Она в смущении принялась ковырять какой-то крючок на внутренней обшивке экипажа.
– Давай же, выкладывай, – поторопил ее доктор.
– Видите ли, это довольно трудно выложить из-за того, что мама велела, – с усилием проговорила она.
– А что именно мама велела? – переспросил он.
– Не трезвонить по всей округе о том, что мы бедные, – пояснила она. – Но вы ведь не вся округа.
– Точно не вся, – с ободряющим видом подтвердил доктор. – Так что валяй преспокойно дальше.
– Ну, я знаю, что доктора слишком мно… Ну, то есть услуги их стоят дорого, – начала она. – А миссис Вайни вот говорит, лечение ей обходится всего за два пенса в неделю, потому что она член клуба.
– И? – вопросительно глянул доктор на Бобби.
– Видите ли, она перед этим еще сказала, какой вы хороший доктор. А я удивилась, что она может себе позволить у вас лечиться. Она ведь гораздо беднее, чем мы. Я бывала у нее дома и знаю. Вот тогда-то она мне и объяснила про клуб. И мне пришло в голову. Ну, чтобы мама не беспокоилась… Ой… В общем, не можем ли мы тоже быть членами клуба, как миссис Вайни?
Доктор молчал. Он был тоже совсем небогат и страшно обрадовался, когда Дом-с-тремя-трубами обрел новых жильцов, которые стали его пациентами. Поэтому сильно подозреваю, что, выслушав Бобби, он испытал весьма сложное чувство.
– Вы на меня не сердитесь? – очень тихо спросила она.
– Сержусь? – встрепенулся он. – Да как я могу сердиться на столь разумное маленькое создание! Значит, так: прочь тревогу. Обещаю, что мы с твоей мамой великолепно договоримся, пусть даже для этого мне для нее будет нужно открыть новый клуб. А теперь смотри в оба: здесь начинается акведук.
– Акве… что? Я не совсем расслышала, как вы это назвали.
– Акведук, – отчетливо проговорил доктор. – Мост, сквозь который течет вода.
Дорога и впрямь поднималась к мосту над каналом. По левую ее сторону высился каменистый обрыв, склоны которого поросли деревьями и кустарником. С него-то вода и перебегала на специально построенный для нее мост. Огромный арочный мост, пересекавший долину.
Совершенно завороженная этой картиной, Бобби шумно вздохнула.
– Прямо как на картинке из «Истории Рима».
– Ну да, – кивнул доктор. – Очень похоже. Древние римляне были просто помешаны на акведуках. Это ведь потрясающий образец инженерной мысли.
– А я думала, инженеры делают паровозы, – удивилась Бобби.
– Инженеры делают все, что угодно, – принялся объяснять ей доктор. – Дороги. Мосты. Туннели. И даже фортификации. Ну, нам с тобой пора возвращаться. И пусть больше тебя не волнуют счета от доктора. Иначе еще заболеешь. Вот тогда я действительно выпишу тебе счет длиной в акведук, – усмехнувшись, добавил он.
Доктор высадил ее на вершине поля, сбегавшего прямиком к Дому-с-тремя-трубами, и, спешно спускаясь вниз, она была далека от мысли, что поступила как-то неправильно, пусть даже мама считает совсем по-другому.
Бобби, наоборот, как, наверное, никогда еще в жизни была совершенно уверена в собственной правоте, и на подходе к дому все внутри у нее ликовало.
У задней двери ее повстречали Филлис и Питер, чистые и аккуратные до потери естественности. У Филлис даже алел в волосах свежий бант. Бобби кинулась спешно тоже себя приводить в порядок и к моменту, когда прозвенел колокольчик, успешно справилась с этим, тщательно под конец причесавшись и повязав волосы голубой лентой.
– Ну вот, – сказала ей Филлис. – Колокольчик тебе сообщил, что сюрприз готов. Теперь дождись, когда он опять зазвонит, и можешь входить в столовую.
И Бобби начала ждать. «Динь-динь» – наконец сказал ей маленький колокольчик, и она, немного смущаясь, вошла в столовую, за порогом которой ее окружил мир яркого света, цветов и пения. Мама, Питер и Филлис стояли в ряд у дальнего конца стола. Ставни были затворены, зато на столе сияли двенадцать ярких свечей, по одной на каждый прожитый Бобби год в этом мире. Стол устилал ковер из цветов. Около места Бобби, в центре толстенного венка из незабудок, лежали манящие свертки с подарками. А мама, Питер и Филлис пели на мелодию «Песни Святого Патрика» слова, сочиненные мамой в честь дня рождения Бобби. Она каждый ее день рождения сочиняла что-то на эту мелодию, начиная с того момента, когда ей сравнялось четыре года. Филлис тогда была еще несмышленым младенцем, а Бобби вот заучила мамины стихи, что стало очень приятным сюрпризом для папы. Сейчас она вдруг подумала: «Интересно, а мама-то помнит о тех своих давних словах?» Потому что сама-то Бобби прекрасно их помнила. И слова эти были такие:
Уж четыре года мне —
Лучший возраст на земле.
Старше стать я не хочу,
Только цифрами верчу.
Три плюс раз иль раз плюс три —
Мама, Питер, Филлис, ты…
Вас ужасно люблю я, —
Вот такая дочь твоя.
Три плюс раз – любовь твоя:
Мама, Питер, Филлис, я.
Это выучила я,
Поцелуй теперь меня!
А теперь мама, Филлис и Питер пели:
Прочь невзгоды, прочь печаль!
Мы с тобою, так и знай.
Бобби, гнусным силам тьмы
Не достать таких, как мы.
Вот двенадцать уже ей —
Свет двенадцати свечей
Освещает общий праздник
Самой лучшей из семей.
Мы подарки дарим ей.
Песня, лейся веселей!
Пусть сопутствует удача
На пути всей жизни ей!
Солнце, на небе сияй,
Нашу Бобби обожай
И счастливой ей судьбы
Вместе с нами пожелай.
Допев, они грянули:
– Троекратное «ура» нашей Бобби!
И они очень громко крикнули хором трижды «ура».
Бобби почувствовала, будто сейчас заплачет. Ну, вы же знаете ощущение, когда вам внезапно сдавливает переносицу, а веки одновременно покалывает. Но Бобби не дали заплакать, потому что она потонула в дружных объятиях и поцелуях мамы, Филлис и Питера. А потом мама сказала:
– Ну, разверни же подарки.
Подарки ей очень понравились. Зелено-красную подушечку для иголок Филлис сделала по секрету от Бобби совершенно самостоятельно. А уж мамина брошка из серебра в форме лютика была вовсе чудом. Бобби уже много лет восхищалась ею и даже представить себе не могла, что она когда-нибудь может стать ее собственной. И миссис Вайни не подкачала. Один из свертков был от нее, и в нем обнаружились две голубые стеклянные вазочки для цветов, которые однажды так восхитили Бобби в витрине деревенского магазина. И еще к каждому из подарков прилагалось по открытке с красивыми картинками и замечательными пожеланиями.
Увенчав темно-русую голову Бобби короной из незабудок, мама воскликнула:
– Посмотри на стол!
И Бобби увидела на столе сияющий белой глазурью пирог с надписью, выполненной розовыми конфетами: «Дорогая Бобби». А рядом расположились джем и свежие булочки. Но больше всего остального ее восхитило, что стол устилали цветы. Чайный поднос окружен был желтофиолями. Вокруг каждой тарелки тянулось кольцо незабудок. Пирог красовался в венке из сирени. А самую середину стола занимал весьма необычный рисунок, сделанный из цветов сирени, желтофиоли и «золотого дождя».
– Это же карта! Карта железной дороги! – принялся объяснять ей Питер. – Линии из сирени – рельсы. Коричневой желтофиолью обозначена станция. А «золотой дождь» – это поезд. Вот сигнальные будки и дорога к станции, – указал он на другую часть цветочной карты. – Три красные маргаритки – это мы с вами машем старому джентльмену. А вот и он сам, – ткнул Питер пальцем в анютину глазку, торчащую из «золотого дождя».
– Вот наши три трубы, мы их сделали из лиловых примул, – подхватила Филлис. – А маленький зеленый бутончик – это мама, когда мы опаздываем к чаю и она высматривает нас на улице. Сделать карту придумал Питер, цветы мы добыли на станции, и нам показалось, что ты будешь довольна.
– А вот тебе мой подарок! – И Питер вдруг плюхнул на стол обожаемый свой паровозик, тендер которого, выложенный чистейшей белой бумагой, был полон конфет.
– О, Питер, – в совершеннейшем потрясении от такой неслыханной щедрости проговорила Бобби. – Ты даришь мне свой паровозик? Но он же тебе самому так нравится.
– Не паровозик, а только конфеты, – поторопился внести ясность он.
И у Бобби как-то не получилось при этих его словах удержать на лице то же самое выражение. Дело тут было даже не в паровозике. Просто ее ужасно растрогало благородство Питера, а теперь она поняла, что сглупила и, наверное, показалась всем слишком жадной, раз рассчитывала кроме конфет и на сам паровозик. Потому-то лицо ее и утратило прежнее выражение, и Питер это заметил. Он колебался всего лишь минуту, а потом выражение изменилось и на его лице, и он внес поправку:
– Я просто имел в виду, что не весь паровозик, но, если хочешь, дарю тебе половину.
– Ну, ты кремень! – потрясло его мужество Бобби. – Это же дивный подарок!
Больше она ничего ему не сказала, однако подумала: «Питер сейчас проявил благородство и щедрость. Уверена, он совершенно не собирался мне свой паровозик дарить. Поэтому я сейчас выберу ту половину, которая сломана, потом ее починю, и она станет моим подарком на его день рождения».
– Мама, по-моему, мне пора нарезать пирог, – произнесла она вслух, и началось праздничное чаепитие.
Это был замечательный день рождения! После чая они затеяли игры, и мама, как прежде, в каждой из них принимала участие. В любой, которую они выбирали, и самой первой были, конечно же, жмурки, в процессе которых корона из незабудок скособочилась Бобби на одно ухо, где и осталась