– А что такого личного в Утесах? – спросила Коко.
– Сильвия и Мортимер Альтной, – прошептал Вик.
Он рассказал всем про скамью с табличкой, посвященную супругам Альтной, и что «Альтной» переводится как «старо-новый».
– Мои родители говорили, что будут любить друг друга, пока не станут «старо-новыми». И посмотрите-ка… – Он достал из рюкзака Последнюю записку своего отца и указал в самый конец. – Подпись.
В воздухе висело ощутимое напряжение. Мы все его чувствовали. Будто Последняя записка была картой сокровищ, и мы только что поняли, какое место отмечено крестиком.
– Ладно, давай посмотрим на это с другого угла, – сказала я.
– Ты о чем? – спросил Баз.
– Ну, мы можем пытаться понять, что это за колодец желаний, а можем подумать, были ли еще какие-то особые места, которые что-то значили для твоих родителей, Вик. Куда они пошли на первое свидание, может, или их школа, или…
– Или где они поженились, – сказала Коко.
Коко сообщила нам, что ей потребуется еще минут одиннадцать, чтобы выбрать мороженое (и плевать на натуральные ароматизаторы!) По ее словам, так мы отплатим ей за отличную подсказку.
Следовательно, Мэд вышла наружу покурить.
Следовательно, я пошел за ней.
Мы сели на тротуар, она затянулась, и я расстроился. Мне хотелось, чтобы на земле как можно дольше существовала Мэд. А ее привычка к курению сильно мешала моим планам, что подтверждали и история, и наука.
– Знаешь, мы не найдем колодец желаний, – сказал я.
– Вот это я понимаю – оптимизм.
– То есть не найдем в церкви, где поженились родители.
– Откуда ты знаешь?
Я сказал Мэд, что такое уж у меня предчувствие, но на самом деле после папиной смерти я провел много часов, разглядывая старые семейные фото. Наверно, я – единственный подросток, который мог бы в точности описать свадебное платье своей матери. И торт, и цветы, и друзей жениха, и подружек невесты, и да, даже церковь (собор Св. Барта на Бридж-стрит). Я все запомнил. Если бы папа не умер, я бы, наверно, никогда не стал часами разглядывать эти фотографии и не узнал бы, что это была старая каменная церковь с огромной красной дверью, треснувшей по центру, словно в нее ударила молния.
Но он умер, и поэтому я все это знал.
А еще я знал, что там не было никакого колодца желаний. Я в этом соборе не бывал, но фотографий было достаточно. Однако предложений получше у меня не было. И какая-то часть меня хотела побывать в соборе. Если папин список был чертежом, то собор Св. Барта был точкой отсчета или чем-то вроде того.
– Хм, – сказала Мэд.
Из-за спина к нам приближалась группа подростков. Я слышал их шаги: тяжелые, жесткие. На одном из них были кроссовки «Асикс»: одна фиолетовая, одна черная. Роланд с компанией. Ребята с моста. На этот раз избежать встречи не получится. Они подходили ближе. Я опустил голову и старался прогнать из головы все эти «о боже мой», и «какого хрена», и «ну, блин, этого еще не хватало».
Так много ног. Так много слов.
Проходя мимо, они продолжали осыпать меня насмешками. Они шли в магазин. И когда я уже думал, что могу поднять голову, Мэд завопила:
– Эй!
– Стой. Мэд, что ты делаешь?
Она встала с обочины и отряхнула джинсы:
– А ну идите сюда. На секундочку.
– Мэд, не надо.
Но было уже поздно. Шествие возглавлял Роланд в разноцветных кроссовках. Компания медленно вытекла из «Фудвиля» и просочилась практически к нам впритык. И тут Мэд совершенно преобразилась. Она улыбнулась улыбкой сирены и поправила волосы именно так, как нравится парням.
Как нравится мне.
Не знаю. Видимо, одно палубное орудие совершенно не в курсе, когда надо прицеливаться.
– Чё как, красотка? – сказал Роланд.
Я никак не мог вспомнить его прозвище. Что-то там про хлопья, вроде. Или имя какого-то рэпера?
– А, привет. – Мэд все еще улыбалась. – Как там тебя зовут?
Я почти не узнал ее голос. Какой он стал высокий, какой игривый.
– Зовут Роланд, но друзья называют меня Попс.
Ах да! Попс. Точно.
Один из его прихвостней сложил руки на груди.
– Попс – наш братуха. Респект и уважуха!
– Респект и уважуха! – отозвались остальные.
Вот так звучит современный мужской разговор.
И вот поэтому я не вписываюсь в компании.
Мэд показала на меня. Я все еще смотрел в землю, размышляя, есть ли способ как-то уменьшиться и спрятаться в собственных ботинках.
– Видите его? – спросила она. – Это Бруно Виктор Бенуччи III.
– И чё? – сказал Попс.
– И то, – сказала Мэд. – Бруно Виктор Бенуччи III – сын сеньоры Дорис Бенуччи и покойного Бруно Виктора Бенуччи Второго. Смекаете?
Попс посоветовался со своими вассалами и ответил ей решительным «Э-э-э, нет».
– Ну… – продолжила Мэд. – Бруно Виктор Бенуччи Второй был главным поставщиком Северных Танцоров.
– Чего? Кого?
– Северных Танцоров. Наших друзей с Севера. Ну, вы знаете, это все… – Она щелкнула пальцами и сделала какой-то нелепый жест, ударив ладонью по локтю.
Один из вассалов сказал: «Чувак», и Попс согласно покивал.
– Ты ваще о чем сейчас?
– Я ваще сейчас о мафии, – ответила Мэд.
Это произвело мгновенный эффект. Попс быстро обернулся в переулок, словно из-за угла вот-вот появится сам Аль Капоне с автоматом Томпсона и прицелится ему в голову.
– Блин, вот говно, – прошептал он.
– Да уж, говно то еще, мистер Попс, – подтвердила Мэд. – Слушайте, мне, честно, все равно, чем вы занимаетесь. Просто хотела предупредить, чтоб вы знали, над кем смеетесь.
Разноцветные «Асиксы» медленно подошли ко мне ближе. Роланд «Попс» встал на колени и заглянул мне в глаза.
– Слышь, это… Я не знал, что ты с ними. – Он прокашлялся и тревожно оглянулся по сторонам. – Ты там это… Может, замолвишь за меня словечко у Северных…
– Танцоров, – подсказала Мэд.
Боже, я бы прямо сейчас на ней женился.
Попс энергично закивал:
– Конечно, танцоров. Мистер Бенуччи, если получится, я был бы очень благодарен. И это, конечно, не переживай больше из-за школы. Никто не будет над тобой смеяться.
Я посмотрел ему прямо в глаза и дождался, когда он отведет взгляд.
– Почему кто-то должен надо мной смеяться?
Он дернул кадыком.
– Да, правда. Не, я не имел в виду… конечно, нипочему. Я просто… я прослежу. Вот и все. – Он утер со лба пот. – Ну так что? Сможешь? Замолвишь словечко?
У папы был талант находить преимущества в недостатках. И он изо всех сил старался научить меня тому же самому. Прямо сейчас я был сильно благодарен Вселенной за мое безэмоциональное лицо и впервые обрадовался, что не умею улыбаться.
– Я подумаю об этом, – сказал я, пожимая плечами. – Но ничего не обещаю.
Попс засиял улыбкой, пожал мне руку и повел свою армию кретинов в «Фудвиль». Как только они скрылись из виду, мы с Мэд расхохотались.
– Думаю, теперь о них можно не переживать.
– Спасибо Северным чего? Кого?
– Спасибо Северным чего, кого.
. . .
– Как ты выдерживаешь? – спросила Мэд.
– Что выдерживаю?
– Таких вот людей.
Если задуматься, я бы мог вспомнить, когда меня впервые стали дразнить. Первый класс. Марк, фамилию не помню… такой лопоухий. С тех пор мне встречалось много Марков. Детей, которые начинали дразнить других раньше, чем кто-то стал бы дразнить их самих. Чего я не понимал, так это зачем вообще над кем-то смеяться.
– Я привык, – сказал я. – Но они, кажется, ко мне никак не привыкнут.
Она зажгла следующую сигарету, выдохнула дым в морозный эфир, и я снова от всей души пожалел, что она не бросила курить.
Через дорогу шла симпатичная парочка, держась за руки. Увидев меня, они быстро отвернулись.
… …
– Иногда мне кажется, это лучше, чем жалость.
Мэд сняла с языка обрывок фильтра:
– Что?
… …
Я часто спорил с собой. Обычно стоя в душе, но случалось где угодно. Не уверен, что это нормально; скорее нет, чем да. Однако что поделать. Я выбирал одну из точек зрения и спорил с собой до посинения. В бесконечном выборе между насмешкой и жалостью я вкратце так сформулировал для себя аргументы: насмешки часто бездумны, но намеренны; жалость же, напротив, хорошо продуманна, но не намеренна.
Я все еще слышал их смех, чувствовал неприкрытое отвращение Попса и его нелепой команды.
Насмешки сильно задевают.
Я наблюдал за привлекательной парочкой: они шли, глядя прямо перед собой, стараясь не смотреть в мою сторону.
Жалость тоже сильно задевает.
Так что же задевает сильнее? Ладно, тут легко: это определенно насмешки, но вопрос в другом. Какая кому разница? Это как спросить, что ты предпочтешь – чтобы тебе вломили дубиной или железным ломом? По-любому окажешься на земле, и могу поспорить, тебе будет совершенно начхать на физические свойства обоих орудий.
– Вик?
– Что?
– Ты что-то завис.
Я кашлянул:
– Знаешь, тебе правда лучше бросить курить.
Мэд затоптала сигарету и посмотрела на меня фейерверками глаз. В них было что-то абсолютно противоположное и насмешке, и жалости. Меня поразила ее утренняя красота. Она была совсем иной, не такой, как вечерняя. Сам не знаю. У Мэд было много разной красоты, и иногда она была связана со временем. И вся эта красота вынуждала меня делать такое, чего я никогда не делал раньше.
Было много всего, чего я никогда не делал раньше.
Из «Фудвиля» до Святого Барта было минут пятнадцать пешком. И почти все это время я наблюдала, как Коко ест мороженое из ведерка, временами восхищенно поглядывая на браслет РСА или вытягивая руку под неестественными углами, чтобы браслет заметили прохожие. Баз всегда предупреждал, чтобы мы не привлекали к себе слишком много внимания. Поэтому вместо того, чтобы объявить о нашей организации окружающим, Коко тихо сообщила Вику, что люди вокруг «начнут осознавать», что Ребята с Аппетитом – не просто кучка оборванцев, но компания, «которой не чужды моральные принципы».