– Пойдём жениться, – рычит он.
– Не хочу жениться! Пусти. Не хочу! – кричу и просыпаюсь.
Софья Александровна Аргутинская-Долгорукая
Кто-то крепко держит меня в руках.
– Спаси, господи! – слышу нянькин шёпот. Успокаиваюсь. – Никому тебя не отдам.
Нянька ложится рядом со мной. Прижимаюсь к ней. Как хорошо дома.
Нянька гладит меня по голове, напевает старую, милую песенку.
– Ты моя! Ты моя! Ты моя!..
Глава 8
Далеко ходить мама не разрешает.
Свободное время проводим с деревенскими девочками. По утрам они на подводах уезжают на сенокос. Упросила маму, чтобы она отпускала с ними.
– Ну, что ж! Поезжайте! Учитесь работать.
Хорошо на рассвете в поле. Солнце пригревает. Пахнет сеном. В небе носятся птицы, воздух звенит от их голосов.
Бежим босиком по влажной, сверкающей от росы траве, прутьями подгоняем быков.
– Цоб-цобе! Цоб! Цобе!
Девочки идут сзади, граблями собирают в небольшие копны просохшую вчерашнюю траву.
Запевают:
«Ходил царь, гулял царь,
Царь с царевной своей,
С королевной своей…» —
Вместе со всеми поем знакомую песню.
Полдень. Руки устали, лицо в поту. Ноют от работы плечи. Но как хорошо лежать на душистом сене, пахнущем ромашкой и мятой, пить из кувшина теплое густое молоко, заедая черным хлебом с хрустящей корочкой.
Когда заходит солнце, бежим на огороды поливать капусту. Бегут по канавкам прозрачные ручейки. Весело набирать ведрами воду, выливать на большие белые кочаны капусты.
Поздно вечером, усталые, идём домой. Пахнет пылью, полынью, молоком. Звонко мычат коровы, идя с пастбища.
Как-то Лялька промочила ноги. У неё поднялась температура. Она громко стонала. Сильно болели уши. Мама увезла её в Тифлис.
На даче пусто. Мы тоже скоро уедем. Наташе и Соне нужно ходить в гимназию.
В саду сняли смородину и крыжовник. На деревьях висят крупные яблоки. Нянька целыми днями варит варенье и компоты.
Пшеница сжата и обмолочена. Стрелками носятся паутинки.
После Дашкиных похорон ни разу не была в церкви, но сейчас оттуда доносится тихое пение.
Захожу на церковный двор, сажусь на широкую каменную плиту.
Сколько тут могил, и в каждой человек. Куда же он делся? Где его душа? Улетела в рай? А может быть, в ад? Нянька рассказывала – в аду грешников бросают в кипящую смолу или сжигают на кострах. Они кричат от боли и ужаса, просят помощи, но их никто не спасает.
А что, если моя душа попадёт в ад?
Быстро вхожу в открытую дверь. Прохладно и хорошо.
Сбоку стоят несколько женщин, около них высокий мужчина. Он взмахивает руками, и тогда женщины начинают петь, тоненько и жалобно. Когда вырасту – тоже обязательно буду петь в церковном хоре.
Сверху сквозь широкие цветные окна падают солнечные струйки, и кажется: на каменном полу разбросаны яркие цветы.
К струйкам поднимается белый дымок. Это священник размахивает привязанной на цепочке баночкой с тлеющими углями.
Пробираюсь вперед. Около картин свечи, они то разгораются, то тухнут, и тогда лица святых становятся строгими.
Священник поет протяжным голосом, но не могу разобрать слов. Когда он замолкает – начинает хор.
– Ос помилуй! Ос помилуй!..
Почему миловать ос – не могу понять.
Когда-то наш дворник Василий нашёл на чердаке осиное гнездо. Мама сказала, чтобы он его выбросил.
Василий – курд. У него в деревне не было ос. Не закрыв лица, он схватил гнездо. Осы налетели со всех сторон, начали кусать его. Их с трудом отогнали. И какое у Василия стало страшное лицо. Оно всё распухло. Вместо глаз – щелки, вместо носа – круглая шишка.
Василий бегал по двору и от боли кричал.
– Аллах! Аллах! Аллах! Но его бог не помог ему.
Как мне было жалко Василия. Бегала за ним и тоже кричала:
– Аллах! Аллах!
Так зачем же миловать ос? Этого не могла понять. Кругом крестились и кланялись.
Рядом со мной старушка в черном платье. На голове большой черный платок. В руке палка. Лицо ласковое.
Вот такую старушку мы с нянькой как-то встретили.
– Монашенка! Невеста христова! – сказала нянька и уступила ей дорогу. – Обет дала богу, ушла от мирской суеты. А я вот, грешница…
– Подай, господи! – запел хор.
Монашенка закрестилась, опустилась на колени и стала отбивать поклоны.
– Ты что же это, как бесчувственная? – сказала мне шепотом какая-то тетенька. – Все рассматриваешь. Тут не музей, а божий храм…
Быстро закрестилась, закивала головой, скосив на монашенку глаза, так же, как и она, стала биться лбом о холодный пол. От него пахло сыростью и мышами.
Монашенка молилась, тихо шевеля губами. Что она просила у бога? Ведь и мне надо что-нибудь попросить. Может быть, бог даст.
– Чтобы всем было хорошо, господи! Чтобы всем… – тихо шептала и прикладывала лоб к холодному полу.
Служба кончилась. Вспомнила, как хотела иметь маленькую живую лошадку. Просить бога о лошадке было поздно.
С огорчением прошла к двери.
У церковной ограды стояла монашенка. В одной руке держала палку, в другой булочку, завязанную в платок. Несколько раз оглянувшись, нерешительно пошла.
«Слепая, должно быть», – подумала я.
– Бабушка, может, тебе помочь? – спросила я.
– Дитенька, милая, – остановилась монашка. – Плохо я вижу. Ушли все подружки, а я вот… Помоги, душенька ангельская, дойти до дома.
Взяла её за руку. Осторожно повела.
– Господь на том свете воздаст тебе сторицей.
Я шла с гордостью: вела христову невесту.
Остановились у небольшого домика. В сенях пахло вениками.
Маленькая беленькая комнатка. На полу цветные половики. Всюду – на стенах, тумбочках, вышитые полотенца и салфетки. Яркие бумажные цветы. Пахло медом, лампадным маслом и травами.
В углу картины, картины, картины… Она зовет их иконами… Монашенка зажгла лампадки. От дрожащих огоньков в комнате стало светло.
Монашенка усадила меня, развязала кулечек, отломила от булочки половину и налила из бутылки в стакан воды.
– Откушай, отроковица, просвирки – это христово тело. Запей водой, – ласково сказала она.
В первый раз ела просфору и пила святую воду. Просфора была пресная, безвкусная. Вода, как вода… Почему же она – святая? А в нашем роднике она холодная и вкусная.
Монашка накрыла на стол. Чего тут только не было: и малосольные огурцы, и маринованные грибы в баночке, и молодая картошка, залитая постным маслом, и овсяный кисель, и холодный квас.
– Ты уж не обессудь, доченька. Пост, скоромного не ем, – сказала монашка и перекрестилась.
Я с удовольствием крестилась и с удовольствием ела всё, что она накладывала на тарелку. Никогда дома не было так вкусно.
Около стола на стене тоже висела картина. На одной был сад, с деревьев свисали большие золотые яблоки. Кругом росли цветы. А по дорожкам, держась за руки, чинно ходили люди. Вокруг них летали маленькие пухлые ангелочки с румяными лицами и крылышками.
– Что это, бабушка? – спросила я.
– Рай господень. Это ангелочки. Всё тут так радостно и благочинно. Будешь жить по законам бога, как преставишься, в рай попадешь.
Посмотрела на другую икону. Горят костры – черти бросают грешников – они от боли извиваются. Что-то кипит в больших чанах – в них черти варят людей.
– А это что? – со страхом спрашиваю я.
– Это ад. Черти грешников поджаривают, в смоле кипящей варят.
«Огни горят горючие,
Котлы кипят кипучие!» –
Вспомнила, что рассказывала нам с Лялькой нянька. Стало страшно.
В рай я не хочу. Там скучно. Ходят все под ручку, ангелы шага ступить не дают, за всеми подглядывают. И в ад не хочу. Там страшно.
– А что делать, чтобы в ад не попасть?
– По законам божьим жить, – присаживается рядом со мной монашка и поджимает губы. – Вот я тебе сейчас расскажу.
Я тоже сижу, как и она, положив руки на колени, и так же поджимаю губы. Мне нравится всё: и ее смазанные лампадным маслом волосы, и тихий ласковый голос, и как она, зевая, крестит рот, чтобы не влетели в него черти.
– Приходи почаще, будем божественное писание читать, в церковь вместе ходить будем. Научу тебя вышивать. Сделаешь покров к иконе божьей матери, – говорит она на прощанье.
Иду домой. Как же так? Монашка рассказала законы божьи, а я их забыла. Как буду их исполнять? Старательно вспоминаю. Но у меня всё спуталось.
«Не убей!» Ну, это не трудно. К чему мне убивать людей?
«Не укради!» Зачем я буду красть, если у нас дома всё есть.
«Не пожелай осла у ближнего!» Вот это как раз и трудно. Если бы я увидела где-нибудь ослика, конечно бы пожелала. И была бы у нас вторая Луиза Мадер.
Стараюсь вспомнить, что говорила монашка…
«Не пожелай жены ближнего твоего!»
У нашего хозяина дачи есть жена. Она высокая, худая, рыжая и злая. С утра и до вечера на всех кричит. Очень нужна мне такая. Сколько бы ни просили – никогда не пожелаю.
Остальные законы забыла.
…Теперь каждый день бегала к монашке. Мне нравилось стучать в дверь и, услышав тихие слова: «Спаси Христос», опустив глаза, смиренно отвечать: «Аминь!»
Перебирая маленькими пальцами темные чётки, монашенка рассказывала разные интересные истории о потопе, блудном сыне и о богородице. А я, затаив дыхание, слушала о грешности земной и страстях господних.
Научилась говорить тихим голосом, так же поджимала губы и, получив после обедни просфору, долго крестилась, прося бога разрешить мне, грешной, вкусить христово тело.
Только одного не могла понять, как можно подставить щеку, когда её бьют. Всегда дралась с мальчишками и за каждый удар лупила их.
Нянька сердилась на меня, что поздно приходила домой.
– Вот погоди, – грозила она мне, – мать приедет – все перескажу. Она тебе покажет, как из дома бегать. Она тебя научит, как няньку не слухать.