Оставшиеся двенадцать человек спустились по двум веревкам в черноту под бегущими облаками и звездами. Они перебрались через расселину и утесы к двум маленьким, легким плотам, которые днем смастерили в лесу. Сеньянцы хорошо умели их строить, делали это много раз.
Несколько топоров они принесли с собой (они всегда брали с собой топоры), а несколько взяли в деревнях, которые разорили по пути сюда. Ими они срубили и обтесали колья для заграждения, а также бревна и ветки для баррикады. И они умели делать средства для плавания. Они всё знали о плавании.
Два плота для дюжины человек. Хрупкие, открытые, не хватало гвоздей – в основном они скрепляли их веревками. Поблизости не оказалось лучшего дерева. Приходилось использовать то, что у тебя есть, в том числе – память и гордость.
Последним спустился Зоренко, их лучший скалолаз. Он отвязывал веревки и бросал их вниз, вместе с колышками, потом спустился с этой скалы в темноте. Буничу и в голову бы не пришло попытаться это сделать. Зоренко сделал это легко. Внизу невозможно было увидеть, улыбался ли он, спустившись к подножью, но Бунич думал, что улыбался.
Если повезет, если судьба проявит хоть немного доброты, ашариты не поймут, куда они ушли, и каким образом. Они решат, что сеньянцы убежали через лес, пустятся в погоню – и не найдут их. Будут гнаться за ними много дней в том направлении, дойдут до конца леса, выйдут в поля. Если они поймают кого-нибудь из тех четверых, которых он отправил туда, или всех вместе, они решат, что другие проскользнули мимо них. Так он и задумал.
Вдоль реки тянулась узкая полоска мокрой земли, река текла быстро, мчалась с шумом туда, на запад, к тому, что там ожидало.
А ожидали там пороги и скалы между утесами с обеих сторон, а потом водопад. Склоны постепенно понижались, к югу от реки, а с этой стороны берега были более крутыми. Река в своей теснине неслась быстрее.
Они видели водопады, когда шли сюда, глядя вниз сквозь дождь. «Вот как мы должны умереть», – сказал в тот вечер Горан Михо. Они были детьми моря, очень далеко от него, но эта река текла к соленому морю и к чайкам.
А ашариты, возможно, никогда не узнают, что произошло с теми пленниками, которых они собирались захватить утром. Они могут стать тайной. Провалом врага. Если кому-нибудь удастся рассказать об этом.
Если кто-нибудь из них выживет, думал в тот момент Хрант Бунич, он сможет рассказать миру такую захватывающую историю.
– Ждем, когда забрезжит свет, – сказал он своим людям, этой маленькой кучке, оставшейся от сотни, которая выступила из ворот Сеньяна. – Нам нужно что-то видеть, чтобы получить хоть один шанс, – ему приходилось говорить громко, чтобы перекрыть шум реки.
Кто-то рассмеялся.
– Ха! И что это за шанс? – но он выкрикнул это весело, без страха, он вовсе не собирался сдаваться, и в ответ ему раздался смех у стремительно текущей воды, в темноте.
Хрант Бунич ощутил такую гордость, что испугался, как бы она не разорвала ему грудь.
Несколько позже кто-то произнес:
– Я уже вижу твою уродливую физиономию, Бунич.
Через несколько секунд Хрант отдал приказ сесть на плоты и оттолкнуть их от берега, и река унесла их всех.
На восходе солнца стояла тишина.
Дамаз уже некоторое время не спал, ждал, его тревожило нечто такое, чему он не знал названия. Не дурное предчувствие. Сражения не будет. Неверных осталось всего пятнадцать человек, а их здесь пять сотен. Трудность для них заключалась только в том, чтобы взять их в плен и не убить, вот почему они ждали дневного света. Вероятно, он будет не в первых рядах, и это не займет много времени.
Их люди заняли позицию в тылу у сеньянцев. Он надеялся быть среди них, но новый сердар, придя к ним в конце дня, послал в лес опытных джанни.
Захват пленных был делом почетным, поэтому приоритет отдавался ветеранам. Сердар заявил, что если кто-то убьет сегодня джадита, его казнят. Дамаз подумал, что их командиры полны гнева – и страха.
Он не считал предстоящий бой очень почетным, но держал эту мысль при себе. Он убил того мальчика в лесу, и убил или ранил по крайней мере двух человек у баррикады вчера. Он не знал, заметил ли кто-нибудь, как храбро он сражался. Их командиры не участвовали в этих первых атаках.
По крайней мере, к нему вернулся слух. Птицы пели, небо светлело. Сегодня утром будет светить солнце. Теперь, после того, как они были вынуждены повернуть обратно, после того, как были уничтожены пушки. «Этими неверными», – напомнил он себе. Уважение и сочувствие были ошибкой, слабостью, позором. Попавшие здесь в ловушку сеньянцы убили многих его товарищей.
Однако выяснилось, что сеньянцев в ловушке нет.
Никого не оказалось за преградой из веток и бревен, за трупами коней и людей.
Эта новость вызвала тревогу. Кто-то крикнул им с тыльной стороны, что там тоже никого нет. Неужели они проскользнули через лес в ночи? Сто человек дежурило посменно между деревьев, чтобы этому помешать.
Оказалось, что троих сеньянцев действительно обнаружили в лесу, когда они пытались сбежать. Однако они были мертвы, а не взяты в плен. Слишком трудно одолеть и захватить человека в темном лесу. Шестеро из их людей было ранено, четверо убито.
– Откуда мы знаем, что их было только трое? – спросил солдат рядом с Дамазом, тот самый, который забинтовал ему голову и сражался рядом с ним вчера.
– Мы этого не знаем, будь они прокляты, – ответил кто-то.
Люди, окружившие позицию сеньянцев с тыла, клялись, что мимо них никто не проходил. Теперь новый сердар выглядел испуганным. Командиров казнят после этих событий, как сказал новый спутник Дамаза вчера ночью.
Сердар приказал отодвинуть в сторону покойников, в том числе их собственных, и разобрать самодельную баррикаду, а потом отправил кавалерию галопом на запад, вдоль реки. Если джадиты ушли пешком, на них будут охотиться, как на зверей. «Они и есть звери!» – кричал он. И если сеньянцы все-таки сбежали в эту сторону, пусть и ненадолго, командиров, которых он расставил на западной стороне, обезглавят прямо на месте.
– Нам надо проверить и лес тоже, – сказал кто-то рядом с Дамазом. – Мы знаем, что они пробовали уйти этим путем. Есть всего две возможности, – прибавил он неуверенно.
Дамаз думал об этом. Он подошел к обрыву и посмотрел вниз. Затем пошел вперед, мимо людей, которые уносили трупы от баррикады. Сейчас в армии калифа не было никакого порядка и привычных задач. Никто его не остановил.
Он перелез через забор, прошел мимо тел, которые уже начали издавать запах, мухи облепили людей и коней. Он увидел над головой стервятников, некоторые ждали на деревьях. Он стоял там, где недавно находились сеньянцы, и оглядывался. Некоторые из ашаритских солдат шли к лесу. Снова ветераны.
Он подошел к краю леса. Увидел, где джадиты рубили деревья, чтобы построить свою баррикаду. «Много деревьев», – подумал он. Потом вспомнил, что там еще были заостренные колья, перед оградой. Он продолжал что-то искать – намек, подсказку. Он ничего не видел, он не знал, что ищет.
Дамаз вернулся на обрыв и посмотрел вниз, на реку (здесь она текла стремительно, приближаясь к порогам). Что-то его тревожило. Они ведь не могли спуститься здесь, правда? И зачем им было спускаться? Зачем человеку выбирать такую смерть?
У него в голове промелькнула мысль, быстрая и жестокая: это лучше, чем попасть в плен и быть увезенным в Ашариас. В тот момент он был уверен, что прав. И при этой мысли его жизнь изменилась, словно повернули ключ в каком-то замке в его сердце.
Дамаз стоял там, охваченный ужасом. Покачиваясь на ослабевших ногах на краю высокого обрыва над ревущей рекой. И теперь он думал: как мог мир вот так привести его к сестре, там, на юге, и позволить ей узнать его, и допустить, чтобы это не сыграло никакой роли в жизни человека?
Этого не могло быть, думал он с бьющимся сердцем. Это не могло ничего не значить. Не могло, если ты встретил других, чудесно отважных людей, из города, куда она убежала вместе с твоей матерью и дедом, имя которого ты носишь.
Если ты пытался сделать так, чтобы это не сыграло никакой роли, что ты отрицал? Всё?
«Меня зовут Невен Градек. Меня любили, и похитили, и я не должен принимать эту жизнь как свою».
Эта мысль пришла к нему, она была в нем у обрыва в Саврадии, когда восходящее солнце возвестило начинающийся день. У него пересохло во рту. Голова пульсировала от раны и от взрывов. Но – и это было поразительно – у него не было сомнений. Никаких. Ни в тот первый момент, ни потом, во время всех последующих событий.
Он закрыл глаза. Вода ревела внизу, птицы кричали вверху. «Меня зовут Невен Градек». Он открыл глаза. Повернулся и присоединился к солдатам, идущим в лес. Никто не назначал его в этот отряд, но в то утро царил хаос, он просто пошел. Он догнал тех, кто обыскивал лес, и пробыл с этой группой все утро, а потом некоторые из них пошли на запад, на луг.
– Пойдем, – сказал он трем идущим рядом с ним солдатам. – Если они прошли через лес, то они пошли сюда. Мы не можем вернуться, не найдя никаких следов.
Они пошли за ним. «По-видимому, – подумал он, – если ты проявляешь решительность, когда больше никто ее не проявляет, ты можешь руководить людьми, даже если ты очень молод».
Он вел их весь день. В конце дня один из них сказал:
– Мы зашли слишком далеко, мы на открытом месте. Если они ушли сюда, и мы их найдем, они нас убьют.
– Так возвращайся назад! – сказал мальчик, которого звали Дамаз, когда он проснулся в темноте и следил, как наступает утро. – А я не пойду! Нам нужно остаться здесь, чтобы заметить огонь, когда стемнеет. Им не придет в голову, что мы пойдем за ними так далеко.
– Поступай, как знаешь, – сказал другой. – Пускай тебя прикончат, парень, – и он повернулся и пошел назад. Через несколько мгновений то же сделали двое других. – Пойдем! – сказал один из них Дамазу. Они явно ждали, что он последует за ними.
Он не пошел. Его уже звали не Дамаз. Он не пошел за ними обратно к лесу и реке, и к армии калифа.