– Что? – не понял я.
– Люди многое помнят, по самым разным причинам. Я вот – так уж получилось – помню все свадьбы, которые когда-либо проводил. Твоя мама сказала, что хочет пожениться у воды, где угодно, хоть в самой завалящей лагуне. Но ее мама – твоя бабушка – и слышать об этом не хотела. Как она тогда сказала? Ах да. «Настоящая церковь для настоящей свадьбы».
Я слышал его и почувствовал себя вот как: малый мальчик, который несет чемодан где-то вдали, на горизонте. Граница между моей Страной Чего-то и Страной Ничего стремительно сокращалась.
– Твоя мама вся сияла. Я всегда чувствовал, как заразительна радость невесты, знаешь ли. И судя по виду твоей мамы, гости должны были просто с ума сходить от веселья. Сам-то я вполне сходил. И вот как раз когда я собирался начать церемонию, твой папа повернулся лицом к присутствующим, сказал: «Давайте все за нами» – и схватил твою маму за руку. Они вышли вот в эту дверь. – Он показал на дверь за спиной База. – Гости были озадачены, но, мне кажется, еще им было очень любопытно, в чем же дело. Две главные причины, почему они вообще пришли сюда, только что исчезли через заднюю дверь. Что оставалось гостям, как не пойти за ними? Мы с твоей бабушкой вывели всех наружу и там увидели твоих родителей. Они стояли, держась за руки, у колодца желаний. В тот день твоему отцу удалось почти невероятное: оставить довольными будущую тещу и будущую жену. Они поженились на церковной территории и одновременно у воды.
– Этого не было на фотографиях. Колодца желаний.
Отец Рейнс улыбнулся от самых корней до верхних веточек своих пушистых волос. Он встал на одно колено и прошептал финал истории.
– Ты не поверишь, но, когда я провозгласил их мужем и женой, полил дождь. Словно сам Господь Всемогущий решил исполнить желание твоей мамы пожениться у воды. Все фотографии сделали внутри. – Он склонил голову набок. На лице его расцветала широкая улыбка.
– Что такое?
Отец Рейнс выдернул из пола свои корненоги и сказал:
– Вы выглядите в точности как они. – И заперся в администрации.
Я обернулся и увидел своих юных родителей: они целовались, смеялись, любили, жили. А ведь я сам только что впервые поцеловался – и это в церкви, где их поженили. И ведь мы уже нашли четыре из пяти мест в папином списке. И ведь впервые со времени его смерти я почувствовал себя частью семьи. Много что можно было сказать, и, если бы не комок у меня в горле, я бы и сказал. Но рюкзак оттягивал мне спину весом тысячи кирпичей, и тяжелый стук сердца не затихал ни на секунду, и я не слышал чудес прошлого за фактами настоящего.
Факты Настоящего таковы:
1 По миру, вероятно, разбросаны тысячи крошечных колодцев желаний: того, чего я не знаю и никогда не узнаю о родителях.
2. Потому что не важно, насколько я хорошо их знал: у них была жизнь и до меня.
3. А еще было похоже, что жизнь до меня у них была гораздо лучше, чем со мной.
Я пошла за Виком через заднюю дверь и заковыляла по снегу, через снег, над снегом упавшим и под снегом падающим. Какая метель из предлогов. Мы миновали тщедушные деревья и высокие шипастые кусты и, протолкавшись через заросли вьющегося винограда, наконец оказались у заброшенного колодца желаний. Замерзшего, как и предсказывал отец Рейнс. Колодец был похож на кострище: маленький, круглый, каменный. Под верхним слоем льда виднелись монетки. Они остались лежать здесь до марта, апреля или когда там воде будет угодно растаять в этом году.
Баз поставил Коко на землю, и мы все взялись за руки вокруг замерзшего колодца. Прежде чем взять меня за руку, Вик встал на колени, расстегнул рюкзак и достал отцовскую урну. Он склонился над колодцем и со всей силы нажал локтем на пелену льда.
И внезапно я вспомнила фотографию со свадьбы собственных родителей: мама с папой стоят у церкви, он наклоняется к ней и целует взасос. Мамина вуаль развевается белым флагом. Я попыталась представить себя рядом с ними на фотографии. Где бы я стояла? Что бы делала? Потом я мысленно перенеслась куда-то над церковью, в самое святилище времени. Но я не смогла его представить. Я видела фотографии, но себя на них вообразить не могла.
А Вик делал это прямо у меня на глазах: примирял прошлое с настоящим. Брал искусственные воспоминания и располагался в них. Он ясно видел, что могло было быть.
Вик не смотрел в колодец. Он смотрел на счастливое начало, когда уже знал несчастливый финал.
– Ты злишься, Удав? – спросила Коко, очевидно оправившись от натуральных ароматизаторов. – А ты вообще в курсе, что желать плохого у колодца желаний – это, типа, плохо?
– Коко, – сказала я, мысленно приказывая ей заткнуться.
– Что?
– Все в порядке, – сказал Вик. – Я не злюсь. Просто это странно.
Он довольно бесцеремонно швырнул пепел сквозь маленькое отверстие во льду, и дело было сделано. Хотя он ничего не сказал, он все равно взял мою руку и руку Заза. Сплоченные вокруг колодца, мы стояли на холоде, пока кто-то не нашел правильных слов:
– И назвались они Ребята с Аппетитом, и они жили, и они смеялись, и увидели, что это хорошо.
Мы с Базом повторили:
– И увидели, что это хорошо.
Если Вик тоже произнес эти слова, я его не расслышала.
Не то чтобы я проснулся в тишине; тишина была тем самым, из-за чего я проснулся. Я два года засыпал под включенный айпод и звуки оперной колыбельной на повторе, и два года я просыпался к парящим сопрано. Но не в этот раз.
Я повернулся на диване, вынул наушники и постучал по задней стенке айпода. Это была старая модель, и батарейка держала заряд не очень долго. Прям свезло так свезло, если учесть, что я оставил зарядку дома вместе с телефоном, зубной щеткой и солнцезащитными очками. Лежа в темноте, я прошелся по списку всего, что надо было взять, если бы я не покинул дом в состоянии паники. И тут через комнату до меня донесся тихий щелчок.
Открылась дверь парника. Кто-то вошел – или вышел. Я посмотрел на спальники: Баз, Нзази, Коко…
Мэд исчезла.
Я опустил ноги на землю. Вторую ночь подряд я был рад своему новому спальному наряду: кофта с капюшоном, метсики, ботинки. Я прошел между спальниками и на цыпочках стал пробираться по тропинке, осторожно избегая шатких камней, натянул куртку и шагнул наружу.
Я стремителен и тих. Я малозаметный истребитель.
Я тайный агент, шпион, быстрый и бесшумный.
Я прошел мимо ряда парников, через канал «У золотой рыбки», где бесцельно плавал, ни о чем не тревожась, Гарри Конник Младший-Младший. По другую сторону моста я увидел кроссовки Мэд: они пробирались под забором. Мне нужно было обождать, пока она не перейдет дорогу, иначе меня могут заметить. Я досчитал до десяти, добежал до того же места, лег на землю, взмолился, чтобы она не услышала звяканья цепи, и по-пластунски прополз на другую сторону.
Быстрый. Тихий. Шпион. Призрак.
Впереди Мэд свернула на прилегающую улицу. Даже такой профан, как я, знал, что надо сохранять дистанцию.
Поначалу она пошла по той же улице, где мы были вчера, в сторону дома бабушки и дедушки. Но через пару кварталов она свернула. Я тихо и незаметно последовал за ней, прошел мимо тьмы домов, знакомых мне с былых дней. Тогда я долго гулял, избегая бесконечной игры в бильярд, часов с кукушкой и повышенных сексуальных импульсов у пожилых людей.
Стремительный. Скрытный. Секретный. Сноровка. Скорость.
Я чувствовал, что улицы Нью-Милфорда совершенно не тревожила жизнь его ночных обитателей. Спали не только жители, спали дома, дороги, тротуары. Погода, казалось, понимала, что происходит: ветер дул резче, воздух холодил сильнее, ночь опускалась темнее. Я поднял воротник куртки, закрывая им низ лица.
Идеальные условия для секретной операции.
Мэд шла, не торопясь. Такая, знаете, ленивая, беспечная походка. Через несколько кварталов она внезапно остановилась и развернулась на сто восемьдесят градусов. В последнюю секунду я успел спрятаться за ближайшим снеговиком, попутно отбив ему нос-сосульку. Я подождал там, у чьего-то дома, прижавшись спиной к месту, где у снеговика был бы пах, если бы у снеговиков вообще был пах. Я сосчитал до двадцати, чтобы уж точно не выйти раньше времени и не сорвать операцию. Да славится этот снеговик. Этот человек из снега.
Снего-Вик.
. . .
Я поднял голову над его цилиндром и как раз увидел, как Мэд идет через передний дворик к крыльцу какого-то дома. Я в изумлении наблюдал, как она взобралась на ступеньки, открыла дверь и скрылась внутри.
Дом, куда зашла Мэд, совсем не подходил под окружающую обстановку. Метрах в двадцати от дороги и в пятнадцати от домов с обеих сторон. Выглядел он так, словно место ему в деревне, а не в пригороде. В одной из передних комнат мигнул свет, и тень – возможно, Мэд – пересекла эркерное окно. Сейчас или никогда.
Я распрощался со снежным тезкой и последовал по стопам Мэд. У самого дома я скользнул через двор к переднему эркерному окну и погрузился правой ногой в ливневый сток, спрятанный под снегом. Я отряхнул ногу, переступил за сток и приложился лицом к стеклу, где занавеска неплотно закрывала вид. У самого края. И заглянул внутрь.
Стремительный. Скрытный. Секретный. Сноровка. Скорость.
Это была гостиная. Вернее, эта комната в прошлом была гостиной. Полы завалены журналами и банками из-под газировки; сервировочные столики завалены стопками бумажных тарелок. Стены ничуть не лучше: грязные зеркала, скособоченные рамы, на картинах столько пыли, что я не мог разглядеть изображений. Только один предмет в комнате сиял чистотой: стеллаж для ружей.
Я ничего не знал о ружьях. Но эти выглядели очень солидно. Они не были похожи на винтовки из разряда объятий сбоку. У двух, современного вида, были оптические прицелы; остальные казались антиквариатом. Но все как одно блестели. Это навело меня на мысль… наверно, нужно приложить уйму сил, чтобы вычистить хоть один предмет в такой загаженной комнате.