Теперь возьмется за меня, задрожал Ластик. И уж готов был выскочить из гроба, кинуться за дверь, а там будь, что будет.
Но преступник даже не взглянул в его сторону.
Сладко потянулся, захрустел суставами. Затем взял с лавки поднос и вышел вон, прикрыв за собой створку.
В комнате стало темно и до того тихо, что Ластик услышал, как клацают его собственные зубы.
Кое-что проясняется, но от этого не легче
В каморке было холодно, и Ластик совсем замерз, но зубы у него стучали не от озноба — от потрясения. Шестиклассник раньше только по телевизору видел, как убивают людей, но то ведь понарошке, не по-настоящему. А тут совсем рядом лежат два мертвеца. Два человека, которые еще пять минут назад были живы…
Но трястись и ужасаться сейчас было некогда. В любой момент с самим Ластиком могло произойти то же самое.
Он приподнялся и увидел в темноте маленькую яркую точку, светившуюся посреди противоположной стены. Дырка?
Хватит дрожать, приказал себе Ластик. Надо что-то делать — пока не вернулся убийца.
Первым делом проверил Райское Яблоко. Слава Богу, на месте.
Потом залез на лавку и подсмотрел в дырку.
Комната. Большая. Стены обиты тканью с узорами. Большой стол, около него резное кресло и несколько массивных табуретов. Подсвечники. Людей не видно.
Ладно.
Теперь самое время получить ответы хотя бы на самые насущные вопросы.
Он сел на скамью, вытащил из-за пазухи унибук, раскрыл на 78-й странице и шепнул:
— Календарь!
На дисплее высветилось странное:
7113 год, неделя жен-мироносиц.
А?!
Что за год такой? Неужели это далекое будущее? Непохоже.
Правда, в одном фантастическом романе Ластик читал, как на Земле произошла катастрофа, от которой цивилизация погибла, а немногие уцелевшие позабыли все научно-технические достижения, и человечество начало развиваться заново: сначала первобытное общество, потом рабовладельческое, за ним феодальное и так по полной программе.
— Не понял, — сказал Ластик унибуку. — Как это 7113-й? И при чем тут жены?
Экран мигнул, дал подробную справку.
В старой Руси летоисчисление велось не от Рождества Христова, а от Сотворения Мира, которое, согласно расчетам средневековых богословов, произошло за 5508 лет до Рождения Христа. Эта система летоисчисления использовалась в Византийской империи начиная с 6 века и позднее утвердилась на восточнославянских землях. С 1 января 1700 года, по указу Петра I, Россия перешла на хронологию по европейскому образцу.
До 17–18 веков в Европе не существовало единой договоренности о том, с какого числа начинается отсчет нового года. Например, в России в 9–15 веках год начинался 1 марта, а в 1492–1699 гг. — 1 сентября. День обычно определяли по церковному календарю.
Неделя жен-мироносиц (мироносицкая неделя) — третья неделя после Пасхи, в продолжение которой чествуются женщины, приносившие благоуханное миро к гробу Иисуса Христа.
— Про Новый год и про жен ясно. Но какой год сейчас по-нормальному? И число? Ну, если не по-церковному? — нетерпеливо спросил Ластик.
Точное время 4 часа 59 минут 11 секунд 13 апреля (по западному календарю 23 апреля) 1605 года.
Четыреста лет назад — вот куда, оказывается, закинула хронодыра шестиклассника Фандорина!
Он попытался вспомнить, что там такое происходило в начале 17 века. Этот период они в школе еще не проходили. Во Франции три мушкетера, а у нас-то что? В 4 классе читали «Рассказы по истории отечества». Кажется, кто-то с кем-то воевал. Наши с поляками, точно. Минин и Пожарский, Иван Сусанин. Или это позже было? Эх, попасть бы сюда семиклассником — всё бы про 17 век знал!
Хотел Ластик задать унибуку следующий вопрос, но в это время из-за дверцы донеслись голоса.
Один был уже знакомый, мурлыкающий. Второй — неторопливый и какой-то мокрый, будто человек собирается отхаркнуться, да никак не соберется.
Слышалось каждое слово, только вот смысл был малопонятен.
— Пожалуй-ста, князь-батюшко, сам узришь.
— Годи, Ондрейка, годи.
Вон оно как! Убийца называет собеседника «князем-батюшкой», а тот его попросту, «Ондрейкой». Выходит, этот мокроголосый и есть главный!
— Речешь, годящ отрок-то? — сказал князь. — Собою личен, не смердяч?
Это про меня, сообразил Ластик и спохватился — ведь можно включить режим перевода!
Шепнул в унибук: «Перевод», и почти сразу по дисплею поползли строчки:
— Говоришь, мальчик подходящий? Хорош собой, не протух?
— По-моему, то, что нужно. Да ты, Василий Иванович, сам посмотри.
Василий Иванович! Значит, хозяин дома, тот самый, на букву «Ш».
— Не подгоняй. Дай собраться с мыслями.
Раздался скрип — это князь, наверное, уселся.
— Ох, рискованное дело мы затеяли, Ондрейка.
Унибук подчеркнул имя и разразился обстоятельным комментарием:
«В допетровской Руси обращение старшего к младшему в уменьшительной форме не имело оскорбительного или фамильярного оттенка, поэтому правильнее было бы перевести „Ондрей“».
— А куда деваться? С каждым днем вор (Точное значение этого термина вне контекста непонятно; слово «вор» часто употреблялось не в значении «человек, незаконным образом похищающий чужое имущество», а в значении «государственный преступник») все сильнее. Кругом шатание и смута, царь Борис совсем пал духом, а прежде какой орел был. Хоть и не люб он мне, но лучше уж он, чем невесть кто. Новый царь своих бояр назначит, а нас, прежних, истребит. Уж меня-то первого, после той истории, с дознанием… Оно конечно, выставить нетленные мощи — это сейчас очень помогло бы. Слух про то, что мощи царевича в Угличе творят чудеса, мы уже распустили. Если и в Москве произойдет несколько исцелений, все поверят. Чернь доверчива и любит сказки. Сразу перестанут болтать, будто царевич Дмитрий жив. И не станут слушать призывов Самозванца.
Тут Василий Иванович замолчал, из-за стены донесся странный треск.
Ластик снова вскарабкался на лавку, прижался глазом к отверстию.
В кресле сидел дядька с длиннющей, наполовину седой бородой. Голова у него была прикрыта облегающей черной шапочкой, выпирающее брюхо высоко, под самой грудью, перехвачено широким парчовым поясом. Прочие детали одежды Ластик толком не разглядел — так его поразило лицо князя.
Левая бровь была опущена совсем низко, так что под ней сгустилась тень, а глаза не было вовсе, зато широко раскрытый правый блестел и посверкивал, будто зажженная лампочка.
Это в нем огонь свечей отражается, успокоил себя Ластик. Ну, а что человек одноглазый — в этом тоже ничего такого уж ужасного нет.
Но здесь князь опустил правую бровь, и глаз потух. Зато открылся левый. Правда, не сверкал, а был тускл и темен.
Выходит, оба глаза на месте?
Василий Иванович задумчиво подергал себя за кончик длинного носа, сунул в рот орех, разгрыз. Скорлупки выплюнул на пол.
Вот откуда треск-то — это он орехи грызет.
Ондрей Тимофеевич, он же Ондрейка, почтительно стоял рядом, ждал.
— Охо-хонюшки, — тяжело вздохнул Василий Иванович. — Измыслено-то гораздо. А еже дознаются? Не снесу аз грешный головы. Тот-то, с Преображенья, доподлинно стлился?
Сначала вроде было понятно, но с этого места Ластик, что называется, упустил нить. Пришлось отодвинуться от дырки — снова следить по экрану.
— Ох-охонюшки. (Междометие, выражающее опасение или досаду), — счел нужным пояснить унибук. — Придумано-то искусно. А если дознаются? Не сносить мне грешному головы. Тот-то, из Преображения(Вне контекста непонятно, что именно имеется в виду: церковный праздник Преображения, географическое название или, возможно, Преображенская церковь) точно сгнил?
— Да. Мы ночью, тайно, вскрыли склеп в угличском Преображенском соборе. От царевича остались одни кости. Не было смысла везти — никто не поверил бы, что это чудотворные мощи. Сказали бы, что мы подсовываем падаль, невесть откуда взятую. Поэтому я вывез только гроб, а останки кинул в реку. Тогда-то и надумал предложить твоей боярской милости этот шахматный ход — подсунуть вместо царевича свежего покойника.
— Ты предложил зарезать какого-нибудь мальчишку, дурья башка, — сердито оборвал князь. — А не подумал, что исчезновение ребенка — это шум и лишний риск. Не приведи Господь, еще родственники опознали бы. Этого-то не опознают? Смотри, Ондрейка, с топором играемся!
Раздалось тихое, вкрадчивое хихиканье.
— Всё продумал, всё предусмотрел, батюшка боярин. Мальчик этот немец. (Это слово может обозначать как немца, так и вообще иностранца, не говорящего по-русски, то есть немого человека.) Может, и есть у него родственники, да только в собор, где будут выставлены мощи, их, еретиков, никто не пустит.
— Это ты молодец, хорошо сообразил.
Скрип кресла.
— Ладно, пойдем поглядим на твоего немца.
Интриганы
Ластик поскорей кинулся назад, к гробу. Унибук спрятал под лавку. Алмаз на всякий случай сунул в рот. Даже если будут обшаривать, туда-то не полезут.
Вытянулся, сложил руки на груди, придал лицу скорбность — в общем, обратился покойником.
Вошли. Один грузно, тяжело; второй мягко, будто пританцовывая.
— Чим сице ноги с-под лавки? — удивился боярин.
Это он мертвецов заметил, сообразил Ластик.
— Не бремени гла́вушку, княже, — проворковал Ондрейка. — То два шпыня безродных, колии отрока добыли. Дал им, пьянцовским душам, лиха зелья, абы не брехали. Сей же час приберу, велю в убогий дом свезть. Там их в яму звестяную кинут, и кончено. Допрежь того хотел твоей боярской милости отрока явить.
— Ну яви, яви.
Подошли совсем близко. Замолчали. Слыша их дыхание прямо над собой, Ластик сам дышать вовсе перестал.