Накрапывал дождик. Жители вяло бродили по улицам, загребая ногами грязь. Многие тащили охапки сена и листьев.
Петька домой не являлся. Где он теперь жил и чем промышлял, — это было известно только Шнырю, но он нам с Лидкой не рассказывал. Я стал подозревать, что Шнырь многого нам не рассказывает. Вечерами он появлялся в нашем доме, пил брусничный компот, выкладывал нехитрые мурлындские новости. О секретных замыслах короля и Феди он не говорил ни слова. О том, какие дела творятся в волшебной пещере, он тоже молчал. Не мог же он этого не знать! Значит, скрывал. Впрочем, почему он обязан быть со мной искренним?..
Тайна, которую я случайно узнал, не давала мне покоя. Но не с кем было поделиться, спросить совета. Я не имел права расстраивать Лидку. Пусть живет спокойно и верит в добросовестное волшебство Лабаза. Как-нибудь и без нее выкручусь…
Первую печку сложили в доме Аркалиуса. Обмазали ее глиной, побелили мелом, вывели над крышей шинную трубу. Чем длиннее труба, тем лучше тяга. Кирпичей не пожалели. Припасенное на зиму сено Аркадиус тут же отправил в печь. Сено горело весело и жарко. Аркадиус радовался и все трогал печку — хорошо ли нагревается. Из трубы валил густой белый дым. Мы бегали смотреть…
В тот день еще десять жителей попросились в артель. Я сколотил из них второе звено и назначил звеньевым Митьку-папуаса. Не теряя времени, он повел свое звено на склад за кирпичами.
Тетрадь 15
Его величество играл в шахматы без прежнего воодушевления. Им овладела сонливость, — казалось, что умственные способности короля угасают прямо пропорционально понижению температуры воздуха. Как-то раз мы сидели за доской, я всеми силами старался проиграть, но ничего не выходило. Король терял фигуру за фигурой и беззлобно сердился. Когда зашел Федя, король Мур сгреб с доски недоигранную партию и сказал, что соглашается на ничью. Он зевнул и растянулся на лежанке, запахнув мантию. Измазанный в глине Федя подмигнул королю, поздоровался со мной:
— Почтение Главному коменданту! Как дела в масштабе Мурлындии?
— Все нормально в Мурлындии, — ответил я. — Жители радуются, печки горят. Что еще надо?
— Спать надо, — сказал король Мур и снова зевнул. — Вся природа зимой спит, всякая жизнь замирает. А ты вопреки этому закону что-то мудришь. Жили мы спокойно, умеренно, а ты принес заботы, хлопоты, беспокойства…
— Без забот и хлопот жить скучно, — сказал я королю. — Федя может подтвердить. Сам решил печку ставить, в артель устроился.
— Разве он по своей воле… — начал король.
— Вот именно, по своей воле! — перебил Федя. — Жду не дождусь, когда до моего дома очередь дойдет печку ставить!
— Дождешься, — пробормотал король. — Всему свое время… Дни приходят, и дни уходят, а Мурлындия остается вовеки…
Не питая особенной надежды, я все-таки закинул удочку:
— Ваше величество, у меня артель печников. Хотите, они поставят вам прекрасную печку за единый день? Всю грязь сами уберут, не беспокойтесь! А зимой будем вместе кататься на лыжах. Вы любите кататься на лыжах?
— Я не люблю кататься на лыжах, — сказал король. — Я люблю кататься на лошади. Не надо мне печек, любезный. Спать буду зимой, как все нормальные жители.
— Мое дело — предложить. Как хотите.
— Твое дело — делать так, чтобы дел в Мурлындии было поменьше.
— У нас можно устраивать все что хочешь, — возразит я. — Вот я и устраиваю все что хочу. Других не заставляю.
Кто не хочет участвовать, — скатертью дорога. Силком не тащу. Я обычаи знаю!
— Вывернулся, змей… — зевнул король. — А ты и вправду мудр!
— Вот так-то! — сказал я и пошел домой.
В доброй половине домов уже стояли печки. Хозяева запасались на зиму не сеном, а дровами. Но другая половина жителей не поддалась на уговоры и привычно укладывалась спать. На улицах становилось все пустыннее.
Город замер. Листва посаженных Лидкой деревьев облетела, засыпала улицы, и некому было подметать, плати за это хоть по двадцать кирпичей. Мне становилось грустно и одиноко, особенно по вечерам. Даже Шнырь заходил к нам все реже.
Всю артель я поставил на строительство клуба. Несколько дней подряд на работу являлся капитан Прунамель с матросами. Они получили заработок, государственное жалованье и взяли авансом кирпичей вперед за полгода, заверив меня, что спать не лягут, а будут строить на берегу маяк. Погрузив свое богатство на четыре телеги, они уехали к морю.
Однажды, выбрав свободный часок и хорошую погоду, я пошел проверить состояние Мурлындского флота. Корабль «Диоген» уже не болтался просто так, носом в песок. Он солидно стоял ошвартованный у длинного бревенчатого причала. Над рубкой возвышалась труба, из нее валил густой дым. Моряки приняли меня очень дружелюбно, угостили крепким чаем и хлебом.
— Откуда хлеб? — удивился я. — У нас пекут только лепешки…
«Не пользуется ли капитан подачками Главного?» — мелькнула у меня нехорошая мысль.
Капитан Прунамель показал мне формочку, которую сам смастерил из жести. Он сказал:
— Вот в этом приспособлении и пеку.
— Очень здорово, — сказал я. — Оказывается, вы все умеете!
— Далеко не все, — смутился от похвалы капитан Прунамель. — Но кое-что у меня получается. Когда плаваешь далеко от берегов, не всегда найдешь на судне нужного специалиста, если потребуется что-то сделать. Приходится самому. Отсюда и умение…
Мы пили чай, ели теплый хлеб. Я спросил капитана:
— Как вы попали в Мурлындию? Случайно или с заранее обдуманным намерением?
— И так, и так… — сказал капитан. — Это печальная история…
— Расскажите! — попросил я.
— Я служил штурманом на большом пароходе и считал, что вполне достоин быть капитаном. Но капитаном меня не назначали, и я затаил в душе горькую обиду. Особенно страдала моя гордость, когда капитан парохода делал мне замечания, что я поступаю не так, как надо. Я еще больше обижался, но все-таки поступал по-своему…
Однажды капитан парохода сказал, что если я не перестану обижаться и поступать по-своему, то он вообще переведет меня из штурманов в матросы…
От этих слов я так обиделся, что кровь моя вскипела, как Мальштремский водоворот во время прилива. Я ушел с вахты, заперся в каюте, раскупорил три бутылки рома и развернул пачку галет. Я страдал от того, что не видел на свете справедливости, хотя сам и был кругом виноват. Но я не понимал этого. Я слушал, как плещется вода за бортом, и пел грустные матросские песни.
Вечером ко мне постучались. Я впустил в каюту корабельного плотника. Этот корабельный плотник был отчаянный лодырь и любитель красивой жизни. Он постучался ко мне потому, что почуял своим длинным носом запах рома. Он сел и сразу потянулся к бутылке.
— Не горюй, штурман! — сказал он, выдув третий стакан. — Из любого положения есть выход. Если человек не робкого десятка, он обязательно найдет на свете то, что ему по душе. Надо только не лежать на боку и раскидывать мозгами.
— Все мои мозги уже раскиданы, корабельный плотник, — ответил я грустно. — Но я не вижу выхода из своего скверного положения.
Корабельный плотник осушил еще стакан и запел грубым голосом:
Есть на свете такая страна,
возле берега моря она,
там на елках растут огурцы,
и все жители там мудрецы.
Они делают что захотят,
кверху пузом на пляже лежат,
нет у них ни тревог, ни забот,
а еду им волшебник дает.
Ловят рыбку они на крючок,
правит ими король-добрячок.
Там веселье с утра дотемна.
Ах, Мурлындия — это страна!
Я не поверил корабельному плотнику и сказал:
— Обыкновенный художественный вымысел! Если даже допустить, что огурцы на елках — это метафора, все остальное тоже не выдерживает критики. Страны без несправедливого начальства и без ограничения личной свободы человека быть на свете не может. Признайся, что ты выдумал страну Мурлындию, корабельный плотник!
— Я бывал в Мурлындии, — сказал корабельный плотник. — Только пришлось уйти. Там нет ни табаку, ни рома. Как жаль! Мурлындские жители живут вольнее, чем птицы небесные. Непривычному человеку ничегонеделание даже приедается… Я там от скуки смастерил небольшой кораблик. Наверное, он до сих пор болтается у берега…
Я спросил просто так, из интереса:
— А где находится эта страна? Ты знаешь координаты?
Корабельный плотник ухмыльнулся в кулак и выдул еще стакан.
— Тебе захотелось сбежать в Мурлындию? — спросил он.
— Это мое дело, — ответил я. — Ты только скажи мне, где находится такая прекрасная страна?
После шестого стакана корабельный плотник рассказал мне, где находится Мурлындия, и даже нарисовал карту.
Этот лодырь неплохо знал географию.
Наш пароход проплывал неподалеку от мурлындского берега. Была глухая ночь, и справа по борту то и дело вспыхивали голубые зарницы. Я вышел на палубу и погрузил в маленькую шлюпку продукты и пресную воду. Я положил в шлюпку теплую куртку и компас. Честное слово, дорогой шеф, месячное жалованье, которое я оставлял в корабельной кассе, как раз покрыло стоимость этих предметов.
Я подошел к шлюпке и снял брезентовый чехол. Стало вдруг жалко расставаться с родным пароходом, с нашим экипажем, который стал мне в сотню раз роднее и дороже в этот момент расставания. Но слепая злоба на жестокого капитана снова вскипела в сердце, и я без колебания спустил шлюпку на воду.
Пароход ушел во тьму, и постепенно затих шум его машин.
Я вставил весла в уключины, поплевал на ладони и поплыл к югу, в сторону мурлындского берега. Теплый морской ветер наполнил мои легкие воздухом свободы. Я греб без устали и думал о маленьком суденышке, которое ждет хозяина у берегов Мурлындии, страны мудрецов. «Стану на нем капитаном, — думал я, — обучу себе в помощь пару матросов и буду плавать куда захочу». В общем, жизнь мне представлялась самая великолепная. На рассвете я достиг берега и увидел свой корабль…