– Что?
– Мы самое прекрасное сложное предложение, которое ты слышал.
– Мы.
Какое слово.
Над головой щелкнула щеколда; я поднял взгляд и прошептал слова, что бурлили под поверхностью. Слова, полные сердечного смысла, живущие где-то между Ничего и Что-то.
– И увидели, что это хорошо.
Дверца распахнулась, и мы заслонили глаза руками: от сияющего лица Марго Бонапарт исходил невыносимый свет.
– Bonjour, mes petits gourmands!
ОдиннадцатьВсе иначе, все по-прежнему, или Самое важное – это отпустить
Снаружи полицейского отделения Хакенсака Мэделин Фалко и Бруно Виктор Бенуччи III
19 декабря // 20:35
«Coming Up Roses» заканчивается. «Coming Up Roses» начинается.
Магия Мэд.
Ветер бьет меня по волосам по-новому: коротким, острым стаккато.
Я вытаскиваю синюю шапку из кармана куртки и натягиваю на уши.
Мэд поет в ночной эфир. Мы сидим на обочине парковки через дорогу от полицейского участка. Размеренно гудит поток машин. Сегодня днем Марго Бонапарт довезла нас до этого самого места, и мы стояли здесь с Мэд и Базом, пытаясь набраться храбрости и войти внутрь.
Кажется, это было несколько недель назад.
Но Баз все еще там.
И тут я понимаю, почему все остальные Главы подарили Базу куда больше, чем свою историю. Баз сам что-то отдал мне. Я не могу подобрать этому имя, но это что-то, чего раньше у меня не было. Что-то теплое, настоящее. Что-то похожее на то, что было у нас с папой.
Они напоминали мне друг друга. И дело было не только в планах на будущее и бейсболе. Они понимали бурление под поверхностью; их бурление прорывалось на поверхность и взрывалось ярчайшими из красных огоньков.
– Ладно, теперь моя очередь делать заявление, – говорю я.
Мэд улыбается мне:
– Давай.
– Я, Бруно Виктор Бенуччи III, будучи в здравом уме и трезвой памяти, сим объявляю на все четыре края округа Берген…
У округа есть четыре края?
– На все края округа Берген, сколько бы их ни было, объявляю, что обязуюсь посещать полицейское отделение Хакенсака на ежедневной основе, где буду доводить всех до родимчика своей навязчивостью, пока они не отпустят База Кабонго.
… …
Мы не отрываясь смотрим на здание участка. Заявления недостаточно, совсем недостаточно. На самом деле, как только стало ясно, что его не собираются отпускать, мне пришла в голову мысль. Эта идея вряд ли обойдется мне даром, но это мелочи в сравнении с тем, что я получил от База.
В моем скоплении оставалось так мало красных огоньков. Я уже потерял папу; еще один огонек я потерять не могу.
– Я серьезно, – говорю я. – У меня есть план.
– Хорошо.
Даже на этом зверском морозе, где недолго отморозить пальцы, близость Мэд однозначно согревает. От этого мне становится грустно за свое будущее: кто знает, когда – и как часто – я буду с ней видеться. Но за настоящее мне радостно, потому что сейчас она здесь. Прямо здесь. Рядом со мной. Мэд, собственной персоной.
… …
– Ты уверен, что он придет? – спрашивает она.
Весь день до мамы так никто и не дозвонился, поэтому, прежде чем уйти из участка, я попросил одного офицера позвонить Фрэнку, чтобы он нас забрал. В памяти всплывает воспоминание: Клинт с Кори вопят со своих насестов в гостиной, пока Фрэнк опускается на одно колено. И теперь я тоже сомневаюсь: а он вообще придет?
– Придет, придет, – говорю я, надеясь, что голос у меня звучит увереннее, чем мои мысли.
– Как думаешь, он сможет отвезти меня до автобусной остановки? – спрашивает Мэд.
– Конечно. Когда мы уедем из больницы.
– Из больницы?
Я надеюсь, что в моем взгляде читается: «Ты чего, вообще?!»
– Мэд. У тебя травмы. Тебя, наверно, на несколько недель в больницу положат.
– Вик…
– Не хочешь в больницу? Ну ладно. Только не приходи потом плакаться, когда твои кости срастутся под странными углами.
– Ты ведь знаешь, что мне надо уехать, да?
Я сглатываю комок в горле, избегая смотреть на нее.
– Сержант Мендес сказала нам не уезжать из города. У тебя могут возникнуть серьезные проблемы.
– Я не могу оставить бабушку одну. Мне надо уехать.
Я смотрю на свои ботинки. Как же я их ненавижу. Чертовы сраные ботинки.
– Ладно. Тогда я тоже поеду.
– Вик…
– Да. Поеду.
– А как твоя мама? А как Баз? А как твой план? Ты уедешь, и кто станет заявлять на четыре края округа Берген…
– Или сколько бы там не было краев.
– Да, или сколько бы там не было краев. Тебе нельзя уезжать, Вик. Пока нельзя.
Мне хочется изо всех сил поцеловать ее за это «пока нельзя». Прямо изо всех-всех сил. Но это мои личные проблемы, потому что рядом с ней я всегда себя так чувствую. Но нельзя же постоянно изо всех сил целовать девушек. В этом я почти уверен.
– Так что же нам делать? – говорю я.
– Не знаю.
– Мы что, больше никогда не увидимся?
– Конечно увидимся. А пока мы можем смотреть на один и тот же закат.
Мне хочется сказать, что она может засунуть свой закат, куда ей вздумается; мне нужно само солнце.
Но я молчу.
– …И ты расцветаешь розами, куда бы ни пошла.
Пока Мэд поет, я потираю крошечную царапину на горле. Привет от Автопортрета. Я все еще чувствую его крепкие пальцы у себя на плечах, жар его дыхания за ухом. Он был сильным, но Заз сильнее. Я думаю про больничную фотографию папы Коко, Томаса Блайта. Возможно, мне никогда не узнать, что с ним случилось, но, если учесть, с какой легкостью Заз одолел Автопортрет, я могу нарисовать вполне правдоподобную картину. Я слышу голос Заза в жироуловителе. «Нсимба и мама, – сказал он. – Они были мертвы». Их убили. Он тогда был совсем малышом… даже представить не могу.
Но думаю, Заз видит пустые глаза мамы с сестренкой, куда бы ни пошел.
– Он собирался убить меня, – говорю я.
Мэд прекращает пение.
– Твой дядя собирался меня убить. Заз и твоя бабушка… это была самозащита.
Мэд кивает:
– Самозащита.
Интересно, сколько раз за жизнь мне придется напоминать себе об этом. Наверно, много. Каким бы правдивым ни было оправдание, все равно звучит фальшиво.
Мэд достает сигарету, зажигает, затягивается:
– Кстати, круто ты заметил про схожие ДНК у братьев. Практически раскрыл преступление.
Меня тяжелым одеялом накрывают слова Фрэнка. Он произнес их на прошлой неделе за ужином. У братьев ДНК так же похожи, как и у детей с родителями.
– Спасибо, – говорю я. – Видишь, как полезно смотреть детективные сериалы.
Где-то рядом взвизгивают шины, и у нас за спиной паркуется «Акура-седан». Явился не запылился, пуделек.
Открыватся дверь, и наружу выпрыгивает серый костюм. Я уже ждал, что вслед за ним посыпется зеленая фасоль. Фрэнк в несколько шагов преодолевает расстояние между нами и заключает меня в неловкие объятия. Может, я ошибаюсь, но похоже, он плачет. Пару раз мужественно хлопнув меня по спине, он отходит на шаг и внимательно меня изучает.
– Новая шапка?
– Ага.
– Симпатично, – говорит он, подергивая носом.
Я и не знал, что люди могут дергать носом, но Фрэнк раз за разом выводит человечество на новый уровень.
– Виктор, где ты был?
– Долго рассказывать.
Я жду, что он начнет настаивать, но вместо этого он говорит:
– От тебя ужасно воняет.
– Знаю.
– То есть прямо ужасно.
– Фрэнк, где мама?
Он слегка улыбается, поворачивается к Мэд и протягивает ей руку:
– Фрэнк, Виков… хм, я друг семьи.
Мэд пожимает ему руку. Интересно, почему он не стал отвечать на мой вопрос? Он поворачивается, открывает нам заднюю дверь, но я не трогаюсь с места:
– Где она?
… …
Он весь поникает:
– Она звонила несколько дней назад, сказала, что у нее все в порядке. Потом еще раз позвонила вчера вечером. Она не говорит, куда уехала. Ищет тебя. Конечно, на мобильный она не отвечает.
Улица бледнеет, сменяется песком, потом волнами, потом одинаковыми татуировками.
Покачивающейся вывеской «Гостиной» со свежими чернилами.
Увековеченным горизонтом Утесов.
Дымящимися кирпичами первого поцелуя и отчаянием колодца желаний.
Мама видела, как я восемь дней назад унес урну с собой… Должна была заметить. И она знала, что было внутри.
Сбрось меня с вершины нашей скалы.
Мне кажется, я знаю, где она.
Согласно навигатору в Суперскаковой машине Фрэнка до Рокфеллер-Центра нам оставалось километров двадцать пять. Мэд заснула почти сразу, как голова ее коснулась оконного стекла. В слабом свечении огней моста я листал первые страницы «Изгоев». С самого начала я проникся главным героем. Одиночка, который хочет выглядеть как Пол Ньюман.
Я не хочу выглядеть как Пол Ньюман. Но ощущения мне знакомы.
Я читаю еще несколько страниц. Очень захватывает. Заглянув в конец, я читаю последний абзац, который слово в слово повторяет первый. Воронка Хинтон: одновременная чрезвычайная противоположность как она есть.
Мы подъезжаем к городу. Я наблюдаю за спящей Мэд и размышляю о том, как закончится наша история. Во многих смыслах мы принадлежим одному миру. Нам обоим знакома боль потери родителя (в ее случае – обоих родителей). Мы оба знаем, каково это – желать большего, чем выделила нам жизнь. Каково это – увидеть железный колокол и захотеть в него зазвонить. Искать бурление под поверхностью и знать, что ни один из нас – к добру ли, к худу ли – не привязан к своему прошлому.
Потому что прошлое – это прошлое.
Итак, я закончу школу. Если Фрэнк с мамой поженятся, я приду на их свадьбу. После этого останется только быть Суперскаковой лошадью двадцать четыре часа в сутки. Будущее принадлежит мне одному. Если учесть, что во Флориде круглый год солнце, будущее выглядит очень светлым.
Но сначала о главном.
Я делаю глубокий вдох и неохотно возвращаюсь к своей единственной настоящей идее, к своему великому плану, к последнему прибежищу.