Жена сердара джанни, погибшего во время последнего взрыва на северном берегу реки, перерезала себе вены кинжалом, когда до нее дошло известие о его смерти и о том, как он умер. Он был добрым и порядочным человеком, с самого детства и всю свою жизнь.
Маленький сын Хранта Бунича, которого все очень любили, вырос, питая к османам жгучую ненависть, он поклялся отомстить за отца. Он записался в армию следующего императора, помазанника Джада, и погиб на следующей войне. Всегда есть следующие войны.
Мы – дети земли и неба.
Глава 22
– Мы думаем, что скоро умрем, – сказала последняя оставшаяся в живых императрица Сарантия Старшей Дочери Джада на острове Синан.
Они сидели на террасе. Они часто сидели там, когда погода позволяла. Был теплый день в конце весны, легкий ветерок, спокойное море. Три молодых женщины работали в саду под руководством женщины постарше на грядках с лекарственными травами. До них доносились взрывы смеха, голоса, похожие на щебет птиц. Ниже, на виноградниках, спускавшихся к воде, трудились наемные работники.
Во времена прежней Старшей Дочери мужчинам позволяли в теплые дни работать без рубах. Леонора решила, что этого больше не будет. Некоторые дочери Джада выражали сожаление. Целомудрие и чистые мысли были идеалом для обителей, но каждой из них они были присущи в разной степени.
В глубине души Леонору огорчало то, как мало она сама сожалела о необходимости требовать соблюдения внешних приличий. По-видимому, в ней уже угасло физическое влечение. Она не могла найти его в себе, не ощущала никакого… желания. А ведь раньше это было так важно, и не так уж давно.
Страсть изменила ее жизнь. Она оказалась сильнее ее воли и привычки к послушанию, довела ее до ссылки у стен Серессы – привела ее туда. Она любила Паоло Канавли, ее потребность в нем была сильнее жажды. Позднее она спала с Якопо Мьюччи в его доме и на корабле, а теперь…
Она время от времени думала о Перо Виллани. Гадала, добрался ли он до Ашариаса. И вернется ли живым. Он говорил ей о любви. С этой террасы она видела то место в порту, где они беседовали.
Да, это так, она все-таки думала о нем. «Непостоянство не в моем характере». Но нельзя сказать, что она лишалась сна по ночам от этих мыслей, или из-за его отсутствия. Это ее тревожило. Куда ушла страсть?
С другой стороны, она не могла найти в себе и большого религиозного рвения. Никакого стремления к чистому единению с богом, которое свойственно истинно добродетельным людям.
Возможно, решила Леонора, в ее жизни слишком быстро произошли слишком большие перемены. Ей нужно время, чтобы пустить корни в теперешнюю жизнь, или решить, кем она теперь стала.
Ей в голову приходила мысль признаться в этом Евдоксии, но Евдоксия не принадлежала к людям, которые вызывали желание сблизиться с ними. Скорее, они внушали страх, крайнюю осторожность. Когда-то императрица обладала очень большой властью.
– Но ведь никто из нас не знает этого наверняка, – ответила она теперь старой женщине. – О своей смерти. Если только вы не больны. Вы больны?
Она говорила спокойно. С такой женщиной это казалось необходимым. Нельзя показывать свою слабость. Они снова услышали смех. Солнце в этот час освещало террасу, теплое и целебное. Начиналось лето.
– Это ощущение, а не знание, ниспосланное богом, девушка. Мы сказали «думаем», так ведь?
– Да, так. Мы все умираем, не так ли?
Евдоксия издала звук, который, как уже знала Леонора, заменял ей смех.
– Ты холодная, – сказала императрица.
Болезненный укол, принимая во внимание ее собственные мысли. Леонора покачала головой.
– Я с вами осторожна. Вы сами меня этому научили.
Императрица посмотрела на нее. Евдоксия кутала плечи в шаль, даже в лучах солнца. Но глаза у нее были ясными, и цвет их был ярким. Она не походила на умирающую.
Они слышали девичьи голоса, в саду, то громкие, то тихие. Мужской голос крикнул в винограднике, что-то приказал.
– Мы желаем, чтобы нас похоронили в Варене, – сказала императрица. – Под теми мозаиками, о которых ты говорила. Там, где две императрицы.
Леонору обдало холодом.
– Вы говорили, что они…
– Шлюха и язычница. Да, мы так сказали. А ты нам ответила, что мы несправедливы. И была права.
– Я не пони…
– Можно быть холодной и быть правой, Леонора Валери, – тонкая улыбка. – Мы часто бываем такими. Иногда это единственный способ правильно судить о мире, – она посмотрела в сторону, на море, сине-белое, сверкающее под солнцем.
– Они были императрицами, – сказала она. – Мы будем довольны, если упокоимся под их изображениями.
Она умерла пять дней спустя. Никаких признаков болезни, никакой печали накануне вечером. Она просто не проснулась перед утренней молитвой, ее нашли лежащей в кровати, со сложенными на груди руками. Прожила на двадцать пять лет дольше, чем надо, сказала бы она.
В ту ночь Леонора рыдала так, словно ее сердце распадалось на кусочки; так, в ее представлении, медленно разрушаются крепости и стены городов под выстрелами орудий, придвинутых к ним вплотную. Она не «холодная». Она совсем не холодная, понимала Леонора. И теперь у нее уже никогда не будет возможности сказать это в ответ.
Дубрава действительно отправила тело в маленьком гробу, помещенном внутрь большего, из сандалового дерева и серебра, на корабле по морю, а потом по дороге в Варену. «Благословенная Игнация» семейства Дживо стояла в порту и доставила ее туда. Правитель и господар Андрий Дживо (которого многие считали его преемником) находились на борту корабля, вместе с другими достойными гражданами республики, которая много лет давала императрице кров. Над кораблем развевалось два приспущенных флага, Дубравы и Сарантия.
Императрицу Евдоксию похоронили в маленькой церкви, провели почти по-царски торжественную церемонию, на которой присутствовали высшие церковнослужители Родиаса вместе с посланниками ко двору Верховного Патриарха из всех земель джадитов. Ее положили, как она и велела, под мозаиками, созданными неизвестным художником почти тысячу лет назад, на которых имелись изображения двух других женщин, носивших порфир в Сарантии.
Это блестящее собрание помолилось о том, чтобы ее душа отправилась к Джаду, в его свет, говорили о прискорбном падении Города Городов, а после все ушли, и продолжили свои дни, обязанности и развлечения, как свойственно всем мужчинам и женщинам.
После, когда часовня опять опустела, и все стихло и замерло, а в высокие окна лился свет вечернего солнца, один человек вернулся.
Он опустился на колени рядом с тем местом, где только что предали земле императрицу, и хотя двадцать пять лет назад он был всего лишь ребенком, он попросил над ее мертвым телом прощения, борясь с неожиданным для него самого горем, за то, что все они допустили то ужасное падение.
Потом Драго Остая молился, в одиночестве, в том месте, богу света, но также и его любимому сыну Геладикосу, которого когда-то почитали на юге, и просил милосердия и прощения для лежащей здесь женщины. Для него было важно, чтобы имя Геладикоса прозвучало в этот день. До этого момента он не знал, что ему необходимо это сделать. Мы не всегда это знаем.
Затем он поднялся и сделал знак солнечного диска над могилой, и еще раз перед алтарем, а потом он ушел и больше никогда в жизни не бывал в Варене.
Но с того дня в простой часовне рядом с более крупным святилищем находилось три императрицы. Две выложенные из смальты на поверхности стен (одна с любовью), среди блестящих придворных, а одна – под красно-серым мрамором в двух гробах, больше не страдающая от ярости горя и воспоминаний.
Даница проснулась, ей приснилась мать. Это случалось не часто. Казалось, то время каким-то образом отделено стеной. Существует по другую сторону от барьера в ее мозгу.
Во сне она была еще маленькой. У нее на коленях лежала головка Невена. Ему года два, наверное, он уснул, пока их мать рассказывала им сказку на ночь. Отец Даницы, старший брат и дед еще работали в поле, но скоро должны были вернуться, и в маленьком доме станет шумно и тепло от их присутствия. Если повезет, маленький Невен к тому времени уже будет спать.
Но во сне было тихо, и мать рассказывала им об Эсперанье давних времен: об отважных всадниках, победивших ашаритов Аль-Рассана и вернувших западному миру Джада и свет. Они отбирали один город за другим, пока не отобрали все, под предводительством их великого героя Фернана Бельмонте, сына великого отца.
Даница слышала во сне голос матери, видела ее лицо, ее жестикулирующие руки, хоть и в полумраке, так как сумерки сгущались, но было еще рано разводить огонь в очаге. Дрова были большой ценностью, и надо подождать их троих мужчин. Их собственных героев.
Когда она проснулась, Раска еще спал рядом с ней. Он очень нуждался в отдыхе. Они пережили несколько напряженных дней. Даница лежала, ждала света и вспоминала. Воспоминания, думала она, тебя затягивают. Они приносят облегчение и печаль, одни и те же образы и люди могут вызывать и то, и другое.
Прошлой ночью они сожгли деревню. Теперь со Скандиром совершали набеги двадцать пять человек. Этот рейд устроили отчасти в качестве испытания для новобранцев. Здесь, в восточной части Тракезии, османы расселяли людей, строили храмы Ашару и звездам или превращали в свои храмы святилища, чтобы надолго закрепить перемены.
Джадитам еще разрешалось жить среди них, за что они должны были платить налог с каждого человека, но османы рассудили, что когда добрые звездопоклонники занимают лучшие земли, так надежнее.
Чтобы этого не произошло, чтобы ослабить османов или уничтожить их ощущение безопасности, такие поселения атаковал этот демон Скандир со своей бандой, который налетал на них, стремительный и невидимый.
Даницу и трех новых лучников (она обучала новичков обычной для отряда тактике) расставили на краю деревни и велели убивать тех, кто спасается от огня. Скандир никогда не брал заложников ради выкупа. Это не его обычай. Не для этого он сражался, не для этого жил.