— Выпусти ее, она вернется, — сказала мама, загадочно глянула на меня и прошла в кухню. — Я ее раза два за эту неделю выпускала, — спокойно объяснила она, когда я пристал. — Погуляет часа два и вернется. Видимо, у нее свои дела, свои знакомые…
— Что же ты мне ничего не сказала? — возмутился я.
— Тут и так все ясно. Дикая собака Динго. Свободу любит. Ты что, ее насильно будешь держать взаперти?
— Никакая она не дикая. Ты же прекрасно видишь, был у нее хозяин, — сказал я, — она только рассказать не может.
Я быстро оделся и вышел с Динкой. «Может, она застудилась, нездорова и ей нужно чаще на улицу? — думал я. — Хорошо бы ее показать ветеринару».
Мы с Динкой чинно прошествовали до набережной. Все как всегда. Она проявляла интерес к фонарям и заборам, обнюхивая их. Потом мы шли мимо деревянных домов. Двухэтажные, нелепые, выкрашенные синей шелушащейся краской. Вход в эти дома из палисадников, со стороны улицы. На набережную выходят только окна в серых наличниках и балконы, которые просели под своей тяжестью. Так и кажется: выйди на них — обвалятся. Между домами высокий глухой забор, тоже синей краскою размалеванный, тоже шелушится. Вот под этот забор Динка нырнула — и была такова. Я стоял как дурак, ожидая, что она появится. Ничего подобного. Тогда я подтянулся, повис на заборе и увидел пустой коридор между стенами домов, где валялись бумага, битые бутылки и всякая гадость. Коридор использовался как помойка и общественная уборная.
Я обошел дом. Динки нигде не было видно. Она меня бросила!
Мама ни о чем не спросила, когда я вернулся один, но окинула всепонимающим ироничным взглядом.
Часа через полтора я услышал, как Динка скребет дверь.
— Посмотри дверь внутри и снаружи — во что она ее превратила своими лапами! — сердито сказала мама.
Я открыл Динке и ушел к себе, выражая всем своим видом обиду. Я не разговаривал с ней, не обращал на нее внимания. Она сидела виноватая на своем половике в прихожей, потом несмело подошла. Уши прижаты, глаза несчастные, пытается давать мне лапу — прощения просит. Конечно же я растрогался и все ей простил, но виду не показывал. Даже головы не поднял от книги, будто ее вообще здесь нет. Лапа соскальзывала с моего колена. Динка опять отправилась в прихожую, и я услышал вздохи. Вздыхала она громко и так горестно, что я не выдержал, позвал ее.
С тех пор я стал внимательно наблюдать за Динкой и каждый день ждал поскребывания в дверь, что иногда и случалось. Одевался, шел с ней до набережной и мимо синих домов, где она и пропадала за забором.
Еще через неделю, возвращаясь из школы, я потихоньку вытащил нижний гвоздь из доски в заборе и расшатал ее, чтобы хорошо ходила на верхнем гвозде. Когда Динка попросилась на улицу, я пошел с ней как ни в чем не бывало, а чуть она юркнула под забор, отвалил доску в сторону и выскочил в коридор между домами. Но Динка уже миновала его, а пока я переступал через то, что там между домами набросано, она мелькнула возле палисадников и скрылась на другой стороне улицы, в переулке.
В другой раз я попробовал повести ее иным маршрутом, к железнодорожной насыпи. Сначала она шла спокойно, совершила обряд обнюхивания со встречной собакой и вдруг проскочила в сад частного дома через штакетник, а я опять остался в дураках.
В саду на цепи надрывалась собака. Странно, что Динка туда вообще полезла. И ответного лая я не услышал. Непонятно, куда она делась, как оборотень какой-то!
А та, цепная, все заливалась. Я и раньше ее примечал. Злыдня. С телом овцы, но с мордой вполне собачьей. Обычное ее место — на будке. Если не лает, то стоит и смотрит немигающим взором. Глазки паучьи, напряженные, неподвижные, но постоянно следят за тобой.
Куда же ходит моя собака? Где ее носит?
— Что с тобой происходит? — выговаривал я Динке. — Где ты шляешься? Всему есть предел!
— А может, она ходит к своим щенкам? — высказал предположение папа.
— Вот на кого она не похожа, так это на ощенившуюся суку.
— Как вульгарно ты выражаешься! — брезгливо сказала мама.
— Это так и называется. А щенки исключены.
Папа бывает очень наивным, когда дело касается чего-нибудь, кроме его буровых машин. Я не слишком опытный собачник, но щенков у нее нет, это точно.
— Ты обманываешь меня, — укорял я Динку. — А я не променял тебя на дога и на овчарку не променял.
Динка виновато уходила на половик.
— Вот загадки! — сказал я. — И тут же подай нам разгадку. А может, она имеет право на свою тайну? Ведь если подумать, в людях не меньше загадочного. В своих бы странностях разобраться, а вот привязались — куда собака ходит!
— Что ты имеешь в виду? — настороженно спросил отец.
— В виду чего?
— В виду того.
— А-а-а…
В моем новом классе есть один спец по року, один артист, он же бард, который сочиняет и исполняет свои песни под гитару. Есть двое хиппующих во внешкольное время и один гениальный математик, совершенно тупой и непригодный для любой гуманитарной дисциплины.
С кем я дружу? Дружу сам с собой.
Среди девочек есть своя красавица, есть и хорошенькие. Эта группа модно и достаточно дорого одета. Закономерность здесь, что ли? Если у девочки нет модных шмоток, она и не кажется симпатичной? Существует еще одна группа девчонок, увлекающаяся ресторанами и «сладкой жизнью». О них говорят всякое, и не разберешь — сплетни это или правда.
Мне понравилась обычная на вид девчонка Марьяна.
Крепенькая, темноволосая, блестящие кудряшки завязаны тесемочкой. Лицо в веснушках. Глаза ясные, серые, а радужка обведена темным ободком. От ее облика остается впечатление свежести, умытости.
Когда я обратил на Марьяну внимание? Наверное, после того, как нам задали домашнее сочинение «Человек и природа». Все написали общие слова, и в этом плане я оказался далеко не худшим. Общие слова — моя стихия. А вот Марьянино сочинение удивило учительницу, и она его зачитала.
«В жизни все необходимо: от ромашки и маленького жучка до волка и тигра. Необходимо для поддержания равновесия в природе. Каждая травинка, каждая тварь нужна. Все взаимодействует для пользы природы. Кроме человека. Нужен ли он? Созидающий человек — для себя созидает, а все вокруг уничтожает. Он якобы облагораживает природу, помогает ей на один процент, а на девяносто девять губит. Он создает новые виды тюльпанов и скрещивает ананас с картошкой. Зачем это природе, когда над ней нависла угроза уничтожения? Давно уже нет в ней равновесия. Химией убита естественная жизнь водоемов, вывелись многие травы и животные. Но ведь когда-то, когда еще не было человека, природа не раз переживала всякие катаклизмы. Умирала, вырождалась и возрождалась. И после человека она выпрямится, станет живой и новой. Только кто же будет наблюдать за ней, исследовать ее, описывать в книгах, рисовать на картинах?»
Класс ужасно развеселился, а училка спрашивает Марьяну:
— Что ты имеешь в виду, когда пишешь «после человека»? Атомную войну? Ты не веришь, что мы отстоим мир?
Марьяна нехотя поднялась, опустила глаза, пожала плечами.
— Не поняла главной мысли, — продолжала училка. — Ты хочешь сказать, что без человека природе лучше? Жаль, что он пришел и испортил ее? Ты отрицаешь прогресс? Отвечай, а не пожимай плечами! Что ты хотела сказать своим сочинением?
— Ничего, — ответила Марьяна. — Подумала и написала.
Училка шлепнула тетрадь Марьяне на парту и сказала:
— Плохо подумала. Перепиши.
— Мне нечего сказать, — пробурчала Марьяна.
В тот день я был дежурным и остался убирать класс, а когда опоражнивал урну, то нашел там Марьянино сочинение. Разгладил смятые, вырванные из тетради листы и забрал себе.
За новое сочинение Марьяна получила тройку.
— Что ты написала? — спросил я.
Она помедлила, словно решая, говорить или нет, и все-таки сказала:
— Ко мне голубь летает на подоконник. Я его кормлю. Он не боится и даже заходит на кухонный стол. Про это и написала. Ты считаешь, что оно не отвечает теме?
Нет, я так не считал, мне почему-то показалось убогим мое собственное, удостоенное учительской похвалы, пятерочное сочинение о том, как разумно использовать ресурсы природы и сохранять ее.
А через месяц, наверное, был классный культпоход в театр на «Мертвые души». Скука невообразимая! Наши начали смываться после первого акта, а я всегда досиживаю до конца. Тем более, смотрю, Марьяна не уходит.
На ней была красная шелковистая кофточка в белый горошек. Почему-то Марьяна в этой кофточке показалась мне похожей на земляничку. Что именно вызвало такую странную ассоциацию? Лицо в веснушках, блестящие кудряшки, кофточка или все вместе? Земляничка, умытая росой.
После спектакля мы оказались вместе в гардеробе. Я предложил погулять, она согласилась.
Пошли пешком в направлении дома. Теперь я нечасто бываю в Центре, и мы называем это «бывать в городе». А я люблю наш город с роскошными каменными домами начала XX века и деревянными с кружевной резьбой.
Мы молчали, но молчание было естественным, ненатянутым. А еще я был очень рад, что она согласилась со мной пойти, и немного волновался.
— Тебе понравилось? — спросил я про театр. — Тоска смертельная!
— Не знаю, — задумчиво сказала она. — Я на это не обращаю внимания! Мне даже плевать, хорошо или плохо играют. В жизни тоже не все хорошо играют.
— А что же для тебя важно?
— В театре я другая. Я с героями живу, там, на сцене. И выхожу из театра другая. На час, а бывает, и больше. Не знаю, как поточнее сказать… Меня гипнотизирует, что ли, чужая жизнь.
— Ты хочешь быть артисткой?
— Да. Но человек, чтобы быть актером, должен так много в себя вмещать. Я бы, наверно, не выдержала, не сумела. Зато у меня есть идея: я бы пригласила в театр каждого желающего сыграть себя. Один раз. То есть в соответствующей роли, чтобы она подходила ему и внешне и внутренне. Тогда бы театр вечно обновлялся и было бы очень интересно.
— А он бы один раз сыграл и не захотел уходить, что тогда?