Все же он отличился в бою, а по этому факту судят о мужчине в их обществе. По выносливости, мужеству, мастерству, умению не показывать слабость – и даже не чувствовать ее.
Короче говоря, маловероятно, чтобы его разочаровало или встревожило то, что граждане Дубравы хотят осуществлять контроль в своей собственной гавани. Морской капитан, который забрал их оружие, казался грозным (Валери инстинктивно выносил такие суждения, он повидал немало таких людей), но это не имело значения. Они не собирались с боем прокладывать себе дорогу домой вместе с его дочерью.
Их проводили в комнату – и вот она, Леонора, перед ним.
Он действительно на мгновение ощутил некоторое замешательство, когда увидел ее. Если быть честным, она была единственной из его детей, о ком он мог бы сказать, что любит ее. Отчасти поэтому его тогда так глубоко ранило ее предательство. На ней были одежды священнослужительницы, что само по себе его поразило, но он напомнил себе, что она и в обители возле Серессы носила желтую одежду, и что именно он решил запереть ее в стенах Дочерей Джада. Ей просто нельзя позволить находиться здесь, за морем, бросая ему открытый вызов, – это неприемлемо.
Ходили слухи о ее замужестве (фиктивном замужестве?), которое организовали серессцы. С ними надо разобраться, когда он вернется, и он разберется, священнослужители будут на его стороне.
Леонора выглядела более миниатюрной, чем он ее помнил. Ее голова высоко поднята, он не заметил в ней никаких признаков страха. Ну, он не воспитывал трусливого ребенка. И не похоже, чтобы она осталась довольной тем, что он сделал. Это нужно признать. Просто нет необходимости поддаваться этому, ни в каком смысле.
Он оценивающим взглядом окинул комнату. «Никакого аскетизма здесь и в помине нет», – кисло подумал он. На двух стенах висят гобелены из Феррьереса, на полу восточные ковры, дорогая мебель. На столике сбоку он увидел вино и бокалы. Дверь на террасу открыта, в нее дует ветер, тяжелые шторы легонько шевелятся. Он увидел еще четырех женщин, две из них – духовные лица, а две – служанки, никаких признаков присутствия здесь Старшей Дочери, если только это не она сидит в тени, в глубине комнаты. Возможно, но тогда ей следовало бы выйти вперед и приветствовать графа из Батиары.
Только двоим из его людей разрешили войти в комнату вместе с ним. Он мог бы протестовать, но какой в этом смысл? Человек проверяет слабость противника в бою, и должен знать свои собственные слабости. Но это не битва. Он отец высокопоставленного семейства и имеет права на своего ребенка. Это цивилизованная часть света, где правит Джад, и они в обители бога!
Он сказал:
– Хорошо. Я вижу, они привезли тебя сюда. Нечего нам здесь задерживаться. Пойдем, дочь. Я не стану тащить тебя за волосы, мы, Валери, такие, какими были всегда. Но эта позорная игра закончена.
Она гадала, что почувствует, когда приедет отец.
В прошлом у нее осталась целая жизнь, когда она боялась его и стремилась ему угодить. Она обрела уверенность, когда он вошел, и обнаружила, что спокойна.
Она была уверена, что он приедет, как только из Дубравы отправили письмо, требующее возместить уплаченный за нее выкуп. В Совете у нее спросили, куда его следует послать. Она им сказала.
Потом она поразмыслила и сама написала письма, которые отправила с тем же кораблем на запад. Также в Милазию, но не своей семье.
Интересно, гадала она, не является ли ее сегодняшнее самообладание, когда она увидела, как он вошел в комнату, толкнув плечом дверь, и заполнил ее своим присутствием, следствием того влияния, которое оказывала на нее императрица на протяжении этой весны. Или она просто постепенно привыкала к власти, и привыкла, что люди прислушиваются к тому, чего она хочет, а чего не хочет?
Она заставила себя пристально всмотреться в него. Гнев можно контролировать, это не означает, что он исчез. Ее отец выглядел точно так же, как тогда, когда пришел сообщить ей, что приказал кастрировать и убить Паоло, и велел отвезти ее на север и оставить там, в ночной темноте, чтобы скрыть позор, который она олицетворяла. Такие вещи не покидают память так просто.
Они отобрали у нее ребенка.
Она знала, что он ненавидит путешествия морем, и что ему очень не хочется находиться здесь. Только страстное желание расправиться с ней заставило его явиться в Дубраву. Это и, может быть, еще отчасти желание по-прежнему сохранить все в тайне?
«Слишком поздно», – подумала Леонора Валери.
Она стояла за большим письменным столом, который прежде принадлежал Филипе ди Лукаро, а теперь ей самой. Ее волосы были подняты наверх и спрятаны под мягкой шапочкой; руки лежали спокойно. Она быстро оглянулась назад, в сторону императрицы, но разглядеть лицо в тени было невозможно. Это не имело значения.
– Хорошо! – услышала она слова отца, его тяжелый, хорошо запомнившийся голос. Голос для гончих и для охоты. – Они привезли тебя сюда. Нечего нам здесь задерживаться. Ты пойдешь со мной, дочь, даже если мне придется тащить тебя за волосы. Эта позорная игра закончена.
Она смотрела прямо на него. Удивительно, но это оказалось нетрудно. Она повернулась и улыбнулась Драго Остае.
– Капитан Остая, будьте добры, усадите графа Валери в кресло перед нами, чтобы мы могли начать суд.
– Суд? – хрипло повторил отец.
Она снова посмотрела на него, прямо ему в глаза. Позволила произнести ласковым тоном (притворно ласковым, но это доставило ей удовольствие):
– По обвинению в убийстве. Вас будут судить от имени Верховного Патриарха. Вы находитесь на земле патриархата, под его юрисдикцией. Вы также только что угрожали одной из его Дочерей насилием в присутствии свидетелей. Преступление против веры, хоть и не такое серьезное, это следует признать.
Ничто на земле Джада не вернет ей Паоло и ее ребенка, но можно пристально наблюдать за человеком и видеть, как бледнеет его багровое лицо, и находить в этом маленькую радость, будто солнце ненадолго появляется из утренних облаков на востоке.
– Опять игры? – резко бросил ее отец. Он быстро обрел самообладание; она не могла вспомнить, чтобы видела его расстроенным, до того дня, когда он узнал, что у нее будет ребенок.
– Где Старшая Дочь? Тебе мне больше нечего сказать.
Леонора рассмеялась. Глядя прямо на него, его дочь громко рассмеялась. Он удивился, что она посмела это сделать. За своей спиной он также услышал смешок одного из охранявших их людей.
И тут, так как он всегда был проницательным, он понял. И изумление охватило его еще до того, как она заговорила.
– Если вы желаете говорить со Старшей Дочерью, то боюсь, вам придется обращаться ко мне, отец. Я вам велела сесть. Капитан, пожалуйста, усадите его.
Он был потрясен, этого нельзя отрицать. Но с мужчиной, с любым мужчиной, он мог справиться. Он повернулся к морскому капитану.
– Если вы попытаетесь заставить меня что-то сделать против моей воли, вам придется меня убить. Потому что я не стану выполнять ее приказы. Вы хотите, чтобы ваше имя было связано с убийством в глазах Патриарха и бога?
Капитан действительно заколебался. Но к своему отчаянию, Эриджо Валери понял, что эта пауза – всего лишь тактический ход. Капитан выхватил меч и ловко нанес сильный удар плашмя под коленки Эриджо. Валери и сам знал этот прием.
Невозможно устоять на ногах, если получаешь такой удар от человека, который знает, что делает. Валери заставили упасть на колени.
– Госпожа, вам достаточно, чтобы он преклонил колени?
Капитан обращался к дочери Эриджо, которая, каким-то образом, стала здесь Старшей Дочерью, властью в этой комнате. Она ответила, совершенно хладнокровно:
– Я удовлетворена тем, что он стоит передо мной на коленях. Спасибо, капитан.
В тени что-то шевельнулось. Из сумрака вперед вышла старуха, опираясь на палку. Она была высокая, с совершенно белыми волосами под красновато-лиловой бархатной шапочкой. На ее щеках он увидел красную краску, на шее – тяжелое золотое ожерелье и многочисленные кольца на пальцах – некая тщеславная попытка выглядеть изысканно, решил Валери. Некоторые содержательницы борделей в Милазии и Родиасе выглядели так же.
Она остановилась рядом с его дочерью.
– Насколько я понимаю, – произнесла она ясным, холодным голосом, – вы хотите, чтобы я провела суд над этим человеком?
– Да, – ответила Леонора. – Я была бы вам благодарна.
– Вы? Судить меня? – воскликнул Эриджо. Он уже терял терпение. Такое случалось. Обычно люди пугались. Он встал на ноги, не обращая внимания на боль (это у него хорошо получалось). – Это насмешка Джада? Старая карга, разодетая и…
Он опять упал на колени, вскрикнув, потому что на этот раз получил более сильный удар плоскостью клинка, и точно в то же самое место.
Человек с мечом сказал у него за спиной:
– Кем бы вы ни были, какой бы ранг себе ни присвоили, он ничто по сравнению с ее рангом. Коснитесь лбом пола.
– Что? Никогда! Почему?
Ему ответила дочь.
– Потому что вы находитесь в присутствии императрицы Сарантия Евдоксии, вдовы императора и матери императора. Сегодня утром она будет вашей судьей, – сказала Леонора. – Учитывая последнее, возможно, было бы разумно отнестись к ней с почтением, отец.
И в этот момент граф Эриджо Валери начал глубоко сожалеть о том, что приехал в Дубраву.
«Все произошло так быстро», – думал Драго Остая. В тот же день, ближе к закату, он направлялся обратно на остров, один, на их самой маленькой лодке. Он не совсем понимал, зачем возвращается, но предпочитал не противиться своему порыву. Он изо всех сил старался вспомнить последовательность событий, понять, что же сегодня случилось.
Мать-императрица Сарантия приговорила аристократа из Милазии к смерти. Он с шокирующей ясностью помнил об этом.
Ее роль в качестве судьи была ей предложена и принята ею, принимая во внимание то, что Старшая Дочь, очевидно, должна была выступать свидетельницей по этому делу. Выяснилось, что был убит милазиец по имени Паоло Канавли, который являлся ее любовником и отцом ее ребенка. Тогда он, очевидно, был очень молод, как и она. Не новая история на свете. Этого человека кастрировали, а потом убили сыновья Валери и его слуги.