– Подумай о том, какой это прекрасный символ, Вик. Твое вступление в должность Главы. Внешний символ, знаешь ли, чего-то более великого внутри.
– Вроде крещения, – сказал Баз. – Внешний символ внутреннего перерождения.
– Внутреннее перерождение, – повторила, кивая, Мэд. – Именно. Ну, что скажешь?
Честно говоря, после вчерашнего столкновения с Гюнтером я был счастлив, что они вообще еще разговаривают со мной. Случай с «Визином» чуть не стоил им жилья, и они вполне могли изгнать меня навеки в мир объятий сбоку.
Итак, я согласился на стрижку.
Мы надели куртки, вышли из Одиннадцатого парника и направились к сараю. Мэд вручила мне шапку, такую же, как у нее, только синюю.
– Знаешь, Мэд… все эти шапки, стрижки… Ты одержима идеей изменить вид моего черепа.
– Странные штуки говоришь, – ответила Мэд.
– А ты странные штуки делаешь.
И все же. Я надел шапку. Очень, невероятно удобная.
Баз объяснил, что идея о жизни в парнике пришла ему в голову, когда он обдумывал, где будут жить герои его книги. Место должно было быть дешевым – разумеется! – но при этом уникальным. «Будто из фэнтези».
Я сказал ему, что у него отлично получилось.
Мы пришли в сарай. Согласно ребятам, здесь Гюнтер Мейвуд почти не появлялся. Так как разбрасывать волосы по жилому помещению было бы неудобно, стрижку решили провести здесь. По сути, сарай представлял из себя следующее: полуразваленная халупа в стиле «американский шик», словно один из маминых каталогов старинных станков вырос и обзавелся низким голосом и щетиной. Внутри было полно древесины, и еще вещей, сделанных из этой самой древесины.
Мэд вытащила откуда-то табурет, стряхнула с него пыль и жестом приказала мне сесть.
– А это обязательно? – спросил я, выглядывая пути к отступлению (мы, объятия сбоку, часто так делаем).
– Хорошая стрижка помогает лучше психотерапии, – сказала Мэд, пробегая рукой по выбритой половине головы.
Баз и Нзази сидели на неотшлифованных креслах-качалках, а Коко вспрыгнула на покрытый опилками стол и сидела, болтая в предвкушении крохотными ножками. Силы противника меня превосходили. Я подошел к табурету и сел. За считаные секунды моя задница покрылась инеем.
– Итак, что же мы будем делать… – Мэд изучала мои волосы, как скульптор – глыбу мрамора.
Коко хлопнула варежкой о варежку:
– Крысиный хвост!
– Как там называют такую забавную прическу? – спросил Баз. – Спереди в мир, сзади на пир?
– О-о-о, маллет! – воскликнула Коко. – Даже лучше!
Я натянул шапку на уши. За наше недолгое время вместе мы очень сдружились; она стала моей шерстяной крепостью. Шерсть не то чтобы хорошо выдерживает военные атаки, но уж что поделать. На секунду стало совсем тихо, лишь скрипели кресла-качалки. А потом…
– Содапоп из фильма, – прошептала Мэд.
– Ох, черт побери, да, – сказала Коко.
Нзази щелкнул пальцами.
– Эй, чего? – спросил я.
Мэд вынула из розетки какую-то древнюю электропилу и включила машинку для стрижки:
– Будет очень круто. Ну, не в традиционном смысле слова.
– Слава богу, – сказал я, пихая руки в карман метсиков. – Мы же не хотим, чтобы люди подумали, что я крутой в традиционном смысле.
Коко утробно захихикала:
– Содапоп – это персонаж «Изгоев». Мэд говорит, что Роб Лоу – просто душка….
Я совсем перестал соображать, о чем они.
Мэд пару раз включила-выключила машинку, заводя ее, как автомобиль.
– Содапопа играет очень молодой и очень хорошенький Роб Лоу. В книге у него немного другие волосы. По книге у него практически такая же прическа, как у тебя, только чуть более объемная и волосы зачесаны назад. А в фильме Сода-поп очень крутой, в стиле пятидесятых – восьмидесятых. Наверху надо будет оставить подлиннее, а по сторонам они, знаешь, просто так мохнатятся.
– Мохнатятся? – переспросил я.
– Ага, но я их немножко приглажу, чтобы не было совсем как в кино. – Она положила машинку на место, взяла ножницы и щелкнула ими в воздухе. – Начнем с ручной работы.
Будто мне было не все равно, как она разрушит мою стену.
– Готов? – спросила Мэд.
И не успел я сказать: «По правде говоря, нет», она уже сняла с меня шапку и взялась за работу.
Щелк-щелк-щелк.
Тошнотворное головокружение куда-то исчезло.
Щелк-щелк-щелк.
Я уже давно не стригся.
Щелк-щелк-щелк.
Забыл, как часто парикмахер наклоняется к тебе.
Щелк-щелк-щелк.
Я забыл, как часто он тебя касается.
Я в четвертый раз перечитала абзац, потом сдалась и захлопнула книгу. Обычно, чтобы я отвлеклась от мира социалистов, обитателей улиц, драк на ножах и юных влюбленных, нужно было приложить серьезные усилия. Автобусу на Энглвуд это удалось: он петлял, словно по худшим уголкам Дантова ада, источая густые ароматы протухшей еды, пота и извечной тоски. Скорее бы Баз с Зазом уже запустили свою службу такси и я смогла распрощаться с общественным транспортом.
Если я, конечно, еще буду здесь, когда это случится.
Я допила кофе, сунула пустой стаканчик в карман сиденья передо мной и попыталась сосредоточиться на цели нашей поездки: «Швырни меня с Утесов». Если бы я самолично не прочла Последнюю записку, я бы предположила, что папа Вика любил черный юмор. Но я услышала тихую глубину и отчаяние в этом излитом на бумагу голосе и знала, что ничего черного в этом не было. Если мне не посчастливится заболеть чем-нибудь неизлечимым, я надеюсь, что смогу перенести это с такой же упрямой искренностью, как мистер Бенуччи. И помочь бросить его с утесов – это самое малое, что я могла для него сделать.
Утесы представляли собой ряд крутых скал, что тянутся километров на тридцать вдоль побережья Гудзона. Обсудив все как следует, мы решили, что достаточно будет развеять прах с первой же обзорной площадки. За окном серебристо мелькали заснеженные деревья. За моей спиной Заз щелкал пальцами в такт шинам автобуса. Коко сидела рядом со мной, засыпанная крошками кекса, и храпела, как медведь в спячке.
Я наклонилась вперед и втиснула голову между двумя сиденьями впереди, где сидели Баз с Виком.
– Эй, – сказала я.
– И ты эй, – сказал Баз.
Наверняка я сказать не могла, но мне показалось, что за последние пару минут они несколько раз произнесли мое имя. Я встала на колени в кресле и посмотрела на них сверху вниз:
– Ты же знаешь, что меня это бесит.
– Что? – спросил Баз.
– Шепотки. Обо мне. Тебе есть что сказать?
Они посмотрели вверх на меня, потом друг на друга.
– Мы не говорили о тебе, – ответил Баз. – Я просто рассказывал Вику, что Гюнтер Мейвуд – это единственная Глава, который не знает, что он Глава, и как мы просто приносим ему продукты и прочее в обмен на жилье.
– А если книгу и правда опубликуют? – спросил Вик. – И если он ее прочтет? Думаешь, он не узнает свой собственный сад… или имя?
Я сама уже несколько раз говорила об этом с Базом. Приятно послушать, как мои аргументы приводит кто-то другой.
– Во-первых, не если, а когда мою книгу опубликуют. Во-вторых, я уже говорил, что поменяю все имена. В-третьих, этот мужик – настоящий затворник. Он и не узнает, что книга существует.
– А Интернет? – спросил Вик.
Я улыбнулась Базу сверху вниз и драматично нахмурила лоб:
– Да, Баз, а Интернет?
Баз вздохнул, отвернулся к окну и пробормотал что-то под нос. Я посмотрела на Вика:
– Я пыталась объяснить ему, что Гюнтеру необязательно покидать сад. Что он узнает…
– Мы говорили о тебе, – сказал Вик, вытирая уголок рта платком.
– Что?
– Раньше. До Гюнтера. Я спросил База, читаешь ли ты что-нибудь кроме «Изгоев». Он сказал, что мне надо спросить тебя про твою теорию.
– Ладно. Но учти, что Воронка Хинтон – это не теория, а факт. Последние строчки шедевра С. Э. Хинтон в точности повторяют первые. – Я схватила книгу, прочла первый абзац, потом перелистнула в конец и прочла последний. – Гениально, правда?
– Правда, – сказал Вик.
Я закрыла книгу и стала разглядывать обложку.
– Знаешь, Хинтон начала писать эту книгу, когда ей было пятнадцать. Мне уже почти восемнадцать, и чего я добилась? Ничего, nada.
Я никогда не стремилась к величию, но все равно же хочется оставить после себя какой-то след. Что-то, что бы сказало за меня: «Я была здесь, черт возьми. Помните меня».
– Так или иначе, – продожила я, – можно сказать, что я продолжаю читать эту книгу, потому что я ее не закончила.
– Воронка Хинтон, – сказал Вик.
– Воронка Хинтон, – кивнула я.
– Время воронки! – раздался из ниоткуда голос Коко. Я даже не знаю, когда она успела проснуться.
– Что?
Она соскользнула ниже по сиденью так, что достала ногами до пола.
– Когда ты говоришь про воронку, я сразу думаю про какие-то американские горки. Добро пожаловать в бесконечновую воронку!
– Нет такого слова, Коко.
– Да точно есть. Ну, знаешь, как новая, только бесконечная.
Я опустилась на сиденье и уставилась в окно на деревья.
– Кокосик, ты знаешь, что я люблю тебя. Но ты совершенно сбрендившая.
Она драматично пожала плечами, потянулась через меня и тоже посмотрела за окно.
– Однако это не я застряла в бесконечновой истории.
От автобусной остановки в Энглвуде было километра четыре до начала Утесной аллеи. Нас в итоге подбросила до реки девчонка по имени Джейн. Мы сидели в салоне ее джипа, и она рассказывала нам про Стюарта, своего давнего бойфренда, а теперь и жениха. Он был «начинающим частным предпринимателем в сфере аренды автомобилей».
Мне показалось, что на слух как-то не впечатляет.
С другой стороны, я сидел в заднем ряду со стороны пассажира, а Мэд – в среднем ряду со стороны водителя. Следовательно, правая сторона ее лица попадала в поле моего обзора, и, так как я сидел немного позади, я мог таращиться, не боясь быть пойманным.
Я был непревзойденным мастером таращиться с угла заднего сиденья, и сейчас звезды сложились так, что я мог проявить все свои навыки. И получилось так, что, глядя на правую сторону лица Мэд, я задумался о тоне ее голоса, когда она говорила о достижениях юной С. Э. Хинтон. Я видел, как она перекинула волосы на сторону, все эти волны одним движением… Интересно, как существо, которое может перекинуть волосы с таким ангельским изяществом, может быть таким грустным. Может, в этом есть какой-то космический баланс, тайное равновесие человеческих жизней. Эй, ты можешь быть вот этой прелестью, но только если ты возьмешь еще и вот этот ужас. Кушай, не обляпайся.