— Едва ли найдётся человек, — отвечал рыцарь, — которому Англия и жизнь каждого англичанина была бы дороже, чем мне.
— Охотно этому поверю, — сказал йомен. — Никогда ещё наша страна не нуждалась так в помощи тех, кто её любит. Послушай, я тебе расскажу об одном деле. В нём ты сможешь принять почётное участие, если ты действительно таков, каким мне кажешься. Шайка негодяев, переодетых в платье людей, которые гораздо лучше их самих, захватила в плен одного знатного англичанина, по имени Седрик Сакс, а также его воспитанницу и его друга, Ательстана Конингсбургского, и увезла их в один из замков в этом лесу, под названием Торкилстон. Скажи мне как добрый рыцарь и добрый англичанин: хочешь помочь нам выручить их?
— Произнесённый обет вменяет мне в обязанность это сделать, — отвечал рыцарь, — но я хотел бы знать, кто же просит меня помочь им.
— Я, — сказал йомен, — человек без имени, но друг твоей родины и тех, кто любит её. Удовольствуйтесь пока этими сведениями о моей личности, тем более что и сами вы желаете оставаться неизвестным. Знайте, однако, что моё честное слово так же верно, как если бы я носил колотые шпоры.
— Этому я охотно поверю, — сказал рыцарь. — Твоё лицо говорит о честности и твёрдой воле. Поэтому я больше не буду ни о чём тебя расспрашивать, а просто помогу тебе освободить этих несчастных пленников. А там, надеюсь, мы с тобой познакомимся поближе и, расставаясь, будем довольны друг другом.
Между тем отшельник наконец переоделся, а Вамба перешёл на другой конец хижины и случайно услышал конец разговора.
— Вот как, — шепнул он Гурту, — у нас, значит, будет новый союзник? Будем надеяться, что доблесть этого рыцаря окажется не такой фальшивой монетой, как благочестие отшельника или честность йомена. Этот Локсли кажется мне прирождённым охотником за чужой дичью, а поп- гуляка и лицемер.
— Придержи язык, Вамба, сделай милость! — сказал Гурт. — Оно, может быть и так, но явись сейчас хоть сам рогатый чёрт и предложи нам свои услуги, чтобы вызволить из беды Седрика и леди Ровену, боюсь- у меня не хватило бы набожности отказаться от его помощи.
Тем временем отшельник вооружился, как настоящий йомен, мечом, щитом, луком и колчаном со стрелами, через плечо перекинул тяжёлый бердыш. Он первый вышел из хижины, а потом тщательно запер дверь и засунул ключ под порог.
— Ну что, брат, годишься ты теперь в дело, — спросил Локсли, — или хмель всё ещё бродит у тебя в голове?
— Чтобы прогнать его, — отвечал монах, — будет довольно глотка воды из купели святого Дунстана. В голове, правда, жужжит что-то и ноги не слушаются, но всё это мигом пройдёт.
С этими словами он подошёл к каменному бассейну, на поверхности которого падавшая в него струя образовала множество пузырьков, белевших и прыгавших при бледном свете луны, припал к нему ртом и пил так долго, как будто задумал осушить источник.
— Случалось ли тебе раньше выпивать столько воды, святой причетник из Копменхерста? — спросил Чёрный Рыцарь.
— Только один раз: когда мой бочонок с вином рассохся и вино утекло незаконным путём. Тогда мне нечего было пить, кроме воды по щедрости святого Дунстана, — отвечал монах.
Тут он погрузил руки в воду, а потом окунул голову и смыл таким образом все следы полночной попойки.
Протрезвившись окончательно, весёлый отшельник ухватил свой тяжёлый бердыш тремя пальцами и, вертя его над головой, как тростинку, закричал:
— Где они, подлые грабители, что похищают девиц? Чёрт меня побери, коли я не справлюсь с целой дюжиной таких мерзавцев!
— Ты и ругаться умеешь, святой причетник? — спросил Чёрный Рыцарь.
— Полно меня к причетникам причислять! — возразил ему преобразившийся монах. — Клянусь святым Георгием и его драконом, я только до тех пор и монах, пока у меня ряса на плечах… А как надену зелёный кафтан, так могу пьянствовать, ругаться и ухаживать за девчонками не хуже любого лесника.
— Ступай вперёд, балагур, — сказал Локсли, — да помолчи немного; ты сегодня шумишь, как целая толпа монахов в сочельник, когда отец игумен уснул. Пойдёмте, друзья, медлить нечего. Надо поскорее собрать людей, и всё же у нас мало будет народу, чтобы взять приступом замок Реджинальда Фрон де Бефа.
— Что? — воскликнул Чёрный Рыцарь. — Так это Фрон де Беф выходит нынче на большую дорогу и берёт в плен верноподанных короля? Разве он стал вором и притеснителем?
— Притеснителем-то он всегда был, — сказал Локсли.
— А что до воровства, — подхватил монах, — то хорошо, если бы он хоть вполовину был так честен, как многие из знакомых мне воров.
— Иди, иди, монах, и помалкивай! — сказал йомен. — Лучше бы ты попроворнее провёл нас на сборное место и не болтал, о чём следует помалкивать как из приличия, так и ради осторожности!
Глава 21
Увы, прошло так много дней и лет
С тех пор, как тут за стол садились люди,
Мерцанием свечей озарены!
Но в сумраке высоких этих сводов
Мне слышится времён далёких шёпот,
Как будто медлящие голоса
Тех, кто давно в своих могилах спит.
Пока принимались все эти меры для освобождения Седрика и его спутников, вооружённый отряд, взявший их в плен, спешил к укреплённому замку, где предполагалось держать их в заключении. Но вскоре наступила полная темнота, а лесные тропинки были, очевидно, мало знакомы похитителям. Несколько раз они останавливались и раза два поневоле возвращались назад. Летняя заря занялась прежде, чем они попали на верную дорогу, но зато теперь отряд продвигался вперёд очень быстро. В это время между двумя предводителями происходил такой разговор:
— Тебе пора уезжать от нас, сэр Морис, — говорил храмовник рыцарю де Браси. — Для того чтобы разыграть вторую часть нашей мистерии, ведь теперь ты должен выступать в роли освободителя.
— Нет, я передумал, — сказал де Браси. — Я до тех пор не расстанусь с тобой, пока добыча не будет доставлена в замок Фрон де Бефа. Тогда я предстану перед леди Ровеной в моём настоящем виде и надеюсь уверить её, что всему виной сила моей страсти.
— А что заставило тебя изменить первоначальный план, де Браси? — спросил храмовник.
— Это тебя не касается, — отвечал его спутник.
— Надеюсь, однако, сэр рыцарь, — сказал храмовник, — что такая перемена произошла не от того, что ты заподозрил меня в бесчестных намерениях, о которых тебе нашёптывал Фиц-Урс?
— Что я думаю, то пусть остаётся при мне, — отвечал де Браси. — Говорят, что черти радуются, когда один вор обокрадёт другого. Но всем известно, что никакие черти не в силах помешать рыцарю Храма поступить по-своему.
— А вождю вольных наёмников, — подхватил храмовник, — ничто не мешает опасаться со стороны друга тех обид, которые он сам чинит всем на свете.
— Не будем без пользы упрекать друг друга, — отвечал де Браси. — Довольно того, что я имею понятие о нравственности рыцарей, принадлежащих к ордену храмовников, и не хочу дать тебе возможность отбить у меня красавицу, ради которой я пошёл на такой риск.
— Пустяки! — молвил храмовник. — Чего тебе бояться? Ведь ты знаешь, какие обеты налагает наш орден!
— Ещё бы! — сказал де Браси. — Знаю также, как эти обеты выполняются. Полно, сэр рыцарь. Все знают, что в Палестине законы служения даме подвергаются очень широкому толкованию. Говорю прямо: в этом деле я не положусь на твою совесть.
— Так знай же, — сказал храмовник, — что я нисколько не интересуюсь твоей голубоглазой красавицей. В одном отряде с ней есть другая, которая мне гораздо больше нравится.
— Как, неужели ты способен снизойти до служанки? — сказал де Браси.
— Нет, сэр рыцарь, — отвечал храмовник надменно, — до служанки я не снизойду. В числе пленных есть у меня добыча, ничем не хуже твоей.
— Не может быть. Ты хочешь сказать- прелестная еврейка? — сказал де Браси.
— А если и так, — возразил Буагильбер, — кто может мне помешать в этом?
— Насколько мне известно, никто, — отвечал де Браси, — разве что данный тобою обет безбрачия. Или просто совесть не позволит завести интригу с еврейкой.
— Что касается обета, — сказал храмовник, — наш гроссмейстер освободит от него, а что касается совести, то человек, который собственноручно убил до трехсот сарацин, может и не помнить свои мелкие грешки. Ведь я не деревенская девушка на первой исповеди в страстной четверг.
— Тебе лучше знать, как далеко простираются твои привилегии, — сказал де Браси, — однако я готов поклясться, что денежные мешки старого ростовщика пленяют тебя гораздо больше, чем чёрные очи его дочери.
— То и другое привлекательно, — отвечал храмовник. — Впрочем, старый еврей лишь наполовину моя добыча. Его придётся делить с Реджинальдом Фрон де Бефом. Он не позволит нам даром расположиться в своём замке. Я хочу получить свою долю в этом набеге и решил, что прелестная еврейка будет моей нераздельной добычей. Ну, теперь ты знаешь мои намерения, значит можешь придерживаться первоначального плана. Сам видишь, что тебе нечего опасаться моего вмешательства.
— Нет, — сказал де Браси, — я всё-таки останусь поближе к своей добыче. Всё, что ты говоришь, вполне справедливо, но меня беспокоит разрешение гроссмейстера, да и те особые привилегии, которые даёт тебе убийство трехсот сарацин. Ты так уверен, что тебе всё простится, что не станешь церемониться из-за пустяков.
Пока между рыцарями происходил этот разговор, Седрик всячески старался выпытать от окружавшей его стражи, что они за люди и с какой целью совершили нападение.
— С виду вы англичане, — говорил он, — а между тем накинулись на своих земляков, словно настоящие норманны. Если вы мне соседи, значит мои приятели: кто же из моих английских соседей когда-либо враждовал со мной? Говорю вам, иомены: даже те из вас, которые запятнали себя разбоем, пользовались моим покровительством; я жалел их за нищету и вместе с ними проклинал их притеснителей, бессовестных дворян. Что же вам нужно от меня? Зачем вы подвергаете меня насилию? Что же вы молчите? Вы поступаете хуже, чем дикие звери; неужели же вы хотите уподобиться бессловесным скотам?