– Ну, – еще раз вздохнула она. – Постараемся сделать, что можем.
Увидев же Джима, до белизны бледного и с губами пугающе синего цвета, мама сказала:
– Вы совершенно правильно принесли его к нам. Сейчас мы, Джим, тебя поудобней устроим в кровати, а скоро к тебе придет доктор.
И взгляд ее был исполнен такой доброты, что Джим почувствовал, как на него, подобно второму дыханию у бегуна, накатывается теплая волна второй смелости.
– Мне опять будет больно, да? – ровным голосом спросил он. – Я не хочу быть трусом, и вы, пожалуйста, не подумайте, что я трус, если я снова потеряю сознание. У меня это правда выходит совсем не нарочно. И мне ужасно неловко, что я доставляю вам столько хлопот.
– Вот уж можешь не волноваться, – заверила его мама. – Неужели ты думаешь, я не вижу, как тебе сейчас трудно, бедняга.
И она поцеловала его с такой нежностью, будто это был Питер.
– Мы рады, что ты у нас, правда, Бобби? – повернулась она к старшей дочери.
– Да, – ответила та, и по тому, какое у мамы было сейчас лицо, окончательно убедилась, насколько была права, когда приняла решение, что «гончего» в красной фуфайке надо нести к ним домой.
Глава тринадцатая. Дедушка «гончей»
Маме в тот день так и не удалось вернуться к сочинению своей истории, потому что сперва «гончего» в красной фуфайке, которого дети принесли в Дом-с-тремя-трубами, надо было уложить в постель, а затем появился доктор, и его помощь сопровождалась для пациента крайне болезненными ощущениями. Мама весь этот трудный период прошла вместе с Джимом, стараясь по мере сил отвлечь его от страданий, хотя, как отметила миссис Вайни, «вы здесь, дорогая, хоть наизнанку вывернитесь, а боль-то – она свою песню громче вашей споет».
Дети, решительно выдворенные доктором с места событий, сидели внизу, прислушиваясь из гостиной, как наверху ходят по спальне его ботинки. А потом оттуда раздался стон.
– Это просто кошмар, – поежилась Бобби. – Как же мне хочется, чтобы доктор Форрест справился поскорее. Бедный, несчастный Джим.
– Да уж, конечно, ужасно, – согласился с ней Питер. – Но в то же время очень интересно. Я бы вообще запретил докторам указывать, кто может остаться с больным, а кто нет, когда они с ним что-то делают. Тогда мы вот прямо сейчас увидали бы, как вправляют ногу и накладывают на нее гипс. Наверное, кости вовсю хрустят.
– Заткнись! – хором выкрикнули сестры.
– Ах, какие мы нежные, – фыркнул он. – Чего же тогда всю дорогу, пока шли домой, твердили, что собираетесь стать медсестрами, если при вас даже нельзя завести разговор о хрустящих костях. Вот, например, на полях сражений вам бы пришлось не только услышать, как я говорю об этом. Вы там бы услышали такой хруст собственными ушами. И многое бы еще увидели собственными глазами. И вам бы пришлось погружать свои руки по локоть в свернувшуюся кровь раненых и…
– Прекрати! – побелела Бобби. – Разве не видишь? Мне плохо от всех этих ужасов!
– Мне тоже, – поддакнула Филлис, хотя у нее-то лицо оставалось вполне румяным.
– Трусы, – бросил высокомерно Питер.
– Только мы почему-то с Филлис не испугались тогда смывать тебе кровь с ноги, – напомнила Бобби.
– Ну вот, – ухмыльнулся Питер. – Тогда вам тем более будет полезно, если я каждый день стану с вами по полчаса проводить беседу о сломанных костях и человеческих внутренностях, чтобы вы к ним привыкали.
Наверху передвинули стул.
– Слышите? – воздел к потолку указательный палец брат. – Это кость хрустит.
– Я хочу, чтобы ты перестал, – сердито проговорила Филлис. – Бобби это не нравится.
– Нет, вы лучше послушайте, что в таких случаях происходит, – с многообещающим видом продолжил Питер.
Вам, наверное, удивительно, почему он стал вдруг так мерзко себя вести. Полагаю, все объясняется тем, что он весь тот день был очень смелым, отзывчивым и благородным. Теперь же, когда напряжение спало, ему вдруг понадобилось хоть ненадолго повести себя по-другому. Называется это реакцией. Каждый из нас временами такое испытывает. Когда обстоятельства вынуждают нас оставаться хорошими дольше обычного, мы вдруг потом принимаемся делать и говорить что-то странное.
– Вот я сейчас расскажу вам, как они делают, – все сильней расходился Питер. – Сначала следует привязать пациента к кровати, чтобы он не брыкался. Это бы помешало работе доктора. Потом кто-нибудь держит больному голову, а кто-нибудь его сломанную ногу, и они тянут, пока кости не совпадут. И, конечно же, раздается хруст. А после ему накладывают шину.
– Не надо! – закрыла ладонями уши Филлис.
Но Бобби вдруг с неожиданным спокойствием предложила:
– А давайте я буду доктором, Филлис медсестрой, а ты пациентом, который сломал себе кость. До твоих ног ведь легче всего добраться. Ты нижние юбки не носишь.
– Тогда я сейчас принесу веревку и шины, – захватила идея Питера.
Веревки от ящиков, приехавших из их прежнего дома, сложили в большом деревянном коробе, который был убран в подвал. Питер принес оттуда большой перепутанный ком и доски для шин. Филлис встретила его возвращение довольным хихиканьем.
– Ну что ж, начнем, – сказал он и с горестным стоном вытянулся на кушетке.
– Вой потише, пожалуйста, – осадила его Бобби, старательно накладывая ряды веревок вокруг кушетки и его тела. – Теперь натягивай, Фил, – велела она сестре.
– Не надо так туго, – взмолился Питер. – Иначе вы мне действительно ногу сломаете.
Бобби сосредоточенно продолжала работать, все надежнее притягивая его к ложу.
– Достаточно, – осадил ее Питер. – Я и так уже совершенно не могу двигаться.
– Ты в этом уверен? – странным каким-то тоном спросила Бобби.
– Абсолютно уверен, – подтвердил он. – Давай-ка теперь уточним, как будем играть, кровь должна течь или нет?
– Ты лично можешь играть как хочешь, – скрестила со строгим видом на груди руки Бобби. – А мы с Фил отсюда уходим. И не станем тебя развязывать до тех пор, пока ты не пообещаешь прекратить свои гадкие разговоры о крови и ранах. Пошли, Фил.
– Звери! – принялся извиваться в веревках Питер. – Никогда ничего вам не пообещаю! А сейчас просто стану орать, пока мама не спустится.
– Ори на здоровье, – пожала плечами Бобби. – Заодно и расскажешь ей, почему мы тебя привязали. И мы совершенно не звери. Просто мы тебя попросили, а ты не остановился. Пошли, Фил, а он пусть полежит.
– Да это даже не твоя собственная идея, – подал голос с кушетки связанный Питер. – Украла из «Сталки и компании» Киплинга. Они там со старшеклассниками то же самое делали.
Сестры, не отвечая, с достоинством удалились, но, выходя из двери, едва не налетели на доктора Форреста, который с крайне довольным видом потирал руки и приговаривал:
– Ну, эта работа сделана. Прекрасный чистенький перелом. Не сомневаюсь, с ним будет полный порядок. И молодой человек-то какой отважный… Это как же прикажете понимать? – воззрился он на опутанного веревками Питера. – Затеяли игру в пленников?
Брови у доктора поднялись от недоумения. У него в голове не укладывалось, что Бобби могла предаваться веселой игре, в то время как наверху человек страдал от невыносимой боли.
– Совсем и не в пленников, а в сломанные кости, – пояснила Бобби. – Питер пациент, а я доктор.
Настоящий доктор нахмурился:
– В таком случае, должен заметить, что в свете событий, которые развивались сейчас наверху, это весьма бессердечно. Неужели у вас так мало воображения и чуткости? Не представляете, каково было бедному парню? На лбу капли пота. Он себе губы все искусал, чтобы не кричать. Каждое мое прикосновение отзывалось в нем болью и…
– В таком случае именно вас и нужно было связать, – заявила Филлис. – Вы такой же плохой…
– Замолчи! – прикрикнула на нее Бобби. – Вы, конечно, нас извините, но мы совершенно не бессердечные.
– Они нет, а я, наверное, да, – мрачно проговорил Питер. – И нечего тут благородничать, Бобби. Не выношу, когда ты меня выгораживаешь. И не позволю. Все случилось из-за того, что я говорил им о крови и ранах. И не желал прекращать. Это такая была для них подготовка, чтобы они потом стали настоящими сестрами милосердия. Им не хотелось слушать, но я все равно говорил.
– И? – смотрел на него внимательно доктор Форрест.
– И я предложил им поиграть в костоправов. Но это так, не всерьез. Мне казалось, что Бобби не согласится. Просто хотел ее подразнить, – продолжал Питер. – А она согласилась, и пришлось мне участвовать. Вот они и связали меня. Только это не их идея. Они ее сперли из такой книжки – «Сталки». Но все равно получилось ужасно стыдно.
Ухитрившись каким-то образом перевернуться со спины на живот, он уткнул лицо в деревянную спинку кушетки.
– Я думала, это никто не увидит, – чувствовала себя виноватой и Бобби, хоть Питер ее ни словом не упрекнул. – Мы не предполагали, что вы войдете. А слушать про кровь и раны я действительно не могу. Мне просто плохо от этого делается. Только связали-то мы его просто в шутку. Давай я тебя развяжу, Питер.
– Да хоть вообще никогда не развязывайте, мне наплевать, – сказал он. – Но твоих представлений о шутках я не разделяю.
– Я бы на вашем месте покончил с этим связываньем до того, как сюда войдет ваша мама, – посоветовал доктор. – Совершенно не надо сейчас ее лишний раз беспокоить.
– Учти, я тебе не давал никаких обещаний больше не говорить про раны, – сварливо отметил Питер, когда сестры стали его развязывать.
– Я очень теперь жалею, что так поступила, Пит, – склонилась к его лицу Бобби, борясь с непокорным узлом под кушеткой. – Но если бы ты только знал, как мне стало нехорошо от твоих разговоров.
– Тебе бы еще неплохо узнать, как мне стало нехорошо от тебя, – резко сбросив с себя веревку, поднялся на ноги брат.
– Я вообще-то сюда заглянул спросить, не сходит ли кто-то из вас со мной ко мне в кабинет, – снова вмешался в их дружескую беседу доктор. – Вашей маме понадобятся для ухода за Джимом кое-какие средства, а своего человека, который вам мог бы их принести, я сегодня отпус