ти.
Сидела в предбаннике. Не могла успокоиться.
– Заболела что ли? Неможется? – встревожено спрашивала нянька и повела в ванную комнату, где в большом бассейне плескалась Лялька.
На широкой каменной скамье лежала мама, покрытая белой мыльной пеной. На ней прыгала худая старуха. Она била маму по телу, резко тянула за ноги и руки, переворачивала на грудь и приплясывала на ней.
С ужасом смотрела на старуху.
– Кто это? Она убьёт маму.
– Ты не бойся. Банщица массаж делает, – объясняла мне Наташа. – Почему такая бледная?
Она опустила меня в бассейн.
От теплой воды, света, громких голосов успокоилась. Наташа повела меня в предбанник, вытерла мохнатой простыней и присела рядом.
Снова вспомнила улицу, факелы, окровавленных людей и обо всём рассказывала ей.
– Это мусульманский праздник. У их бога Магомета был пророк. В день его смерти магометане выходят на улицу и наносят себе раны.
– Нас не тронут?
– Ну, зачем? Ты не бойся.
– А у них другой бог?
– Не знаю.
С удивлением посмотрела на Наташу. Как всё это понять?
Поздно вечером приехали домой. На столе уже было накрыто, пар поднимался из пузатого самовара, на блюде лежали бутерброды.
У Вити сидели товарищи – один небольшого роста, скромный, с торчащими во все стороны волосами Толя. Высокий, стройный Шурка с ровным пробором. В этом году «мальчики», как у нас их звали дома, начали носить крахмальные воротнички, с лихо загнутыми конусами под подбородком, бриться и курить в присутствии взрослых.
Отец на рождение подарил Вите красивый портсигар, который тот при каждом случае с гордостью вытаскивал из кармана.
Больше всех из Витиных товарищей мне нравился Шурка. Он говорил громко, часто хохотал. Всегда на Рождество, когда у нас зажигали елку, играл с нами и так смешил, что мы катались по полу.
Его отец Николай Александрович Худадов – врач, товарищ Саши-джана по ссылке – часто бывал у нас. Маленького роста, с бородой, всегда приветливо разговаривал, очень много помогал. Его знал весь город. Он никогда не пил, даже вино. Не позволял пить в своем присутствии, и когда он приходил, все суетливо бегали и прятали стоящие на столе бутылки.
Мальчики через год кончали гимназию и мечтали о поездке в Петербург, чтобы поступить в Университет. Об этом обычно за столом велись долгие беседы.
Но сегодня они о чем-то спорили.
Я пила чай с молоком и прислушивалась к разговору.
– Это позор! – взволнованно говорил Толя. – Желать поражения на войне! Мы должны биться за родину. Если война не окончится, пойду добровольцем.
Война! Как часто слышала о ней. Но она была где-то далеко. Где-то, где гибли люди, об этом у нас часто говорили. На улицах встречались солдаты без рук и на костылях.
Как-то мама за обедом сказала:
– Безграмотные, продажные генералы – такое же правительство. Погиб Цусимский флот. Кто в этом виноват?
И снова шёл разговор о войне.
– Нашелся доброволец, – рассердился Витя! Надо же понимать. Царь затеял войну для того, чтобы отвлечь народ от революции. Ни рабочие, ни крестьяне воевать не хотят. Стотысячная армия разбита.
– Ты просто дурак! – вмешался Шурка. – Царь победит – всех в кулак сожмёт. Проиграет войну – будет революция.
Я ничего не поняла. Почему надо, чтобы японцы победили нас? И тогда будет какая-то революция? Но если говорит Витя, значит за этим что-то есть.
Хотела ещё послушать. Но мама отослала меня спать.
Глава 10
В этом году елка была поздно – болела мама, и потому праздник перенесли на Крещение.
За неделю до него начались приготовления.
Привезли елку – высокую, пушистую, с широкими длинными ветвями.
Вся детская была завалена разноцветной блестящей бумагой – клеили цепи, рога изобилия, хлопушки, в золотую и серебряную бумагу обертывали крупные грецкие орехи.
Мама вытащила из шкафа ящики с елочными игрушками, и мы с восторгом рассматривали их. Особенно восхищала большая блестящая звезда и ватный дед-мороз.
Мы с Лялькой больше суетились, чем работали. Наташа и мама клеили, Соня давала указания, вертелась перед зеркалом, принимая, как она говорила, нужные артистические позы.
Уже несколько дней она бегала по всему дому, выкрикивала слова и репетировала «позы».
В первый раз в жизни у нас ставился домашний театр. Главную роль играла Соня.
Я не очень хорошо запомнила пьесу. Но больше всего меня пугал ее конец.
По пьесе Соня встречалась в лесу с жандармами. Они разыскивали юного грузинского поэта-революционера Иосифа Джугашвили, который часто бывал в нашем доме. По пьесе, которую написали Витя и Шурка, Соня бесстрашно защищала поэта от ареста, размахивала кинжалом, ранила нападавших. Помогла поэту скрыться. Соня отзывалась о поэте и его роли так восторженно, что Наташа подозревала: она просто влюблена в него! Во время репетиций Лялька и я закрывали от страха глаза. Мне и Ляльке достались куда более скромные роли: мы были лесными гномами-советниками при новогодней елке. Ёлка стояла в центре зала, вся светилась от золотых и серебряных нитей. На ней висели конфеты, на цветных ниточках большие темные пряники, от которых мы с Лялькой откусывали небольшие кусочки, когда никого в «артистической» не было.
В столовой расставили стулья, сделали из досок подмостки сцены, повесили широкий занавес.
Всю ночь нянька шила нам красные костюмы гномиков и высокие шапочки с загнутым вперед рогом.
Наконец, настал праздник.
С утра от волнения мы ничего не ели. Весь день прошел в суете. Соня ещё днем оделась в длинное платье со шлейфом, нянька завила ей волосы и надела на голову венок из бумажных цветов.
– Я забыла свою роль, – трагическим голосом говорила Соня. – Все забыла, – и снова повторяла свои позы и прикладывала ладони к пылающему лицу.
Нянька надела нам толстые ватные стеганки, «чтобы видны были толстые телеса», затем натянула на них комбинезоны с капюшонами. Наташа намазала нам губы красной помадой, а брови обожженной пробкой.
Мы вертелись около зеркала и не могли налюбоваться.
Но спектакль задержался – не горели лампы, что-то не ладилось на сцене.
Рядом с Лялькой стояла в передней около двери, которая выходила на сцену. На неё надо было подниматься по небольшой лесенке.
От толстых стеганок и костюмов было так жарко, что у нас по лицу текли струйки пота. Лялька вытирала их, размазывая по лицу красную краску и черную сажу.
Я вылезла на сцену и заглянула в дырку, которую провертели в занавесе.
В столовой было полно народу. В первом ряду сидели Санька в зеленом платье с фиолетовым бантом в волосах и два мальчика – сыновья нашего дворника Василия.
Всех разглядеть не смогла – меня прогнали со сцены, хотя я и спорила, что у меня важная роль.
Мы снова изнывали в передней. На нас никто не обращает внимания, и мы были обижены.
Но вот открылся занавес. Слышно, как на сцене громко спорит Соня с жандармами – те угрожали, грубили.
Лялька прижалась ко мне и испуганно смотрит. Раздался торопливый шепот:
– Гномов! Гномов на сцену!..
Схватила Ляльку за руку и стала быстро подниматься по лестнице. На пороге сцены Лялька запнулась и со всего размаха упала на пол.
В зале засмеялись.
Лялька неуклюже поднялась и, отряхивая ладонями пыль с костюма и засунув палец в рот, угрюмо уставилась на зрителей.
Но Соня ничего не слышала. Она бегала по сцене, кричала, грозила жандармам. Мы растерянно стояли как оглушённые.
Жандармы бросились к Соне. Она с деревянным кинжалом, который выскользнув из её руки, полетел в зал.
Зрители вскакивали с мест, смеялись и хлопали.
Занавес закрылся. Но все поняли, что враги побеждены. Соня сидела в детской и плакала. Отец утешал её.
– Ты очень хорошо сыграла! Молодец, – гладил он её по голове.
– Я все равно буду артисткой! Все равно, – сквозь слезы настойчиво говорила Соня.
…Несколько дней мы восторженно вспоминали о прошедшем празднике и хвалили Соню. Она сидела красная, опустив глаза, делая вид, что ничего не слышит.
…Как-то вечером, когда отец ушел на заседание, мы с мамой уселись пить чай.
Неожиданно в столовую быстро вбежали Витя и Николай.
– Подлецы! Провокаторы! – задыхаясь, крикнул Витя и дрожащими пальцами зажег папиросу.
– В Питере убито две тысячи рабочих – женщин, детей, стариков…
– Что случилось? – взволнованно спросила мама.
– На Путиловском заводе уволили четырех рабочих. Народ потребовал, чтобы их восстановили. Директор отказался. Завод перестал работать. Да не только Путиловский. Забастовали рабочие по всему Питеру…
– А чего же они смутьяничают, не хотят работать! – возмутилась нянька! Пошли бы на другой завод. – Да кто их теперь возьмет на работу, вспылил Витя. – А тут из пулеметов.
– Царство им небесное. Упокой души безвинные, – перекрестилась нянька и заплакала. – А священник-то чем виноват?
– Ему приказали.
– Это не священник. Разве священник может такое?
– Хватит, нянька! Не мешай! – рассердилась мама. – Да ты, Витя, рассказывай толком. Откуда узнал?
– Встретил дядю Котэ.
– Да! Весь город говорит об этом. У нас тоже несколько фабрик забастовали.
– Кончу гимназию, стану боевиком, – злобно сказал Витя.
– Думаешь, это правильно? – спросил отец. – Одного устранишь, другой такой же станет на его место. Он позвал авторов и ушел с ними в кабинет…
Иногда, открывая глаза, вижу маму. Она прикладывает мне ко лбу холодный компресс. Успокаивает…
– Зачем при детях говорить? – донесся голос отца.
– Ничего, – говорит мама. – Пусть знают.
Глава 11
Теперь по вечерам сидим одни.
Отец пишет книгу о рабочих Тифлиса, советуется о ней с мамой. Я понимаю только то, что рабочим плохо живется. А почему – не знаю.
Витя тоже редко бывает дома и часто не ходит в гимназию.
– Нельзя пропускать занятия, – сказал ему отец. – Не кончишь гимназию – закроешь путь в Университет.