– Был, – подтвердила Бобби. – А у вас, мистер Перкс, когда день рождения?
Дети пили вместе с ним чай в комнате для носильщиков среди ламп и железнодорожных календарей. Они захватили из дома чашки и пирожки с вареньем, а он заварил чай в жестяной банке, и всем было очень уютно, а Питер, Бобби и Филлис к тому же ощущали себя причастными к тайной жизни носильщиков, которая скрыта от глаз прочих смертных.
– Мой день рождения? – меланхолично переспросил Перкс, наливая темно-коричневую заварку из банки в чашку Питера. – Да я прекратил обращать на него внимание еще до того, как вы родились.
– Но вы же все-таки должны были когда-то родиться, – задумчиво проговорила Филлис. – Даже если это случилось двадцать, тридцать, шестьдесят или семьдесят лет назад.
– Ну, не так уж давно, мисси, – ухмыльнулся Перкс. – Если уж вы и вправду хотите знать, это случилось тридцать два года назад пятнадцатого числа аккурат сего месяца.
– А почему же тогда вы прекратили обращать внимание? – задала новый вопрос Филлис.
– У меня есть другое, на что его обращать вместо всяких там дней рождения, – бросил он.
– Ой, а на что? – оживилась Филлис. – На какие-то тайны? Или на кроликов?
– Нет, – отвечал ей Перкс. – На супругу и на потомство.
После этого разговора дети сперва глубоко задумались, а потом начали обсуждать. Перкса они считали лучшим из всех друзей, которых им здесь удалось обрести. Может, конечно, он был не столь импозантным, как начальник станции, зато отличался большей доступностью, не мог потягаться влиятельностью со старым джентльменом, зато не знал себе равных в задушевных и доверительных разговорах.
– Мне кажется, просто ужасно, если совсем никто не помнит его дня рождения, – с большим сожалением проговорила Бобби. – Но мы-то с вами разве не можем что-нибудь сделать?
– Давайте пойдем на мост над каналом и там как следует обмозгуем это, – предложил Питер. – Мне сегодня как раз почтальон подарил отличную леску для удочки. Это он в благодарность за букет роз, который я ему дал для его любимой, потому что она заболела.
– Мог бы тогда просто так послать ей цветы, без обмена, – с укором глянула на него Бобби.
– А между прочим, он так и сделал, – торопливо проговорила Филлис. – Как только мы с ним услышали, что она заболела, сразу собрали для нее розы и потом дождались почтальона возле калитки. Это было, когда ты поджаривала тосты к завтраку. А он нам несколько раз сказал «спасибо за розы», гораздо больше, чем было нужно, вытащил из кармана леску и отдал ее Питеру. И совсем не в обмен, а от чистого благодарного сердца.
– Тогда извини меня, Питер, мне очень жаль, что я понапрасну тебя обвинила, – сказала Бобби.
– Проехали, – ответил ей он. – Я и не сомневался, что тебе будет жаль.
И они двинулись к мосту над каналом. Им хотелось поудить с него рыбу, но леска Питера была чересчур коротка и до воды не достала.
– Ну и ладно, – сказала Бобби. – Давайте просто здесь постоим и полюбуемся на окрестности. Они отсюда такие красивые.
И посмотреть действительно было на что. Солнце в красном великолепии подсвеченных облаков закатывалось за серо-лиловые холмы. Гладь канала поблескивала в тени. Вода казалась сейчас неподвижной и, лишенная даже малейшей ряби, походила на широкую длинную ленту из серого сатина, которую протянули по темно-зеленому шелку долин, окаймлявших ее по двум берегам.
– Все это замечательно, – сказал Питер. – Но на меня красота почему-то действует лучше, когда я чем-нибудь занят. Давайте спустимся вниз к бечевнику и поудим оттуда.
Филлис и Бобби немедленно вспомнили о мальчишках, метавших в них угли с баржи, и поделились своими воспоминаниями с Питером.
– Глупости, – отмахнулся он. – Во-первых, сейчас здесь нет никаких мальчишек с баржи. А если возникнут, я их побью.
Сестры Питера великодушно не стали напоминать Питеру, что в прошлый раз он почему-то не стал бить мальчишку, который кидал в них с баржи куски угля.
– Ладно, – попросту согласились они и начали осторожно спускаться по крутому берегу к дороге, которая шла вдоль канала.
Насадив на крючок наживку, дети в течение получаса терпеливо, но совершенно безрезультатно рыбачили. Рыба мало того что решительно не желала ловиться, но даже не надкусила наживку, а гладкие воды канала изо всех сил прикидывались, будто ее в них и нет, пусть даже и самой крохотной.
Громкий окрик раздался так неожиданно, что все трое подпрыгнули.
– Эй! – обратился к ним этот окрик весьма неприятным тоном. – Отваливайте отсюда!
В полудюжине ярдов от них по дороге шла пожилая белая лошадь, тащившая на канате баржу. Дети вскочили на ноги и спешно вскарабкались вверх по берегу.
– Подождем, когда они уплывут, и вернемся, – сказала Бобби.
Но, к их досаде, баржа не уплыла, а в свойственной баржам манере остановилась под мостом.
– Очень приятно, – проворчал Питер. – По-моему, она собирается здесь бросить якорь.
Но никакого якоря баржа не бросила, потому что они вообще никогда такого не делают. Барочник попросту привязал ее борт от кормы до носа несколькими канатами к столбам и аншпугам, специально для этой цели вбитым на берегу.
– Ну и чего вы на меня вылупились? – проорал злобно барочник детям.
– Мы не вылупились, – ответила ему Бобби. – Мы не такие невоспитанные.
– Невоспитанные, чтоб вам! – проорал барочник. – Отваливайте отсюда!
– Сами отваливайте! – обозлился Питер, потому что, во-первых, пообещал сестрам побить мальчишек, а во-вторых, находился на полпути к вершине крутого берега и ощущал себя в совершенной безопасности. – Мы имеем полное право здесь находиться, как и любой другой.
– Да ну? – злобно уставился на него барочник. – Зазря ты мне это сказал.
Он пересек палубу в явном намерении сойти с баржи на сушу.
– Ой, Питер, пошли скорее! Пошли! – хором взвыли обе сестры.
– Только не я, – заартачился он. – А вам действительно лучше, наверное, будет уйти.
Бобби и Филлис, вскарабкавшись вверх по откосу, остановились в полной готовности продолжать отступление, как только им станет ясно, что брату не угрожает опасность. Путь домой лежал под гору, бегать они умели достаточно быстро, по виду же краснорожего, грузного и весьма-таки плотного барочника трудно было предположить выдающиеся достижения в этой области.
Впрочем, едва он поставил ногу на палубу, им пришлось с ужасом убедиться, что внешность часто бывает обманчива.
Всего лишь одним прыжком вверх по берегу он достиг Питера, поймал его за ногу, стянул его вниз, встряхнув, вернул в вертикальное положение и свирепо осведомился:
– Ну и чего ты мне там пищал? Заруби себе на носу: эти воды охранные, и никакого тебе нет права здесь рыбу ни ловить, ни вообще торчать!
Питер впоследствии с неизменной гордостью вспоминал, что, пока злобные пальцы барочника все сильнее клещами сжимались на его ухе, а свирепая багряная рожа все ниже нависала над его лицом и он уже ощущал шеей жаркое дыхание противника, у него хватило мужества сказать совершенную правду:
– Я не поймал у вас здесь ни одной рыбы.
– Ну, в том, убежден, не твоя заслуга, – и барочник крутанул ухо Питера не так чтобы очень сильно, но ощутимо.
Питер и впрямь не мог утверждать, что это его заслуга. Тем временем Бобби и Филлис, вцепившись в ограду наверху берега, прыгали от волнения. Вдруг Бобби, скользнув под жердь, кинулась вниз с такой скоростью, что Филлис, последовавшая за ней в куда более медленном темпе, не сомневалась: спуск сестры обязательно завершится в водах канала. И это, конечно, произошло бы, не отпусти барочник вовремя Питера, чтобы схватить ее возле самой воды и поставить на ноги.
– Это кого ж ты толкаешь-то, а? – уставился он на Бобби.
– Ой, – задыхаясь, проговорила она. – Я вообще никого не толкаю. То есть это я не нарочно. Пожалуйста, не сердитесь на Питера. Конечно, если это ваш канал, то мы больше не будем. Но мы же не знали, что он ваш.
– Отваливайте отсюда, – коротко бросил барочник.
– Да, да, мы сейчас уйдем, – не стала с ним спорить Бобби. – Но мы действительно просим у вас прощения и действительно не поймали ни одной рыбы. Иначе бы я обязательно вам сказала. Честное слово.
Она продемонстрировала ему пустые ладони, а Филлис вывернула маленький карманчик на своем платье, показывая, что и в нем нет рыбы.
– Ну-у, – уже несколько мягче протянул барочник. – Отваливайте тогда, и чтобы больше такого не было.
Дети, снова карабкаясь по крутому берегу, услыхали, как барочник крикнул:
– Брось мне пиджак, Мария!
Из двери каюты вышла, держа на руке ребенка, рыжеволосая женщина в зеленом клетчатом платье. Она ловким движением бросила ему пиджак, и он, облачившись в него, поднялся к мосту.
– Как уложишь ребенка, валяй в «Розу и корону». Там меня и найдешь, – крикнул он с моста женщине и двинулся по дороге, ведущей к деревне.
Дети, выждав момент, когда он исчез из виду, вернулись на мост. На этом, конечно же, настоял Питер, который решительно произнес:
– Канал ему, может, и принадлежит, хотя я и в это не очень верю, но мост-то уж точно всехний. Доктор Форрест мне говорил, что это общественная собственность. И я заявляю вам с полной ответственностью: ни какому-то барочнику, ни вообще никому другому я не позволю себя выгонять с моста.
Ухо у Питера еще побаливало, но несильно, а вот чувства были оскорблены до предела.
Девочки подчинились ему и пошли, словно преданные солдаты, которые по приказу любимого командира бросаются в безнадежный бой.
– Мне бы вообще-то хотелось, чтобы ты это не делал, – все же сказали ему по очереди и та и другая.
– Если боитесь, идите домой, – ответил им он. – Можете бросить меня одного. Потому что я не боюсь.
Звук тяжелой поступи барочника сперва еще доносился издалека, а затем затих, и теперь безмятежную тишину вечера не нарушало ничто, кроме тихого пения птиц в камышах да голоса рыжеволосой женщины, убаюкивавшей дитя колыбельной, слова которой были грустны и трагичны. Там то ли девушка, то ли жена молила какого-то Билла Бейли вернуться домой, а он совершенно этого делать не собирался.