Бобби решила растить на своей земле розы, однако листочки на ее кустах съежились и засохли. Вышло это, наверное, из-за того, что посадила она их в мае – совершенно неподходящем времени года для пересадки роз на новое место. Бобби, однако, еще какое-то время надеялась, вопреки очевидному, на их возрождение и признала свою неудачу лишь после того, как зашедший на них посмотреть мистер Перкс без обиняков объявил:
– Да они у тебя здесь мертвее обойных гвоздей. Только на то и пригодны, мисси, чтобы костер из них развести. Выкопай да сожги. А я дам тебе свежие саженцы из своего сада. Анютины глазки, левкои, турецкую гвоздику и незабудки. Могу прямо завтра принесть, коли успеешь землю мне для посадки сготовить.
Бобби прямо с утра пораньше и принялась за работу. И было это всего лишь на другой день после их разговора с мамой, когда она так похвалила детей за то, что они стали редко ссориться. Выкопав засохшие кусты роз, Бобби отнесла их в другую часть сада, где они с Филлис и Питером давно уже складывали сушняк, чтобы на День Гая Фокса разжечь из него хороший костер.
В это же самое время Питер решил разровнять свою землю и возвести на месте окопов и фортов модель железнодорожного туннеля с путями, каналом, акведуком и прочими достопримечательностями.
Вот так и вышло, что, когда Бобби, оттащив на кучу сушняка последнюю порцию засохших кустов, возвратилась обратно, брат уже завладел граблями и вовсю орудовал ими на своем участке земли.
– Вообще-то я ими работала, – сказала она ему.
– Ну, а теперь я работаю, – даже не повернулся к ней Питер.
– Но я ведь первая их взяла, – не собиралась мириться с таким произволом она.
– Значит, теперь моя очередь, – невозмутимо бросил ей Питер, и именно тут разгорелась ссора.
Вернее, сперва последовал крайне непродолжительный, но весьма нелицеприятный спор, вслед за которым Питер ей заявил:
– Вот тебе вечно приспичивает упираться по пустякам.
– Я первая взяла грабли, – раскрасневшись от негодования, вцепилась в их древко Бобби.
– А ну отпусти, – столь же решительно уцепился за сами грабли Питер. – Я же предупредил тебя еще утром, что собираюсь ими работать. Правда, Фил? – обратился он за поддержкой к младшей сестре.
Фил немедленно заявила, что не желает быть втянутой в эту ссору, после чего оказалась, конечно, немедленно втянута.
– Если ты помнишь, то просто обязана подтвердить, – сказал Питер.
– Разумеется, она ничего не помнит, – сердито проговорила Бобби. – И вот это как раз и должна подтвердить.
– Ох, с каким бы я удовольствием обменял этих двух ноющих пигалиц на одного нормального брата, – сквозь зубы процедил Питер, а подобные заявления вырывались из его уст только в моменты крайнего гнева.
И Бобби тоже ему ответила то, что всегда отвечала, когда ее охватывал крайний гнев:
– Вот чему удивляюсь, так это зачем придумали мерзких маленьких мальчиков.
Тут взгляд ее словно сам собой устремился вверх, к трем высоким окнам маминого кабинета, стекла которых шли красными бликами под лучами яркого солнца. И в памяти Бобби вспыхнула моментально вчерашняя мамина похвала: «Думаешь, я не заметила, как вы стали теперь хорошо вести себя. Раньше-то постоянно ссорились, а теперь – почти нет».
И Бобби жалобно вскрикнула, будто ее ударили, или прищемили ей дверью палец, или ее внезапно пронзила зубная боль.
– Что случилось? – вздрогнула Филлис.
Бобби хотела воскликнуть в ответ: «Ой, давайте не будем ссориться! Мама этого ведь терпеть не может!», но у нее ничего не вышло, потому что Питер смотрел на нее с оскорбительно разъяренным и агрессивным видом. И вместо того, что считала нужным сказать, она выпалила совсем другое:
– Ну и пожалуйста. Можешь взять себе свои гадкие грабли!
И это было единственным, что она в тот момент оказалась способна произнести. А потом она с неожиданной резкостью отпустила древко граблей. Питер, который изо всех сил их тянул на себя, после такой внезапной капитуляции противника опрокинулся на спину, и зубья граблей угодили ему по ноге.
– Так тебе и надо! – вырвалось у Бобби, прежде чем она успела сдержаться.
Питер лежал на земле безмолвно и неподвижно, может, всего какие-то полмгновения, которых, впрочем, было достаточно, чтобы перепугать Бобби. А затем он, перепугав ее еще больше, сел, громко взвизгнул, с побелевшим внезапно лицом снова лег и зашелся в тихом, но неумолчно-хриплом вое, от которого кровь стыла в жилах, потому что напоминало это доносящиеся очень издалека предсмертные вопли свиньи.
Мама, выглянув из окна кабинета, считаные секунды спустя уже стояла подле него на коленях, а он по-прежнему продолжал завывать.
– Бобби, что здесь случилось? – спросила она.
– Это грабли, – ответила вместо старшей сестры Филлис. – Питер тянул их к себе, а Бобби к себе. А потом она отпустила, а он упал.
– Прекрати орать, Питер, – велела мама. – Прекрати, что тебе говорят.
Питер, взвыв еще раз напоследок, умолк.
– Ну, и где тебе больно? – спросила мама.
– Будь ему больно, он бы такого ора не поднял, – еще кипела от ярости Бобби. – Питер не трус.
– Да у меня нога, по-моему, отломалась, вот всего и делов-то, – проворчал Питер и сел.
А потом лицо его вновь побелело. Мама крепко его обхватила руками.
– Нет, ему очень больно, – сказала она. – Видите, он от этого даже сознание потерял. Бобби, садись-ка рядом и положи его голову себе на колени.
Мама быстро расшнуровала ему ботинки, и едва сняла правый, как из его ноги стало сильно капать на землю. И это было не что иное, как самая настоящая кровь. А когда мама стащила с него и носок, на ноге и на щиколотке обнажились три красные раны от зубьев граблей. И весь этот участок ноги был в потеках крови.
– Беги за водой. Налей полный таз, – распорядилась мама, глядя на Филлис, которая тут же кинулась исполнять приказание.
А потом она так спешила скорее доставить воду, что половина у нее вылилась, и ей пришлось донести еще в кувшине.
Питер так и не открывал глаз, пока мама перевязывала ему рану своим носовым платком и они вместе с Бобби несли его в дом и укладывали на деревянную скамью в гостиной. Филлис тем временем уже со всех ног неслась к доктору Форресту.
Потом мама сидела подле Питера и, обмывая ему ногу, отвлекала его разговором от боли, а Бобби накрыла в столовой чай и поставила на огонь чайник.
«Вот и все, что мне остается сделать, – мысленно обращалась она к себе. – Ой, а вдруг Питер вообще умрет? Или останется на всю жизнь инвалидом? Или ему придется на костылях ходить? Или в таком ботинке с утолщенной деревянной подошвой?»
Она застыла у задней двери, и в ее смятенном воображении возникали перспективы одна мрачнее другой.
– Жалко, что я вообще родилась! – И это она воскликнула уже совершенно не про себя, а вслух, и довольно громко.
– Боже милостивый, и с чего б это ты говоришь про такое? – неожиданно раздалось в ответ.
Перед ней стоял Перкс с корзиной, полной зеленых насаждений и мягкой рыхлой земли.
– А-а, это вы-ы, – с совершенно потерянным видом протянула Бобби. – Питер ногу себе повредил граблями. У него там теперь три рваные огромные раны, как у солдат. И это отчасти моя вина.
– Ну, уж готов поставить на что угодно, твоей-то вины здесь нет, – без тени сомнения произнес Перкс. – Доктор-то его видел?
– Филлис за ним побежала, – объяснила Бобби.
– С Питером будет полный порядок, сама увидишь, – заверил Перкс. – Вот в двоюродного кузена отца моего однажды вилы воткнули, прямо в живот, и хоть бы хны. Недель через несколько был как новенький. Ну разве мозгами чуток ослаб. Но говорили, что это совсем не от вил, а под солнцем на сене перележал, и у него в голове тепловой перегрев получился. Я хорошо его помню. Добрый был парень, но дурковатый.
Слова Перкса шли явно от чистого сердца, и Бобби себя попыталась настроить на оптимистический лад.
– Ну, сейчас-то, я вижу, тебе не до садоводства, – тем временем продолжал он. – Пожалуй, тогда мы вот с тобой как придумаем. Пойду-ка сейчас в твой сад и сам это все тебе там понатыкаю, – указал он на содержимое корзины. – Тем более мне все равно подождать охота, если возможно, что доктор-то скажет. А ты, мисси, держи выше нос. Ставлю фунт, что Питер серьезно не пострадал.
Но он оказался не совсем прав. Доктор, осмотрев ногу Питера, сделал очень красивую перевязку и строго-настрого запретил наступать на нее по меньшей мере неделю.
– А он хромым не останется? – принялась с замиранием сердца расспрашивать доктора шепотом возле двери Бобби. – Или на костылях ему не придется ходить? Или шишки какой-нибудь там у него на ноге на всю жизнь не будет?
– Разумеется, нет, – ответил уверенно доктор Форрест. – Через две недели забегает даже быстрее, чем раньше. Можешь по этому поводу не тревожиться, матушка гусыня.
Когда мама пошла проводить доктора до калитки, выспрашивая у него на ходу последние медицинские рекомендации, а Филлис направилась в кухню поинтересоваться состоянием чайника, Питер и Бобби наконец остались наедине друг с другом.
– Он говорит, ты не станешь хромым или кем-то таким же еще, – сообщила Бобби.
– Да все в порядке, – проворчал Питер.
– Это я виновата, – сказала она.
– Чушь, – фыркнул он.
– Если бы мы не поссорились, ничего бы не было, – снова заговорила Бобби. – И я ведь знала, что ссориться нам не надо, и даже хотела об этом тебе сказать, но у меня почему-то не получилось.
– Перестань молоть чушь, – махнул рукой Питер. – Я не остановился бы, даже если бы ты мне сказала. Никаких шансов. Да наша ссора вообще не имеет к этому отношения. Я мог бы ударить ногу мотыгой, или соломорезкой мне палец бы отхватило, или снесло бы нос фейерверком. И ссорились мы бы с тобой или нет, все равно мне было бы жутко больно.
– Но все-таки я ведь знала, что ссориться – это совершенно неправильно, – сквозь слезы проговорила она. – А теперь ты еще пострадал и…