– Увидишь.
И он был прав. Я увидела.
Сказать, что песня была прекрасной, – это все равно что сказать, что солнце горячее, рыба мокрая, а миллиард – большое число. Это вроде была опера… дуэт двух женщин. Обе изливали в пении душу, и, хотя слова были на непонятном языке, я чуть не расплакалась: в их голосах было что-то удивительно знакомое, словно они на молекулярном уровне понимали мою собственную, личную печаль.
Я вернула наушник Вику и собиралась спросить, как называется песня. Но тут он сказал:
– Мне кажется, за нами следят.
Метрах в десяти от нас над высоким заснеженным берегом показалась пара пронзительных глаз. Через секунду они появились снова и уставились на Вика.
– Да это же Заз! – Я слегка улыбнулась. Интересно, сколько он пролежал на животе в снегу? – Он так часто делает.
– Что делает?
– Он… Он старается защитить свою семью.
– Значит, Заз защищает тебя от… меня?
– Он шпионит за всеми Главами первую пару дней. И не называй его Зазом.
– Но почему? Вы же называете.
– Во-первых, Баз не называет. То есть ему бы никто не запретил: он заслужил это право. А ты нет. Пока что нет.
Вик неподвижно смотрел вдаль, на берег.
– Ладно. А как я узнаю, что заслужил?
– Ты поймешь.
Снова стало тихо; мы сидели, окруженные эхом песни.
– А с деньгами что? – спросил Вик.
– А что с деньгами?
– Ну, вам же нужны деньги, чтобы жить…
– Меньше, чем они говорят.
– Кто они?
– Ну, они. Типа правительство, СМИ, все дела. Общество потребления и наша склонность вешать на счастье ценник… – Честно говоря, я понятия не имела, что за бред несу, но звучало хорошо. – В любом случае, у нас в городе есть несколько ранних Глав, и они нам помогают. Остальное покрывает работа База в кинотеатре. Он даже откладывать умудряется. Планирует открыть службу такси: «Служба Ренессанс».
– Клево, – проговорил Вик. – А почему служба такси?
Я откинула волосы на сторону. Гарри Конник Младший-Младший лениво плавал у нас под ногами.
– У тебя ужасно много вопросов.
– А у тебя не то чтобы много ответов.
– Пусть Баз тебе расскажет. Это его тема.
– Ладно. А что твоя тема? Коко говорит, ты недавно закончила школу?
Я улыбнулась ему, взяла его окровавленные джинсы, встала и стряхнула с задницы снег:
– Давай я помогу тебе донести вещи. Нам пора назад.
– Мэд…
– Что?
– Что такое Глава?
Я повернулась и посмотрела на ряд парников. Заз сидел рядом в засаде.
– Терпение, таракашка.
Прошло аж десять минут, пока не вернулся Вик. За это время я успела запихать его штаны на полку рядом с пластинками. Непонятно, зачем я вообще их взяла. Затем я села на диван и постаралась погрузиться в «Изгоев»; обычно это удавалось мне без особых усилий, но сейчас песня Вика заползала в мой мозг, лилась по венам, пульсировала в теле.
Заз поставил «Round about Midnight» Майлса Дэвиса, а Коко, встав на колени рядом с рюкзаком Вика, рылась в его вещах.
– Коко, что ты там делаешь?
Она достала несколько учебников и положила их на столик:
– Проверяю на наличие контрабанды. Мы ведь совсем не знаем его, этого чувака. На вид мирный, но вдруг на самом деле он бывший солдат, которого завербовал Талибан?
– Не глупи. – Я положила книгу на колени. – Вик явно не талиб, и в рюкзаке у него точно не сраная контрабанда. Ты вообще знаешь, что значит это слово?
Она резко повернулась, взмахнув волосами:
– А ты?
Заз дважды щелкнул пальцами. Он терпеть не мог, когда мы ругались.
Коко опять принялась рыться в сумке Вика.
– Слушай, мне правда не нравится, что ты копошишься в вещах Вика. Он может вернуться в любой мом…
– Ага! – сказала она, вытаскивая вазу.
При свете дня стало очевидно, что никакая это не ваза. Коко поставила урну на кофейный столик:
– Контрабанда.
– Извините, – раздался тихий голос. Как я и предвидела: никто из нас не расслышал, как вошел Вик. Он стоял у двери и смотрел на нас в упор. – Наверно, надо топать погромче.
В каком-то тумане он прошагал к кофейному столику и склонился над урной, как хищник, готовый наброситься на добычу.
– Видимо, ты был прав, – сказала Коко. – Я и правда негодная уличная оборванка.
Мы все приблизились к Вику, словно влекомые невидимым магнитом, и, встав вокруг, смотрели на урну.
– Что это? – спросила Коко. – Что там внутри?
Вик достал носовой платок и промокнул рот:
– Мой папа.
Он сказал это вслух, но слова прозвучали как шепот.
ТриНаши прошедшие времена, или Неизбежность соответствующих узлов
Комната для допросов № 3
Бруно Виктор Бенуччи III и сержант С. Мендес 19 декабря // 16:21
– Вик, ты меня слушаешь?
Я убрал платок в карман и оглядел комнату в поисках часов. Оказывается, время тянется дольше, если за ним невозможно следить.
– Простите, – сказал я. – Повторите вопрос, пожалуйста.
– Баз когда-нибудь говорил, почему Нзази не разговаривает?
Мендес постукивает ручкой по углу папки. Она почти ничего не записывает. Ну и правда, зачем бы: у нас ведь есть диктофон. Ручка служит ей миниатюрной барабанной палочкой: она стучит ею о стол, блокнот, браслет на левой руке…
Ритмично. Ритмично. Ритм, ритм, ритмично. Ритмично. Ритмично. Ритм, ритм, ритмично.
. .
– Говорил, – отвечаю я.
– И?
На самом деле еще двадцать четыре часа назад я почти ничего не знал о прежней жизни братьев Кабонго. Но с тех пор многое изменилось. И прошлой ночью – или сегодня рано утром, точно не могу сказать когда именно, – я узнал очень, очень много.
– Братья Кабонго родились в Браззавиле, в Республике Конго. Когда Базу было лет десять, их семье пришлось бежать. Заз тогда был совсем маленьким. А еще у них тогда была сестра. Они шли многие месяцы, почти не ели и не пили. Вокруг них умирали люди. Зашли довольно далеко, но потом их отец умер от недоедания.
– Ужасно. Ты сказал, Базу было десять?
Я кивнул.
– А Нзази и Нсимбе сколько было лет, как думаешь?
– Думаю, около трех или…
…
Черт!
…
…
– Вик, что такое?
…
Я смотрю Мендес в глаза и обдумываю каждое ее слово.
– Откуда вы узнали про Нсимбу?
– Что?
– Вот только что… Вы сказали «Нзази и Нсимба».
Мендес зарделась и принялась листать какие-то бумаги в папке.
– Ты сказал, у них была сестра…
– Но по имени ее не называл.
– В Конго это обычная практика – называть близнецов Нзази и Нсимба. Вот я и предположила.
– А я не говорил, что они были близнецами.
Наверно, было не так сложно добыть информацию о том, как жили Кабонго до того, как они переселились в Штаты. Баз упоминал организации вроде Красного Креста и Управления верховного комиссара ООН по делам беженцев. Наверняка остались записи и документы, описывающие их жизнь. Но теперь мне непонятно, что еще знает Мендес и как тщательно она собирала информацию.
Она прихлебывает кофе и сверяется с наручными часами. – Ладно, в любом случае, ты собирался рассказать, почему Нзази не разговаривает.
Я провожу рукой по волосам:
– Мне как-то не хочется вдаваться в детали. Мальчишка навидался ужасов, когда был совсем крохой, мисс Мендес. Если ему не хочется разговаривать, я его не виню. Честно говоря, учитывая, через что он прошел, я бы сказал, что он хорошо справляется.
Ритмично. Ритмично. Ритм, ритм, ритмично.
…
Мендес из ниоткуда достает манильскую папку и кидает ее на стол. Есть что-то в ней ужасающе простое, как лицо незнакомца на вашем семейном портрете.
В дверь стучат, и входит мужик в костюме и с копной рыжих волос.
– Детектив Рон, – говорит Мендес, – это Вик Бенуччи. Детектив Рон кивает, внимательно вглядываясь мне в лицо. За считаные секунды я вижу: натянутую небрежность, попытки что-то себе объяснить, за которыми следует улыбка «не-на-что-тут-смотреть», и, наконец, медленный взгляд в сторону.
Ох, если бы мне давали по десять центов за каждый медленный взгляд в сторону…
– Как дела? – спрашивает Мендес.
– Неважно, – отвечает детектив Рон, избегая встречаться со мной глазами.
– Рональд, что?
Судя по тону Мендес, я предполагаю, что детектив Рональд – это такой Фрэнк хакенсакской полиции. И правда, есть в нем что-то от французского пуделя.
– Мы пытаемся дозвониться, – говорит Рон. – Она не отвечает.
В дальнем конце коридора сквозь дверное окошко я замечаю желтые волосы Мэд. Такая дичь: если человек правильный, то скучаешь по всему, что ему принадлежит. Мэд – мой правильный человек, следовательно, я скучаю по ее волосам, ее ботинкам и по ее всему, всему.
– Оставьте голосовое сообщение, – предлагает Мендес.
– Пытался. Почтовый ящик заполнен.
Во рту у меня внезапно пересыхает, ухо дергается, а в животе разливается великая вальяжность. Я знал, что они пытаются связаться с мамой, но просто представить ее здесь…
Когда она придет, ей придется подождать. Я не собираюсь останавливаться.
– Ладно, продолжайте. И сообщите мне, как только дозвонитесь.
По пути к двери детектив Рон одаряет Мендес особенной улыбкой. За годы практики я превратился в эксперта по чтению улыбок, словно невозможность улыбаться самому делает меня более чутким к чужим улыбкам.
…
…
– Так это… – говорю я. – Детектив Рональд.
– А что он? – спрашивает Мендес.
– Он же вам жопу лижет, да?
Мендес молча складывает руки на груди.
– Есть вопрос, – продолжаю я. – Ему ведь нравится торчать за дверью, да? А знаете, мне всегда казалось, что это работа как раз для таких, как он. Эй, а знаете, какая работа для вас? Сидеть. В коридоре.
Мендес раскрывает папку и достает несколько листов бумаги. Она переворачивает их лицом вниз и складывает руки поверх:
– Вик, ты когда-нибудь слышал про тач-ДНК-метод?