Сизая дымка стала сначала плотнее, а затем стремительно истончилась, будто потревоженный ветром туман, и дух просто исчез.
– Обиделся? Зря. Ты моё привидение. Моё! – нагловато заявила Магдалена. – Персональное. – И в этот момент лицо её было таким, что казалось, будь она уверена, что её никто не увидит, показала бы язык. – И это только ты, сверкая своим классическим скудоумием, продолжаешь считать, что ты моё наказание! Ха! – залилась звонким, чистым смехом. И резко оборвала его на мучительно-высокой ноте. – Посмей только меня бросить! – сама вдруг прошипела обиженно, и за окном сей же миг оглушительно прогрохотало. Магдалена рывком развернулась, взбив воздух взметнувшимися волосами, и, не оборачиваясь, ушла в комнату, хлопнула дверью. Будто это могло бы стать для призрака преградой.
– Магда, – тихо прошелестел Ксандер, – мы последние. Ты сама всё знаешь. И никто, кроме нас, сделать этого не сможет.
– Не сможет. – Рыжая нахалка уселась перед зеркалом и принялась медленно заплетать и распускать косу.
– Ма-аг-да, – предупреждая, протянул дух.
Та бесстыдно ухмыльнулась и резко развернулась к некогда бывшему мужчиной лицом.
– Что ещё ты от меня хочешь? Мы же договаривались: твой – зов, моя – погода. Смотреть ты мне не разрешаешь, – надула губы и пожала плечами. – Что я ещё могу?
– Сейчас ты можешь не мешать.
Она даже покраснела от злости.
– Именно! Не мешать! – повторил резко Ксандер. – А вот потом…
– А вот не будет никакого потом!
– Ты не можешь видеть будущее, – напомнил туманный образ.
– Могу! Если очень хочу, то могу!
– Нет его ещё! – Туман подтянулся к женщине ближе. – И прошлого-то, по большому счёту, тоже нет. Уж я-то знаю! Какая же ты!
– Какая?
– Ведьма…
– Напомни-ка, почему тебя убили? – очень по-семейному упёрла руки в бока.
– Меня не убивали. Я ушёл сам. А вот склеп…
– Точно. Разрушили склеп. А убили тогда кого? – издеваясь, хлопнула глазищами Магдалена.
– Внука. – Дух сделался мрачен и покрылся тёмными пятнами.
– Так вот и являлся бы сам. Чего всё ты? Да и внук-то, помоложе бы был, поди…
– Он был старше меня на тридцать лет. – Дух помрачнел ещё сильнее. – И я не стану сейчас скудоумно развивать тему твоего возраста.
– Откуда ты?..
– Оттуда, – буркнул глухо и растаял вновь. – Думай, Магда, думай, – донеслось откуда-то из глубины квартиры. – Если не объединятся, погибнут все. И плакала твоя смертность и моя свобода. Нам этого не простят.
– С чего вообще взял, что это поможет? Такие вопросы надо решать ещё до того, как кому-то придёт в голову их придумать. Мужчины! Довели как всегда до края! А бедные дети…
– Что-то ты слишком жалостливая сегодня, – пробубнило у ведьмы над плечом.
– Понравилась она мне. Вот честно. И хотела было маску содрать. И не стала. Сберегло будто что. Постой-ка…
Магдалена обернулась, озираясь. Тишина, и даже воздух не шевелился.
– Ксандер? – позвала испуганно.
Ничего. Только оглушающее безмолвие вокруг и физическое ощущение оголившегося времени. Она будто и воздухом теперь не дышала. Медленно замерцало, переливаясь, призрачным синим, опустилось вокруг, и взмахнули синие гигантские крылья, прямо сквозь стены.
Магдалена замерла и сползла медленно на колени, на пол, мучительно задыхаясь. Голову склонила, прижала подбородок к груди.
– Прости, справедливый, – прохрипела не своим, старушечьим голосом.
– Не у меня прощения просить будешь, – прогрохотало в ответ так, что она была уверена, их слышала вся Весна и даже спасатели на заваленной дороге. – День большого солнца ещё не наступит, а светлая голова уже опустит огонь на двойную нить. Торопись, Магдалена, день расплаты близок.
Она запомнила каждое слово. И к тому времени, как снова смогла вздохнуть, проговорила всё про себя уже трижды, чувствуя и уверенно зная, что трогать девчонку не просто не сто́ит, а несомненно нельзя.
– Ксандер… – шептала, судорожно сжимая горло руками. – Ксандер! – сдавленно выкрикнула. Отчаянно, зло. – Мы не успеем! Нам не справиться, не уложиться! Четыре месяца! Ксандер! – Небо сверкнуло, впечатляюще грохнуло и, вдруг порвавшись, загудело дождём.
– Замолчи!
– Я не хочу… Не могу! Не надо! – отчаянно заломила руки. – Мы не справимся, не уложимся, не успеем, – сумасшедше бубнила снова и снова, – а они все погибнут, все умрут! Я останусь одна. Только я. Снова одна! Безнадёжно! Одна! Ксандер, – гортанный рычащий стон вырвался из горла ведьмы, её затрясло, волосы наэлектризовались и топорщились теперь в разные стороны. – Обними меня, Ксандер, – почти умоляя, всхлипнула она.
– Не могу, ты же знаешь, – спокойно ответил старый граф. – И ты не можешь, – напомнил уже сурово. – И не заберёшь мой дар. Не надейся. Мы слишком давно друг друга знаем, чтобы так глупо подставляться, – усмехнулся и завис в еле уловимом тёплом воздушном потоке над батареей центрального отопления.
Магдалена с тоской взглянула на бледное, неоформленное пятно перед окном.
– И не смотри на меня так, – вяло пробубнил клочок холодного тумана. – На мой метаболизм это все равно не влияет. А у тебя нервные клетки не восстанавливаются уже лет двести. Думай лучше, как нам заставить их вместе работать.
– А вместе они хотят делать не это! – мстительно фыркнула Магдалена.
– Ну это мы ещё посмотрим…
– Мужчина… – прошипела незло.
– Ведьма, – откликнулся дух так же.
– Плазмоид нестабильный!
– Ведьма… пожилая!
Магдалена блеснула хищно оскалом. Дух то ли загудел, то ли зарычал и скрылся стремительно за окном.
На Весну опускалась жаркая дождливая ночь.
Южику было холодно. Парнишка мелко, почти незаметно дрожал, поджидая транспорт на остановке. И больше был похож на мокрого галчонка, чем на щенка, с кем обычно сравнивают переросших подростков. Мокрые волосы торчали сосульками и казались теперь тёмными. Что было, конечно, неправдой. Стоял, мрачно ссутулившись, засунув руки в карманы короткой в рукавах, хлипкой куртки, и считал блондинок в красном и розовом среди проплывающих под зонтами горожанок.
Исходя из наблюдений Юджина, урождённого Евгения Па́ртнова, блондинки розовое любили заметно меньше, чем брюнетки. И предпочитали цвета решительные, а иногда и вовсе довольно тёмные. Чем объяснить столь заметное отклонение от стереотипа, юноша не знал, да и сомневался, стоит ли выяснять подробности. Блондинки ему нравились ничуть не больше, чем брюнетки, а первые – не меньше блондинок. Девушек Южик очень любил. Без яркой взаимности, зато пылко.
О чём ещё было рассуждать в этот ливень почти семнадцатилетнему мастеру спорта, самому юному из кадетов-саблистов в Союзе, дожидаясь автобуса на остановке? Юж рывком поправил сползающий жёсткий чехол для сабли и тряхнул совсем уже мокрыми волосами.
Весенние дожди в Родном ничем не отличались от осенних. Дождь Южик не любил. Весенний ещё и потому, что совсем недавно обнажившиеся было представительницы прекрасной половины человечества стремительно начинали прятать голову, грудь и ноги в бесформенных куртках и брюках, оставляя несостоявшегося эстета размышлять о гипотетическом и, возможно, прекрасном наедине с воображением. Поэтому Юж смешно вытягивал шею, высматривая и отвлекаясь от погодных условий.
Можно было, конечно, переехать жить в общежитие при Федерации, чтобы не тратить ежедневно по часу на транспорт. И в тамошней школе программа была составлена с учетом соревнований. Но уезжать от бабушки, единственного родного человека, Южику казалось неправильным и малодушным. Да и к тому же он любил и ценил её, заменившую ему обоих родителей несколько лет назад.
Нет-нет, все были живы. И даже здоровы. Просто, чтобы продолжить обучение наследника и выплатить ипотеку, им обоим, и отцу, и матери, пришлось уехать работать: маме – в столицу школьным учителем, а отцу – на север на нефтедобывающую вышку.
Маму он видел каждый день в сети по часу – они болтали обо всём на свете и непременно о бесконечной, выносящей мозг ерунде. Такая демонстративная, натужная повинность. И разговоры эти всё больше становились похожими на неинтересные обоим отчёты, а общих тем давно не было. К сожалению мамы и разочарованию Южика. Воспрявшая было на первых порах в столице, она вдруг неожиданно сдала и будто бы постарела. Он видел, она старается, но никак не успевает за его стремительно меняющимися интересами. Он и сам не всегда мог угнаться за собственным любопытством.
Но подвиг родителей парень ценил. И относился к их решению с уважением, хоть и не понимал, почему действовать пришлось так радикально. Ясно же было, что заработка отца должно было хватать. Внатяг, но хватать.
Благодарность предкам сын выражал отсутствием сомнительных историй и скромным членовредительством. Родители, кажется, были довольны. Во всяком случае, градус претензий отчётливо стремился к минимальному. Что юношу, несомненно, ободряло.
Сейчас Южик ехал на занятия в Федерацию фехтования – лучшую школу фехтования во всём юго-восточном регионе, где он давно уже не просто подавал надежды, а вполне успешно их воплощал. Одно золото в чемпионате среди кадетов и юниоров, два серебра и множество мелких наград – как раз то, что другие называли призванием.
Южик же был уверен, что дело в упорстве, скорости и тактике боя. Желание изучить, просчитать, обмануть противника порождало бешеный азарт, и он, нащупав однажды путь, сначала долго присматривался, медлил, а после начал действовать.
Он даже не был лучшим в общей подготовке. Зато имел «холодную» голову и железный характер, что берегли его от типично юношеских глупостей и ошибок – ринуться сломя голову в бой и непременно словить удар, пренебрегая защитой. В общем, саблист из Юджина получился. Осталось теперь, чтобы так же хорошо получился математик, экономист, юрист или программист. И перспективы эти Южа огорчали. Потому что душа не лежала ни к чему вышеперечисленному, и он мучительно прикидывал варианты, ответственно продумывая очередной бой. С родителями. Он даже в шутку обозвал его в прошлом году «Сражением за Независимость Юджина Партнова». И впервые за много лет ему недоставало ни наступательной логики, ни скорости и вариаций контратак, ни защиты. От этого Юж был временами зол, раздражителен и несдержан.