– И от носильщика тоже, – именно этот букет сейчас шумно нюхала Филлис. – Не забудь его, Бобби.
– Да как я могу! – воскликнула та. – Тем более мама недавно рассказывала, что, когда была маленькая, у них дома именно из таких роз состояла живая изгородь.
Глава четвертая. Паровозный заяц
Остатки второй простыни и черного лака пришлись очень кстати для изготовления нового плаката, содержащего следующую информацию:
«Она уже почти выздоровела!
Спасибо!»
Плакат был обнародован Зеленому Дракону приблизительно через две недели после прибытия замечательной корзины. Старый джентльмен, прочитав его, радостно помахал в ответ. И когда он вместе с Зеленым Драконом скрылся из виду, детям стало совершенно ясно: настал момент признаваться маме во всем, что они проделали за время ее болезни. И теперь, когда это уже нельзя было отложить, задача перестала казаться им такой легкой, как раньше. Но все равно они чувствовали себя обязанными поставить ее в известность. И они поставили. Мама страшно на них рассердилась. Вообще-то с ней редко такое происходило, однако сейчас она была так сердита, как ни разу еще на их памяти. Это было ужасно. И стало еще ужаснее, когда она неожиданно начала плакать. А плач, по моим наблюдениям, столь же заразен, как «свинка» или коклюш, и дети тут же его подхватили, причем в очень острой форме.
Мама сумела остановиться первой. Она вытерла глаза и сказала:
– Простите меня, мои милые. Не надо мне было на вас так сердиться. Уверена, что вы даже причины не поняли.
– Мы ведь совсем не хотели вести себя плохо, мама! – воскликнула сквозь рыдания Бобби, в то время как Питер и Филлис аккомпанировали ей громким пошмыгиванием носов.
– Теперь внимательно меня выслушайте, – продолжила мама. – Совершенно правда, что мы бедны, но у нас есть достаточно средств на жизнь, и вы не должны трезвонить на всю округу о состоянии наших дел. Это плохо. А еще хуже – выпрашивать что-либо у незнакомцев. Вам никогда, понимаете, никогда и ни под каким видом не следует так поступать. Надеюсь, отныне вы это запомните.
Дети ее дружно обняли и, потираясь заплаканными щеками о ее щеки, пообещали запомнить.
– А вашему старому джентльмену я отправлю письмо, – снова заговорила мама. – В котором скажу, что не одобряю… нет, конечно же, не его. Его я как раз поблагодарю за проявленную доброту. Это вашего поведения я, мои милые, не одобряю, а не старого джентльмена, который как раз проявил просто редкостную отзывчивость. Словом, я напишу ему, вы отнесете письмо начальнику станции для передачи старому джентльмену, и больше мы к этому возвращаться не будем.
Когда дети уже остались одни, Бобби произнесла с восхищением:
– Правда, ведь у нас потрясающая мама! Ни один больше взрослый на свете не попросил бы прощения у детей за то, что на них рассердился.
– Да, – кивнул Питер, – она потрясающая, но когда сердится, это ужас.
– Она становится как карающий и яркий меч из ирландской песни, – сказала Филлис. – Если бы мне не стало так страшно, я бы ею любовалась. Она ведь такая красивая в ярости.
Мама дала им письмо, и они отнесли его начальнику станции.
– А мне вроде помнится, вы говорили, у вас есть друзья только в Лондоне, – несколько озадачился он.
– Ну, мы с тех пор вот с ним познакомились, – объяснил Питер.
– И он что же, живет где-то рядом? – спросил начальник.
– Не знаю, – покачал головой Питер. – У нас с ним исключительно железнодорожное знакомство.
Начальник станции удалился в свое святилище за окошком билетной кассы, а дети направились в помещение для носильщиков и там вдоволь наговорились со своим другом, у которого почерпнули несколько важных сведений. Во-первых, что его зовут Перкс. Во-вторых, что у него есть жена и много детей. В-третьих, что лампы паровоза называются головными прожекторами, а те, которые светятся позади состава, – хвостовыми фонарями.
– И это мне только доказывает, что поезда в действительности совсем и не поезда, а замаскированные драконы, – прошептала Филлис, а после полюбопытствовала, похожи ли паровозы один на другой.
– Похожи? – переспросил носильщик по имени Перкс. – Что ты, моя дорогая юная мисс. В них меж собою сходства не больше, чем в нас с тобой. Вот видела, пробежал в одиночестве мимо нас малютка такой без тендера. Он называется бак и сейчас пошел маневрировать на другую сторону Мейдбриджа. Ну, будем, к примеру, считать, будто он ты и есть, маленькая мисс. А есть вот такие бодрые паровозы, большие и сильные, и с каждой у них стороны по три колеса, скрепленные тягами. Ну, так вот эти будто бы я. А паровозы с основных линий пусть будут нашим молодым джентльменом, когда, конечно, он подрастет и обставит у себя в школе всех остальных на спортивных соревнованиях. Эти вот, с основных линий-то, мало того что ребята сильные, так еще и бегут во всю прыть. Один из них и таскает поезд в девять пятнадцать.
– Зеленого Дракона! – воскликнула Филлис.
– Мы-то здесь меж собой его больше улиткой кличем, – поделился носильщик по имени Перкс. – Потому как он чаще других поездов здесь у нас припоздняется.
– Но паровоз-то зеленый, – заспорила Филлис. – Какая ж это улитка?
– Так ведь оно дело такое, улитки тоже в определенное время года зеленые, – ничуть не смутило ее замечание Перкса.
И по дороге домой, торопясь к обеду, дети сошлись во мнении, что обрели в лице Перкса замечательную компанию.
А на другой день Бобби исполнилось двенадцать лет. После обеда ей хоть и мягко, но беспрекословно велели не путаться под ногами вплоть до пятичасового чая.
– Ты не должна видеть то, что мы собираемся сделать, пока мы это не сделали, но потом это будет роскошный сюрприз, – объяснила ей Филлис.
И Бобби, всеми покинутая, направилась в сад. Она старалась, как только могла, испытывать благодарность, но все-таки предпочла бы весело провести время со всеми, а не слоняться часть собственного дня рождения в одиночестве, пусть даже ей там и готовят великолепный сюрприз.
Но в одиночестве у нее появилось время подумать, и она начала обдумывать то, что сказала однажды мама во время болезни, когда у нее были такие горячие руки и так блестели глаза.
А сказала она тогда вот что:
– Воображаю, какой нам выставит счет этот доктор!
И сейчас, нарезая круги по саду среди еще не зацветших роз, кустов сирени, жасмина и американской смородины, Бобби снова и снова мысленно повторяла мамину фразу, и чем больше она о ней думала, тем она меньше ей нравилась.
А потом Бобби вдруг приняла решение, которое побудило ее открыть боковую дверь в садовой стене и вскарабкаться по крутому полю к дороге, тянувшейся вдоль канала. И Бобби пошла вдоль него, пока не поравнялась с мостом, который вел к деревне. Здесь она в ожидании и остановилась. Как же было приятно облокотиться о разогретые ярким солнцем каменные перила моста, любуясь на отливающие лазурью воды канала! До того как они переехали в Дом-с-тремя-трубами, Бобби видела только лондонский Ридженс-канал. Но в нем вода была неприятно-грязного цвета, как, впрочем, и в Темзе, которой, по мнению Бобби, совсем бы не помешало умыть лицо.
Этот красивый канал дети, вполне вероятно, могли полюбить не меньше железной дороги, но железную дорогу они, во-первых, обнаружили первой, в первое же свое утро здесь, когда и дом, и земли, его окружавшие, и болота, и камни – все было для них еще внове, и о канале они еще попросту не имели понятия. А во-вторых, на железной дороге к ним сразу же отнеслись по-доброму и начальник станции, и носильщик, и старый джентльмен, всегда им махавший из поезда, а люди с канала были какими угодно, но только не добрыми.
Люди с канала – это, конечно же, барочники, направлявшие вверх или вниз по нему грузные неповоротливые баржи. Иногда они запрягали в них старых лошадей и шли рядом с ними по берегу, пока те, выбиваясь из сил, тянули за канаты тяжелое судно.
Питер однажды встретил такого барочника и спросил у него, сколько времени. Барочник с яростной бранью велел ему убираться с дороги, и Питер послушно исполнил приказ, даже не догадавшись ему заявить, что имеет такое же право на эту дорогу, как он. Достойный ответ грубияну пришел ему в голову только позже.
А еще одна неприятность произошла здесь с детьми, когда они вознамерились порыбачить в канале. Завидя их с удочками, какой-то мальчишка на барже начал метать в них куски угля, один из которых пришелся Филлис по шее, когда она, наклонившись, завязывала шнурки. Эффект был не слишком болезненным, но рыбу ловить после этого ей совсем расхотелось.
Впрочем, сейчас Бобби чувствовала себя в совершеннейшей безопасности и с удовольствием любовалась с моста на канал, зная, что, если какому-нибудь еще мальчишке вздумается затеять обстрел углем, ее надежно защитит каменный парапет. Впрочем, стоять ей пришлось здесь недолго. Вскоре послышался стук колес, ради которого она и предприняла это маленькое путешествие.
Колеса принадлежали двухместному экипажу, владельцем которого был, конечно же, доктор.
Заставив лошадь остановиться, он крикнул:
– Привет, старшая медсестра! Тебя куда-нибудь подвезти?
– Мне было нужно увидеться с вами, – ответила Бобби.
– Надеюсь, маме не хуже? – пролегла у него меж бровей тревожная складка.
– Н-нет, но…
– Ну-ка, запрыгивай внутрь и поехали покатаемся, – распорядился доктор.
После того как Бобби уселась в коляску, гнедую лошадь заставили развернуться. Это определенно ей не понравилось, потому что она уже вся была в предвкушении пятичасового чая, а вернее, пятичасового овса, который теперь от нее отдалялся.
– Как здорово! – воскликнула Бобби, когда коляска понеслась вдоль канала.
– Отсюда бы можно запросто засветить камешком в любую из ваших трех труб! – азартно блеснули глаза у доктора, когда они пролетали мимо их дома.
– Но чтобы попасть, нужно быть очень метким, – заметила Бобби.
– А может, я именно меткий и есть, – усмехнулся доктор. – Ну так зачем я тебе понадобился?