— Милиция не знала про Руслана. Про него вообще никто из нас не знал.
— У попа была собака, он ее любил, она съела кусок мяса, он ее убил, — ни к селу ни к городу дрожащим голоском пропела Щепка, и по ввалившимся щекам потекли медленные слезы.
— Ладно, — сказал я, — мне пора. Больше ничего конкретного не можешь сказать?
— Что?.. Он ее любил.
— Кто, Руслан?! — разозлился я. — Он ее… — Я поискал подходящее слово и нашел: — Надругался над нею! Вот что он сделал. Он ее чуть до сумасшедшего дома не довел.
— Да, поломал, как игрушку. Но он ее любил. Я не верю, что он мог ее убить. Может, она сама? Она же была не от мира сего. На ней была печать нездешности. Он — страшный человек. Но он не убил бы ее.
— Возможно, но Люси нет, и я хотел бы знать, что с ней случилось. Может, он и не убийца, но к ее исчезновению имеет самое непосредственное отношение.
— Почему не я? — спросила Щепка, и слезы снова покатились из мутных глаз. — Знаешь, как она всех вас уважала, Бога за вас молила! Теперь вы ее ищете. А я никому не нужна, и мне никто не нужен. И вот же — живу.
На часах было ровно шесть. Видимо, на электричку я уже не успевал, но я решил попробовать, а нет — ехать на следующей.
— Значит, про вашу последнюю встречу точнее не можешь сказать? В каком месяце это было?
— Весной. Я дневник тогда вела. Он рассыпался по листочкам. Они и сейчас где-то в книгах и бумагах, но надо все-все перебрать, чтобы найти один листок.
— Постараешься? — спросил я без надежды, и она обещала. — Это мой петербургский телефон. Буду в городе через полторы недели. Позвони, если найдешь что-нибудь важное.
На грязной бумаге, которой был покрыт стол, так и не найдя ручки или карандаша, я написал черным жирным карандашом для подводки глаз: «ЛЕША, ЛЮСИН БРАТ, ИЛИ ЕГО ТЕТЯ — ДИАНА НИКОЛАЕВНА». Дальше номер телефона и помельче: «Прощай, прощай и помни обо мне!!! Ты обещала».
— Я не забуду, — сказала она. — Мы подружились, когда в институт поступали, наверное, потому, что тезки. У нас же и отчество одинаковое. А давно ты здесь?
— Вчера вечером пришел.
— Тебя, наверное, все это неприятно поразило? Извини.
— Поправляйся, — сказал напоследок дурацкую фразу.
Я летел к метро, все еще смутно надеясь успеть на свою электричку, и так хорошо было на свежем воздухе после этой темной норы и тяжелой ночи, где пробудилась к своей потусторонней жизни Щепка — уродливое отражение молодой и прежде, наверное, хорошенькой девушки.
Глава 29
На свою электричку я опоздал. Она показала мне хвост. Я видел, как исчезли буквы и цифры на электронном табло у платформы. Тут же выскочили другие, и прозвучало раскатистое: «Граждане пассажиры, со второго пути, левая сторона, отправляется пригородный поезд с конечной остановкой Пупышево».
По толпе возле платформ будто расческой кто провел. Люди со связками досок, саженцами, котами в корзинах, с гружеными тележками, а также мужик с тумбочкой в обнимку устремились на пустой перрон второго пути. Все они ехали в Пупышево, туда, где жила Козья мать, телефон которой Люся записала в шифрованном списке. Не собирался я встречаться с Козьей матерью, но до моей электрички в Шапки оставалось почти два часа, а еще вероятнее, меня заразил торопливый бег пупышевцев, так что, сам не знаю почему, я тоже побежал вдоль вагонов. В толчее старуха споткнулась о чужую тележку и рассыпала из корзины свою хурду-бурду. Я поставил ее на ноги и помогал собирать полураздавленные луковицы цветов и головки чеснока, пока основная масса людей не всосалась в вагоны. Это было время, когда я мог еще опамятоваться, но, запихнув старуху в электричку, сам вошел за ней. Двери закрылись, электричка тронулась.
Видно, не судьба была попасть мне сегодня в Шапки. Впрочем, решил я, к вечеру, возможно, и доберусь до своей тетки. Я так думал, но не верил в это.
Мест в вагоне уже не осталось. Сетки под потолком были забиты рюкзаками, ящиками, корзинками, поэтому я кинул свою сумку в ноги и спросил у парня моего возраста, далеко ли до Пупышева.
— Часа два в лучшем случае, а в худшем — около трех. Смотря сколько электричка простоит в дороге.
— А кондуктор здесь ходит? Не успел взять билет.
Парень посмотрел на меня свысока и заявил:
— Билет стоит двенадцать тысяч, а штраф — восемь. Жди контролера.
— Скандала не будет? — поинтересовался я.
— В облом им скандалить, — покровительственно сказал парень.
В смысл ответа я не проник, посему не без волнения стал ждать контролера.
Народ расположился кто спать, кто читать, кто сюсюкать над чужой собакой, а кто тупо смотреть в пространство. К Рыбацкому, где граница города, вагон набился дополна. Спрессованная людская масса покачивалась в общем ритме, а сидящие там и сям горячо обсуждали проблемы строительства и огородничества и рассказывали друг другу, что у них на участке выросло и почем нынче вагонка и навоз.
Лес, проплывавший за окном, поредел, началось открытое рыжее пространство с тонкими и поломанными, как спички, стволиками берез. Над этой плешью, словно туман, висел дымок. Горел торф. Через час пути я одеревенел и физически и морально, но тут, к счастью, многие высадились, и я успел плюхнуться на освободившееся место. Оно было почти символическим: большую часть скамейки занял огромный мужик, неловко раскорячивший ноги. Ему было лет за шестьдесят, морда породистая, шевелюра для его возраста богатейшая. Густая прядь падала на лоб, щеки бриты, а на подбородке была борода, делавшая его похожим на Клавдия или Полония. Мужик не был зловредным, он попытался подвинуться, чтобы я мог удобнее сесть, и я заметил, что вместо одной ноги у него протез — не гнется.
Я надеялся, что контролер не придет. Мы ехали уже час сорок пять.
— Скоро Пупышево? — спросил я у Полония.
— Через пятнадцать минут, — низким бархатным голосом сказал он.
Но тут, как назло, отъехав от станции Войбокало, мы простояли двадцать минут в ожидании пассажирского. Через полчаса я опять поинтересовался у Полония, скоро ли Пупышево.
— Теперь скоро. Подъезжаем к Новому быту. Сто первый километр! — Он многозначительно поднял вверх палец. — Сюда ссылали проституток и тунеядцев, чтобы не портить в городе красоту жизни. А нас сослали на десять километров дальше.
— В болото загнали, а кругом столько пустующих земель. Себе-то они поставили дачи на Карельском перешейке! — мгновенно возбудился сосед напротив, спокойно до того дремавший.
— А что вы хотели? — откликнулась интеллигентного вида тетка у окна. — Мы же люди второго сорта. И нас таких — почти вся страна.
— Теперь такая пересортица случилась, что мы уже и на третий сорт не тянем. Отходы! — визгливо сказал сосед напротив.
— Ничего подобного, — сочным баритоном возразил Полоний, — мы им показали, на что способен русский человек. И коммунистам, и демократам! Без дорог, без денег целый дачный город забабахали! Сказка!
Народ начал стаскивать с полок свои рюкзаки и корзины, пришли в волнение собаки, все кругом зашевелились. Человек, пробиравшийся к дверям, желчно процедил:
— Эту сказку ты в базарный день за три копейки никому не продашь.
По всей вероятности, для пупышевцев это были какие-то животрепещущие разговоры: они воспламеняли садоводов. Еще один мужик, построившийся в очередь на выход, встрял:
— Чего возмущаться-то? Дело добровольное. Никто не принуждал здесь строиться, сами захотели. Я, например, доволен.
— Ничего другого у нас не будет, — печально сказала старуха в матерчатой кепочке с козырьком. — Это судьба, а свою судьбу не надо хаять. Воздух у нас наичистейший, и чернобыльская радиация нас обошла. Я знаю многих пупышевских патриотов.
— А почему Пупышево так названо, знаете?
— Войбокало — от «воя бокалов», — объяснила тетка, державшая на руках пуделя. — Петр Первый там сильно выпивал и веселился, аж бокалы выли. Про Пупышево — неизвестно.
— А еще про патриотизм говорите! Пуп Земли — вот что такое Пупышево! — громогласно заявил Полоний.
Кто-то хихикнул, кто-то выразил недоверие и собрался поспорить, но дискуссия не состоялась: поезд встал, и двери открылись.
Мимо деревянного вокзала, облепленного под крышей ласточкиными гнездами, вместе с людским потоком я оказался на дороге. Сначала по обе стороны тянулся лес — ель и осина, потом ее пересекла обмелевшая до каменистого дна речка, параллельно ей прошла линия электропередачи, и начались дачные участки. Я спросил, как найти садоводство «Автомобилист», но никто из попутчиков не знал, предлагали «Березку», «Природу № 1», «Восток» и «Восход». А один дядька сказал:
— Здесь без пол литры не разберешься. Здесь сорок пять тысяч участков, население настоящего города.
Пока я приставал к проходящим, появился человек с протезом, Полоний.
— Следуй за мной! — велел он.
Пришлось мне ползти с ним на пару. Иногда мимо проезжала легковая или грузовая машина, оставляя за собой шлейф пыли, обдававшей пешеходов. У придорожных канав в низкорослой травке встречались грибы-навозники, молодые, с мохнатыми белыми коконообразными шапочками, а старые — с развернутыми, покрытыми грязными махрами и словно бы обугленными по краям шляпками. В канаве среди бурых водорослей я увидел странное животное и показал Полонию.
— Водяная крыса, — объяснил он, — ондатра. Чего удивляешься? Здесь их много. Сейчас трава закрывает берега, а по весне хорошо видны норы.
Пассажиры с электрички, так долго ехавшие, бежали к своим участкам очень споро и целеустремленно, но тут некоторые приостановились и стали делиться своими наблюдениями по поводу ондатр. Полоний тут же сообщил им, что держит на продажу нутрий, но пытался приучить к неволе и дикую ондатру, только пары у нее не сыскалось, а поэтому он ее выпустил.
— А вы их живьем продаете? — спросила женщина в кургузой мальчиковой курточке.
— Продаю и живьем, и шкурками. Мясо у них тоже хорошее. Хотите шкурок на бабаху? — Он очертил прямоугольник над своей головой.