью в пустыне и поделился ею с человечеством.
Дамаз точно не знал, почетно ли убивать ради развлечения гарнизона в Мулкаре. И ему было трудно отделаться от мысли, что именно его труп легко могли уносить прочь, пока выигранные деньги радостно собирали с тех, кто думал, что он одержит верх и не разочарует их своей гибелью.
Он не любил Кочы. Кроме того, Кочы шел из казармы убивать человека ради собственного удовольствия. Поэтому – и только поэтому – Дамаз ожидал его у ворот. Но это ему не слишком помогало, когда он закрывал глаза по ночам.
Он размышлял, перед тем как они выступили, не поговорить ли с учителем Касимом о том странном ощущении, которое появилось у него перед тем, как он метнул свой кинжал: ощущение, что ему подсказывают, что надо делать. Идея бросить кинжал, когда волна дыма налетела на него сзади, казалось, пришла в голову Дамазу как руководство, а не как мысль. Это его тревожило. Касим, возможно, помог бы ему.
Но он упустил этот шанс. Его учитель остался в Мулкаре. Дамаз отправился на войну, как всегда мечтал.
Он обнаружил, что человек не обязательно спит так же, как раньше, после начала каких-то событий. Ну, может быть, другие спали. Он спал слишком мало. Он тихонько выходил из палатки, чтобы смотреть на звезды – когда они светили. Они редко появлялись на небе. Это плохо. Во время кампании всегда идет дождь, твердили ветераны.
Он бы хотел, чтобы уснуть стало проще. Дневные переходы, даже по грязи, не представляли для него трудности. Так было во время тренировок, так было и сейчас. Он вырос крупнее многих, несмотря на юные годы. У него были длинные ноги и сильные плечи. Его командир назначил его в команду, которая помогала вытаскивать пушки, увязшие в грязи или в глубокой колее.
Им необходимы эти пушки – без них невозможно взять крепость, – но из-за них армия двигалась ужасно медленно. Ему говорили, что возле рек станет еще хуже. Впереди их ждут реки. Они должны подойти к ним после того, как соединятся с остальными частями армии. Тогда они все будут вместе. Он вспомнил, как Касим показывал им на карте, где находятся крепости джадитов.
Дамаз гадал, был ли его отец крупным мужчиной, или брат, которого он тоже теперь вспомнил. Похож ли он на них? Или станет похожим, позднее? В памяти он не мог отыскать их образы. Помнил только, что они были, когда он был маленьким. И мать, и сестра со светлыми волосами. Там был еще один мужчина, постарше. Его дед? Вероятно. Он был так мал, когда его забрали. Кто-то оторвал его от земли, унес его прочь.
Он бы хотел, чтобы его больше радовало то, что произошло этой весной. Он должен радоваться, твердил он себе. На что еще ему надеяться, кроме продвижения по службе, похода на войну, победы на поле боя? Джанни первыми получали награду, когда делили добычу, даже раньше кавалеристов в алых седлах. Необычайно ценная привилегия. Можно добиться больших успехов в любимой пехоте калифа. И в конце концов оказаться в дворцовом комплексе в Ашариасе, или выйти в отставку и поселиться в сельской местности, получив хороший надел земли. У тебя будут слуги, фермеры-арендаторы, овцы, рабы. Жена. Можно получить право собирать налоги в своем округе и от этого по-настоящему разбогатеть.
Можно ли представить себе лучшую жизнь?
Его могли кастрировать, когда взяли в плен ребенком.
Кочы мог убить его там, в лагере.
Сегодня ночью опять шел дождь. Дамаз слушал, как он стучит по крыше палатки. В ней вместе с ним ночевало еще три человека. Они ветераны, они спали. Ему тоже следовало спать. Дождь означал, что утром им придется помогать быкам тащить пушки. Третий день подряд. Чем дальше они шли, тем хуже становились дороги.
Ночные мысли не идут на пользу. Ты загоняешь воспоминания в темные уголки, или пытаешься это сделать, или пытаешься этого не делать. Он знал, что приближается к тем местам, где родился, хоть и не имел ясного представления о том, где стояла их деревня, и не помнил, как она называлась. Она находилась на западе от крепостей. Далеко на западе. «И южнее», – думал он, но не был в этом уверен. С другой стороны, теперь он знал, как звали его самого когда-то. Он вспомнил.
Он не хотел вспоминать. Нет ничего хорошего в том, чтобы тянуться назад, в то время, когда он был маленьким, до того, как те руки подняли его на коня в темноте. Слово «Невен» ни о чем ему не говорило. Это было всего лишь имя.
Он чувствовал себя растерянным. Интересно, поможет ли ему сражение, может быть, ему просто необходимо время, чтобы привыкнуть к этим переменам. Может быть, это настроение просто пройдет.
Утром дождь прекратился, но идущая на северо-запад колея (здесь ее едва ли можно назвать дорогой) превратилась в засасывающее, вязкое болото под холодным серым небом. Однако Дамаза освободили от обязанностей вытаскивать пушку. Поступили новые приказы.
Пятьдесят человек, половина из них всадники, вторая половина – джанни, должны прекратить движение на соединение с остальной армией и отклониться в сторону, чтобы кое-кого прикончить.
Разбойники-джадиты много дней совершали набеги на их обоз с припасами, пускали горящие стрелы в фургоны с едой, убивали вьючных лошадей и мулов, убивали людей, а потом исчезали в туманных холмах и долинах. Эта местность подходила для такой тактики.
Охрана обоза из телег и фургонов была достаточной, чтобы защищать его, но было нечто оскорбительное, издевательское в этих налетах, и у их сердара лопнуло терпение.
Они должны были найти эту банду и уничтожить ее. Дамазу хотелось чувствовать радость, волнение. Начался новый этап его жизни в качестве взрослого мужчины, воина Ашара. Они отправились назад, на юг, пятьдесят человек.