— Мне не нравилась моя собственная. Хотелось стать кем-то другим. Спрятаться за чужое лицо, переживать чужие радости и несчастья. Но это раньше. А теперь я хочу быть сама собой.
— Разлюбила театр?
— Не разлюбила. Просто теперь у меня есть дом. А театр — это праздник, это вечное. Его невозможно разлюбить.
— А ты можешь сейчас перевоплотиться?
В ее глазах играли огоньки свеч.
— Ну, пожалуйста, — пристал я.
— Погоди минутку.
Люся помчалась наверх, а вернулась с книжкой.
— Это «Гамлет», — сказала она. — Ты знаешь, о чем здесь говорится?
— Нет.
— Ну хоть примерно.
Примерно я тоже не знал, и она это поняла.
— Я тебе дам почитать. Это гениальная пьеса. Гамлет — принц. И все в мире против него ополчились. Там идет борьба за власть, а Гамлет мешает. Его хотят приручить — не приручается. За это его собираются убить. Вокруг одни гады собрались, преступники, прихлебатели и изменники…
— А хороших там нет?
— Есть, только помочь ему не в силах. И девушка есть — Офелия. Она ему тоже не помогла. Она была очень молодая, глупенькая и забитая. Гамлет поначалу влюбился в нее, но у него было слишком много проблем, чтобы любить по-настоящему, а потом он увидел, что Офелия по глупости предает его, продает. И такие дела пошли, что ему совсем не до любви стало.
— А она его любила?
— Любила, — задумчиво ответила Люся. — Как умела. Она не повзрослела еще. Она папу любила, брата любила, была очень послушной. И она ничего не понимала, что вокруг происходит. Офелия была хорошей девочкой, но, увы… Вот сейчас мы с тобой и сыграем сцену встречи Гамлета с Офелией.
— Я не сумею, — засомневался я.
— А говоришь: перевоплотись, перевоплотись… Мне подыграть надо. И у тебя все получится. Ты будешь Гамлетом. Я — Офелией. У нее были длинные, как у русалки, волосы. — Люся взъерошила ежик волос на голове и сказала: — Погоди еще минуту, а пока почитай эту сцену.
Она нашла нужную страницу и убежала наверх. Я успел прочесть свое задание два раза. Тут появилась она, словно принцесса, — в подвенечном платье. Фату подвернула шапочкой. Щеки у нее горели, и глаза горели, она сложила руки под грудью, ресницы опустила, как пай-девочка, и спросила шелестящим голосом:
— Принц, были ль вы здоровы это время?[3]
— Благодарю: вполне, вполне, вполне, — прочел я за Гамлета.
— Принц, у меня от вас есть подношенья. — Она поджала губы. — Я вам давно хотела их вернуть. Возьмите их. — Она протянула ко мне тонкую дрожащую руку ладонью вверх.
— Да полно, вы ошиблись. Я в жизни ничего вам не дарил, — отозвался я.
— Дарили, принц, вы знаете прекрасно, — произнесла она обиженно. — С придачей слов, которых нежный смысл удваивал значение подарков. Назад возьмите ставший лишним дар. — Она подошла к столу и будто бы положила на край Гамлетовы подарки. Наверное, это были бусы или брошка какая-то. — Порядочные девушки не ценят, когда им дарят, а потом изменят. Пожалуйста…
Когда я сам читал сцену, то думал, что это «пожалуйста» сопровождает просьбу принять назад безделушки, то есть — возьмите, пожалуйста, назад ваши подарки. Но меня изумило это слово в устах Люси. Этим «пожалуйста» действительно сопровождалась просьба, но совсем другая: не оставлять ее, не забирать назад безделушки — ведь это дар любви! — не мучить ее, такую глупенькую и несчастную! Я был поражен, что одному слову можно придать совсем разный смысл, почти противоположный.
Если бы я был Гамлетом!!! Но он и не собирался приласкать Офелию или успокоить. Он ее не понимал и разлюбил. А следующей репликой он собирался ее морально уничтожить. Очень меня разозлил Шекспир, я даже замешкался, прежде чем произнести это явное оскорбление.
— Ах, так вы порядочная девушка?
— Милорд! — воскликнула Офелия со слезами на глазах.
— И вы хороши собой? — взревел я, почти ненавидя Гамлета.
— Что разумеет ваша милость? — испугалась моя бедная Офелия.
Я понял, что она сейчас заплачет.
— То, что, если вы порядочная и хороши собой, вашей порядочности нечего делать с вашей красотой.
— Разве для красоты не лучшая спутница порядочность? — беспомощно спросила она, и беззвучная слеза покатилась по щеке.
— О, конечно! И скорей красота стащит порядочность в омут, нежели порядочность исправит красоту. Прежде это считалось парадоксом, а теперь доказано, — изрек я учительским тоном своей матери, а затем попытался придать голосу оттенок мечтательности: — Я вас любил когда-то.
— Действительно, принц, мне верилось… — отозвалась она с надеждой, почти неслышно.
И так далее, и так далее… Как мне понравилась эта игра! Я был просто в восторге! Дочитав сцену, я попросил начать новую.
— У Гамлета есть лжедрузья — Гильденстерн и Розенкранц. Большие подлецы. С ними Гамлет ведет замечательный разговор про флейту. Правда, хорошо бы тебе знать текст заранее, подумать над ним.
— Я еще подумаю. А сейчас давай про флейту, — потребовал я.
Она сделала кое-какие режиссерские указания, и мы исполнили сцену со лжедрузьями. Ими был я, а Люся — Гамлетом. Потом читали сцену с покойным отцом Гамлета, ставшим призраком. После этого мы выдохлись и захотели есть.
— Будем еще играть «Гамлета»?
— Если хочешь, — пообещала Люся. — А пока возьми книжку и прочти, ладно? — И вдруг забеспокоилась: — Родители вернутся, а я в таком виде!
— Подумаешь…
— Неловко как-то.
Она побежала переодеваться, а мне велела поставить чайник и готовить бутерброды. Когда она вернулась, я снова стал приставать к ней с «Гамлетом»:
— Так почему ты считаешь, что Офелия не любит Гамлета? Я этого что-то не заметил.
— Да любит она. Только по-детски. Я же сказала: она хорошая девочка, правильная, правдивая, послушная. Очень нежная. Идеальная. Таким не место в грубой жизни. Она как цветок. С ней неосторожно обращались и сломали ее.
— Как сломали?
— Прочтешь сам. Она свихнулась в конце. А в самом-самом конце — утонула.
Мы замолчали, думая каждый о своем. И вдруг она говорит:
— Сейчас пойдет дождь.
— Не пойдет, — возразил я.
Чайник закипел, и пока Люся разливала чай, я услышал по подоконнику: тук-тук.
— А ты не верил! — торжествующе сказала она.
Мы дождались родителей, посидели немного все вместе и разошлись. Звук дождинок по моему подоконнику был совсем другой, чем в гостиной. Какой-то тупой и безвольный: пып-пып!
Дождь все шел и шел, съедая мартовский снег. Я отодвинул занавеску на окне. Люся еще не спала. Свет из ее окна падал на яблони, и темные их ветви были усеяны дрожащими сверкающими каплями. Я зажег лампу над кроватью, улегся и открыл книгу.
«Кто здесь?» — спросил незнакомец в плаще.
«Нет, сам ты кто, сначала отвечай», — откликнулся дозорный на площадке перед замком датских королей — Эльсинором.
«Да здравствует король!» — звонко произнес пароль незнакомец, и дозорный узнал его.
Глава 4
«Несчастье за несчастием, Лаэрт! Офелия, бедняжка, утонула».
«Как — утонула? Где? Не может быть!»
«Над речкой ива свесила седую листву в поток.<…>Ей травами увить хотелось иву, взялась за сук, а они подломись, и как была, с копной цветных трофеев, она в поток обрушилась. Сперва ее держало платье, раздуваясь, и, как русалку, поверху несло…»
Мне кажется, специально я не учил наизусть «Гамлета». Если только в первые дни после вечера при свечах. Мне хотелось поразить Люсю знанием текста. А потом я просто читал пьесу, много раз читал, потому что она мне нравилась, и слова ее входили в меня так естественно, словно я уже когда-то знал их, а теперь только вспоминал.
Стихи, заданные в школе, я учу очень быстро и легко, с такой же легкостью большая их часть испаряется из головы. А Шекспир оставался. Значит, он мне созвучен? Прочел его сонеты. Не вдохновили. Познакомился с «Ромео и Джульеттой» и «Королем Лиром». Оставили равнодушным. Может, возьмись я впервые за эти пьесы вместе с Люсей, и они показались бы мне такими же замечательными, как «Гамлет»?
…Я так задумался, что не сразу заметил, как моя бабка сложила платье, засунула его в сумку и отваливает. Тронулся вслед за ней, а когда дошли до переулка, подождал немного, выглядывая из-за поворота. Переулок миновал бегом. Между домами, во двориках, заросших старыми тополями, ничего не стоило оставаться незамеченным. Только я не знал, где же лучше всего подкатить к ней с разговором.
Бабка подошла к остановке, и тотчас появился автобус. Гигантскими скачками мне удалось долететь до него и в последнюю секунду с трудом втиснуться. Бабка продвигалась вперед, а меня на следующей остановке вынесло наружу, но я снова пробился в автобусную толчею.
Она жила за рекой, на Картонажке — в районе картонажной фабрики. Вылезла на кольце. Тут многие выходили, так что какой-то участок пути я следовал за ней, не опасаясь быть обнаруженным. Потом она свернула на улицу, ползущую в горку, а когда я решил, что пора подойти к ней, толкнула калитку — и была такова.
И что же мне следовало предпринять? Я с полчаса прождал автобуса, вернулся на рынок за картошкой и, совершенно измочаленный, поплелся с полным рюкзаком домой. Мать, конечно, ворчала, что застрял, а я пребывал в тупой задумчивости.
Наконец я спросил ее:
— Ты не помнишь, куда подевалось Люсино свадебное платье?
— Я думаю, его забрала сватья Шурка, когда приходила за вещами. Вероятнее всего. А может, — сказала она, — платье осталось в нашем доме? В сарае стоит сундук со старой одеждой, у меня просто не было сил его разобрать. Тряпки будят воспоминания. У мужчин — не знаю, у женщин — да. Я обещала заехать позже и забрать, что мне нужно.
— Так что же ты?
— Не дошли руки.