Внизу в такую рань опять никого не было. Померещилось. Не удержался, вышел на узкое тёмное крыльцо. Ещё не заморозки. Но уже скоро. Сразу за дождями.
Городок привычно собранно просыпался. Алекс вдохнул утренних сумерек и вздрогнул – дверь за спиной отворилась.
Сашенька растерянно куталась в широкую зимнюю шаль. Простоволосая. И… слава богам, не босая.
– С ума сошла, – уткнулся шёпотом в её ладошки. – Замёрзнешь.
Так и стояли, обнявшись, в немом, тающем сумраке. Держа надежду. Туча на юге истаяла позавчера.
И они, конечно, ждали. Не получалось не ждать. Верили. Должны были верить. И шёпотом, тайком оба говорили: «Слава богу…»
Свет, уже уверенный, но пока тусклый, наполнял улицу, капал между лысых, обсыпанных лишайником ветвей старых яблонь.
– Идём? – спросил шёпотом в её волосы.
– Идём, – согласилась ему в плечо. Чтобы опять не двинуться с места.
Уходить не хотелось. Всё ждали чего-то. Дождались.
Загудели рядом голубиные крылья. Они увидели её вместе – белая горлица опустилась совсем рядом на перильца крыльца.
Сашеньку чуть повело, она сдавленно охнула.
– Неужели никто? – всхлипнула шёпотом, дрожа.
– Это ничего не значит, – прижал её сильнее к себе. – Перестать ждать мы не в праве. Идём! – потребовал сдержанно и строго. – Холодно, – и закусил больно губы, чтобы только не выдать, не показать.
Этим утром он надел ей на палец тонкое золотое кольцо с защитным тёмным камнем.
Судьба подарила им почти четыре года. Алекс пытался взять от них всё до последней секунды, до самого тонкого луча света, до невесомого касания, шелеста дыхания и всегда, каждое мгновение, неизменно был со своими девочками рядом.
Мари была невероятной копией их обоих – удивительно и филигранно взяла лучшее от матери и отца. И, безусловно, сумасшедше обоими любима. Сашенька, замирая, видела в ней черты Алекса и, умиляясь счастливо, с улыбкой прятала увлажнившиеся глаза, укладывая малышку спать. Но растила девочку строго, без привычной провинциальной инфантильности.
Отец же малышку воспитывать и не думал. Позволял ребенку всё, трепетно лелеял и нежно оберегал, дурачился, учил и катал на шее с неприкрытым удовольствием. Сашенька и ругалась на вопиющую вседозволенность, и тайком морщила пощипывающий нос, задыхаясь от счастья.
Они жили просто. Не на виду. Сашенька открыла аптечную лавку.
Алекс держал связь со столицей с того самого момента, как старшие Сневерги добрались в уезд в год проклятья – уже по снегу, когда установилась зимняя дорога. Живые, слава Всеобщему. Отец заметно осунулся и сдал. Мать держалась получше, но всё равно неуловимо, почти незаметно постарела. Настороженно сначала приняла Сашеньку после всего, что случилось, будто боясь сглазить, но потом отошла и медленно, но себя к ней допустила.
Уездный особняк, который зимой занимала тётка Алекса, вместил бы без труда их всех, но Саша не захотела, да и Алекс туда не стремился, тем более зная, что проклятье могло сказаться в любом из домов Сневергов.
Родители понимали и молчаливо принимали.
Из дома разлетались десятки писем. Ответов было едва ли не больше.
Из разговоров Сашенька сумела тогда понять, что замок разрушен. Но люди вопреки ожиданиям живы. Проклятье и впрямь сильнее коснулось именно семьи. Дворовый люд похворал немного, а дальше Алекс выправил остальных, на кого у отца сил не хватило. После этого его щёки прорезали две глубокие косые морщины, а волосы сильно поседели.
И сдавленной тревогой в груди маленькой женщины отзывались его ссутулившиеся плечи.
Спустя месяц после произошедшего в поместье внезапно умерли одним днём каждый в своём доме дядюшка Алекса и его бастард. Что вызвало довольно смрадную волну сплетен в обеих губерниях. Остались ещё два старших кузена. Но те были в столице на императорской службе и к сведениям о нападении на семью неведомого отнеслись до скандального несерьёзно. Всё, что оставалось Николаю и Алексу, – искать любое упоминание в дневниках Ксандера, их деда и прадеда, о творении защиты, по которой он при жизни был мастер.
Та зима вышла тревожной.
Сначала неожиданно сдала и за неделю ушла старшая тётка. Потом пришли дурные вести из столицы. Кузены, связывавшие для государя главное поместье Сневергов и дворец, внезапно сорвались с места и, забрав семьи, вернее, тех, кто ещё остался, спешно выехали за границу. Потом пришло известие, что рубежа империи достигли только жёны и кто-то из детей. К концу зимы связь с ними окончательно оборвалась. С каждым следующим потерянным Сневергом тяжесть и непонимание душили, распластывая веру окончательно.
Кто? За что? Зачем?
То, что видели Алекс с Сашенькой, было очевидной, понятной картиной. И ясно, что силы тут действовали нечеловеческие. Что битва эта не на Земле, но за Землю. За тот кусок, за который они, как бы то ни было, отвечают. И отчаянная горечь оттого, что защитить его, свой, так и не смогли, болезненно рвала и мучительно давила.
Государь выслушал о положении дел с равнодушным спокойствием. Сказал только:
– Значит, будет кому меня встретить, – и улыбнулся, пожалуй что тепло. – Не мы знаем, нам сколько. Но мы знаем как. Да будет с нами Всеобщий. Прощайте, – и освободил их и потомков от всех обязательств перед императорским домом.
Жест этот виделся обоим Сневергам, и старшему, и младшему, настораживающим и тревожным, но перечить государю не посмели.
– Повтори ещё раз, пожалуй, что спасло тебя? – Алекс в сотый, наверное, раз вглядывался в узкие пологие строчки. И не мог найти ничего важного, озаряющего или хотя бы просто неизвестного. Всё безнадёжно устарело. Его хорошо учили. В дневниках размеренно теснились прописные, с детства знакомые истины: «Способность равно пропорциональная твоей витальности – ровно столько, сколько в тебе жизненной силы, столько зла сможешь вобрать в себя и переработать. Мёртвое тело не восстановишь. Но сможешь изменить ток времени, изогнуть и раздвинуть кривые пространства. Тогда только успей предложить замену, но будь готов, что измененный эпизод не уймётся и найдёт своё выражение в тебе самом. Истина эта не непреложна и возвращение метки события происходит не всегда. Но как правило».
– А вот это мне и сейчас любопытно. – Отец зябко придвинулся к невысокому камину, несколько раз сжал и разжал застуженные пальцы. – Когда очнулся, рядом со мной только слепунья из Весны была. Сказала, что до лета меня отпросила. Что я знаю, чем должен заняться и на что время потратить, – посмотрел на Алекса очень серьёзно и кивнул. – Больше ничего. Ищи, сынок. Нам не пригодится, так есть кого вместо этого сберечь.
Часть дворового люда, вернувшись из скита Пресветлой к первой весне, прижилась в особняке. Аннушка прибегала днем к Саше с помощью в их маленьком доме, что было, конечно, очень своевременно и кстати.
Девочка родилась в апреле, красивым, морозным ещё днём, и принесла с собой яркую, стремительную весну в город. Она такой и росла – звонкой и радостной.
Ведунья ошиблась. Или просто кто-то решил иначе.
Алекса не стало первым.
Сашенька замерла и почти не двигалась несколько суток.
Старый Сневерг приходил к ней, баюкал в руках её ладони, плакал молча, закрыв прозрачные от слёз глаза. Она не помнила, когда он сказал ей, не уверена была, что даже сразу расслышала, о том, что его время тоже настало. Что в их домик привезли новый рояль для Мари, что доставили фарфор и сервиз, подаренный императором деду Николая, серебро и ещё что-то.
Саша невидяще смотрела сквозь отца и одними губами шептала:
– Не надо, мне ничего не надо.
– Дочка… – Исхудавшие стариковские плечи дрожали, и Николай в голос застонал, обнимая их маленькую Александру в последний раз. – Это не деньги, Саша. Если что-то случится, сможешь продать. Рояль красть не станут – скажешь, причуда старика и что больше ничего не оставил. А деньги… деньги всегда привлекают. Смута впереди, девочка. Драгоценности спрячь. И дневники. Береги дневники для Мари. Ты – надежда. Храни внучку, молю. Счастье, что вы не были женаты.
И они остались одни.
Мари выросла сдержанной и серьёзной. Выучилась на фармацевта, скоро вышла замуж, и Александра, наконец, с легкой совестью больше не задержалась. Отправилась к Алексу, передав младшей Сневерг всё, что завещал ей дед.
Поместье Сневергов превратилось в руины, опасно манящее подселённой и заточенной в них тёмной сутью, хранимое светлым духом и слепой, молодящейся ведьмой.
Чёрную повязку рывком сорвали с глаз, больно зацепив волосы. Тряхнула головой, прищурилась от неожиданного света. Бункер? Судя по гулким шагам в коридоре, было именно так. И окна. Узкие горизонтальные щели почти под потолком. Скорее бойницы. Дрэк. Да где ж мы?
Низкое помещение давило полумраком. Будто специально. И почти ничего нельзя было точно рассмотреть.
Рядом были два человека: мой конвоир и майор за столом. Молодой, подтянутый, коротко стриженный блондин. «А может быть, просто нетолстый», – усмехнулась про себя. Лопоухий, с мощной шеей и неправильными бороздками глубоких морщин на лбу. Хмурится часто? Нос облезает. Перегрелся на солнце недавно. Здесь, почти на юге, много солнца всегда. И ураганов.
– Что вы мне привели? – ткнул в мою сторону ручкой, оторвавшись от каких-то бумажек, что давались ему с однозначным трудом, – потел сильно и был сказочно зол. Я снова не вовремя. Впрочем, как всегда.
– Сняли с объекта сегодня, требует себя к руководству, – немного обиженно доложился сержант за моей спиной. Конечно, нечего было тянуть руки куда не надо, не получил бы локтем под дых.
Майор окрасился лютым багрянцем.
– А код системы безопасности она у тебя не требует?! – заорал вдруг то ли на меня, то ли на моего конвоира. Дрэковы бумаги… Что ж мне так везёт-то?
– Я только спросила, по какой причине оцеплена территория в непосредственной близости от детского сада. В котором, прошу заметить, в данный момент гуляют дети, – сказала предельно ровно и доброжелательно. – И почему не эвакуированы малыши, если оцепление имеет под собой реальную угрозу мирному населению, как я обоснованно полагаю.