рил девушке брат в день новоселья.
– Разбей ее о порог, – подсказал он маленькой Алисе, прижимавшей подарок к груди, – на счастье.
Она не смогла. Ведь разбить тарелку значило обидеть брата. Пусть даже он сам велел так поступить. Алиса пообещала сохранить подарок, а разбить можно что-то менее ценное. Лучше бы тогда она его послушала. Сейчас не пришлось бы трястись от страха из-за чьего-то глупого розыгрыша. Она все еще думала, что кто-то решил над ней подшутить и устроил «радушный прием». Поднявшаяся волной злоба смыла с сердца страх, словно ветхие шалаши на прибрежной линии, и отползла обратно в океан. Легкий бриз принес утешение, успокоив расшатавшиеся нервы, а набегающие на песок пенные «барашки» слизали оставшиеся следы беспокойства.
Алиса не сразу заметила придавленную тарелкой записку. Дрожащими пальцами девушка потянула обрывок тетрадного листа. В пляшущем свете от пламени свечи буквы казались живыми, готовыми наброситься на Алису в любой момент.
Она перечитала послание несколько раз, словно не доверяя собственному зрению; наконец, выйдя из оцепенения, в котором находилась, схватила тарелку и побежала вниз. Там она распахнула створку окна, чтобы выбросить «подарок», но замерла, наткнувшись взглядом на черную тень, зависшую с другой стороны окна всего в нескольких шагах от нее. Тень медленно подплыла к разделявшему их подоконнику, постоянно изменяясь, перетекая из одной формы в другую, похожая на жидкую ртуть. Оказавшись в освещенном пространстве, она улыбнулась Алисе чуть кривоватой улыбкой ее погибшего брата.
Оглохнув от собственного крика, девушка рухнула на пол.
Разбилась, падая, тарелка, а рядом, будто высохший лист, сорвавшийся с дерева, спланировала записка с выведенной аккуратным почерком короткой фразой:
«С возвращением домой, солнышко»
Конец XIX века
Николай Степанович так и не смог разгадать, как прознали о его преступлении. Только следующим днем, после того как во дворе усадьбы обнаружили мертвого Яшку с исполосованной глоткой, за ним пришел становой пристав, дал час на сборы, велев брать с собой лишь самое необходимое.
– Николаша, что с нами теперь будет? – рыдала на его груди Наталья. – Дочерей надо на ноги поднимать, Ольга под венец в следующем месяце отправится, но останутся Верочка с Надей.
– Не плачь, голубка моя, – гладил ее по голове Завойчинский, видя лишь один выход из западни. – Не ляжет на наш род позором мой арест.
– Николаша! Ты что еще задумал? – Наталья бежала за мужем до самых дверей его кабинета, где он заперся, отсекая от себя ее стенания. – Николаша, открой немедленно!
Ответом ей стал раздавшийся из-за двери выстрел.
Со смертью обвиняемого были сняты и обвинения. Только слухи все равно просочились. Ольгин жених, граф Потапов, прислал курьером письмо с отказом, в котором просил его извинить за сорванное торжество, пообещав возместить понесенные убытки.
А еще через месяц произошло новое несчастье, и Наталья Николаевна сразу вспомнила о приходившей к ней медведице. Как та и сказала – было слишком поздно.
Наутро Соболев чувствовал себя отвратительно. До поздней ночи он пытался дозвониться до Алисы и не смог. Механический голос упорно твердил о недоступности абонента. В итоге мужчина заснул лишь под утро, мучаясь теперь головной болью и дурным настроением. Деваха наверняка забыла зарядить телефон, не подумав о его нервах.
Конечно, нервничал он не из-за нее. Вот еще глупости! На кону стояли большие деньги, которые по вине Маркиной компания могла потерять. Но и она тоже хороша – должна была озаботиться заранее о том, чтобы быть на связи круглосуточно. Ее предупреждали о необходимости держать телефон включенным всегда.
Соболев вдруг вспомнил, что до сего дня Алиса Маркина никогда не нарушала правила. Самообладания это ему не прибавило, и когда Татьяна в кои-то веки попросила его провести день с ней, Андрей сорвался.
– У тебя телевизор сломался? – зло бросил он, не понимая, почему так говорит. Он мог многое думать про нее, но никогда не высказывался вслух, к тому же в подобном унизительном тоне. – Чего ты вдруг про меня вспомнила?
– Андрей, – ласково отвечала ему супруга, мягко улыбаясь и слегка склонив голову. – Не злись, пожалуйста. Я все понимаю, у тебя много работы, тебе нужно содержать огромную обузу в моем лице. Стоп, дорогой! – За годы брака Татьяна хорошо научилась различать его мимику, жесты и полунамеки. Она опережала его реакции, заранее готовила реплики и возражения. Вот и теперь Татьяна, скинув шкуру покорной овечки, показала острые зубки. Она понимала, куда нужно надавить, чтобы добиться своего. Подойдя к мужу почти вплотную и поправляя без того идеально сидящий галстук, прошептала:
– Не забывай, пожалуйста, в чьем доме мы с тобой живем. – Соболев слышал вместо «мы» – «ты», не питая иллюзий насчет возможной свободы. У него давно уже имелась собственная квартира, оформленная на Костика, но стоит заикнуться о разводе, и он запустит механизм саморазрушения. Тесть не простит ему бегства.
– Я помню, дорогая, – сжимая пальцами ее запястья и мягко отстраняя от себя, улыбался в ответ Соболев. – Но не понимаю, к чему разговор. Нам обоим он не доставляет никакого удовольствия.
– Мне нужно в больницу, и ты должен меня отвезти.
– Тань, я не могу, у меня сегодня дел по горло. Костик уже семь раз звонил, я и без того задержался.
– Никуда твой рыжий дружок не денется. – Андрею показалось, будто в глазах женщины вспыхнуло и погасло пламя. В голосе послышалось явное раздражение, но Татьяна умела быстро взять себя в руки. Сегодняшний случай не стал исключением. – Я не займу много времени. Олег Витальевич меня уже ждет, я вчера его предупредила, что приеду с любимым мужем.
– Кто такой Олег Витальевич?
– Тебе правда интересно? Мой гинеколог. Ну что, едем? – Татьяна сделала вид, что не заметила изумления на лице мужа.
В машине они промолчали всю дорогу, не зная, как справиться с нависшим напряжением. Соболев вспомнил ту единственную ночь, которую они с женой провели вместе пару недель назад. Она тогда сама пришла к нему в спальню и без лишних слов просто легла рядом, положив его руку себе на грудь.
– Я совсем перестала тебя интересовать? – В голосе женщины звучала такая боль, что он, как настоящий мужчина, не смог ответить правду, когда от него ждали другого.
– Ты моя жена, Татьяна. С чего вдруг такие вопросы?
– Татьяна! – фыркнула она, передразнивая интонацию супруга. – Хорошо хоть без приставки «товарищ».
– Таня, я… – Он попытался исправить ситуацию, сделав только хуже.
– Не надо, Андрей. Я взрослая женщина, адекватно оценивающая собственную внешность. Способна пока понять, когда мужчина меня хочет, а когда я ему противна. Только и ты меня пойми. Мы ведь оба помним, когда все изменилось. Почему ты не попытался все исправить? Ты ведь мой муж. Мужчина должен решать за женщину ее проблемы, приходить на помощь. Любить, наконец!
– Таня, – Соболев поднялся на локтях и заглянул в ее полные слез глаза, – я пытался. Очень старался все исправить, вернуть на свои места. Только я не железный, чтобы биться годами головой в каменную стену.
– Тебе меня хотя бы жаль, Андрюш? – По обвисшей щеке потек прозрачный ручеек.
– Я не должен тебя жалеть, – твердо ответил он, внезапно ощутив себя почти счастливым. Почти, потому как сказать правду было мало, надо еще чтобы Татьяна эту правду приняла.
– Поцелуй меня, пожалуйста, – невпопад попросила женщина и повернула к нему заплаканное лицо.
– Я спать хочу. – Он упал головой на подушку, крепко зажмурив защипавшие глаза. Докатился: собственная жена умоляет его о поцелуе. – Уже поздно, Таня.
Поздно. Слишком поздно что-либо менять. Он устал и больше не хочет даже пытаться. Может, ну его всё? Бросить к чертям постылую жену; плюнуть в лицо тестю, чуть что грозившему разорением; послать куда подальше сам город, насквозь прогнивший, увязший в липкой паутине «нужных связей». Есть ведь другая жизнь – где-то там, в другой вселенной, куда не дотянутся даже сами воспоминания об Андрее Соболеве.
Костян. Он ни за что не согласится уехать. У него-то всё по-настоящему, всё «правильно». С некоторых пор Андрей возненавидел это слово: пра-виль-но!
Каждый слог пропитан ядом, горькой желчью, вызывающей дурноту. Кто придумал говорить всем и каждому: «Так будет правильно»? Для кого правильно? Для него? Для несчастной женщины, вынужденной просить о близости родного мужа? Он всегда жил по правилам, и кто хотя бы раз сказал ему спасибо? Никто! Никогда!
Он, Андрей Соболев, крутой бизнесмен, взрослый мужик, всегда жил по чужим правилам. Так почему он должен подчиняться? Почему не взбунтуется и не разорвет порочный круг, в котором носится цирковой лошадкой. Чуть что не так – хлыстом по спине! Беги, лошадка, беги по кругу, так решили за тебя.
Так будет правильно!
Он презирал себя и все свое пустое существование, продолжая, однако, пятиться от проблем. Жалеет жену. Болван! Себя пожалей. Откуда тебе знать, что для нее хорошо? Почему ты вдруг возомнил себя судьей, карающим и милующим по собственной прихоти? Ты, не побывавший в чужой шкуре, как можешь решать, что правильно для нее? Может, ей хорошо в том мирке, который она для себя создала, спрятавшись в него, точно жирная улитка в раковину. И в этом она оказалась куда смелее его.
В поцелуй Соболев вложил всю злость, накопившуюся внутри. Задрав дрожащими руками подол платья, он с силой дернул тонкую ткань женских трусиков, отшвырнув ненужную теперь тряпку в сторону. Никаких ласк, никаких нежных слов и объятий. И плевать, что под тобой не юная прелестница, отдающаяся со всей своей горячностью и страстью. Он не ждал от процесса удовольствия, желая получить лишь удовлетворение.
Утром ему стало стыдно. Изнасиловал собственную жену. Соболев презирал себя еще больше.