– Такая большая и ничего не понимаешь, настоящая темнота, – упрекает меня Коська и ухарски, как взрослые, сплевывает в сторону. – А мне папка всё рассказал! На фронте японцы бьют наших.
Вечерам приходят усталые Наташа и Витя. Они целый день ходят по городу с отрядом дружинников.
– Наш дом ещё не сгорел? – спрашивает Лялька.
– Стоит на месте, – успокаивает Наташа. – Мы его охраняем.
Но писем из Питера нет.
По ночам несколько раз просыпаюсь и, подняв голову, прислушиваюсь. Где-то стреляют.
Встаю с кровати, босиком подхожу к окну, прижимаюсь к холодному стеклу.
В городе темно. То в одном, то в другом месте вспыхивают пожары. Им отзываются паровозы и от этого сжимается сердце…
Все наши ушли на митинг, где должны помириться армяне и татары. Сколько не просили Наташу взять с собой, не согласилась.
– Нянька, нянька! – доносится до меня испуганный голос Саньки и затем кругом становится темно.
Кто-то обливает меня водой, заставляет пить лекарство. Прихожу в себя.
У няньки трясутся руки, она гладит меня по голове.
– Что с тобой, дитятко? – спрашивает она.
Глава 13
Утром, приехали дальние родственники.
Мы с Лялькой быстро одеваемся, выбегаем в зал. Комната вся полна кульками, корзинками, баульчиками, большими чемоданами.
В кресле, обмахиваясь платком, сидит толстая, высокая, краснолицая дама, а около неё суетится маленький худенький мужчина и пересчитывает вещи.
– Ну, вот и приехали, – добродушно говорит дама. – Вы нас, конечно, не знаете. Я ваша дальняя тетя – Софья Юльевна, а это ваш дядя, мой муж, Иван Агафонович. Прошу любить и жаловать.
– Двадцать один… двадцать два… двадцать три… – с отчаянием говорит дальний дядя и снова начинает считать кульки.
Нет, здесь не только корзина и картонка. Иван Агафонович поднимает с пола клетку с попугаем.
Мы с Лялькой застываем на месте. Какой он большой и какие у него красивые пестрые перья. Он перебирает длинными костлявыми пальцами жердочки и, повернув голову к Ивану Агафоновичу и широко открыв клюв, громко кричит резким, картавым голосом:
– Дурак! Дурак!
– Ну, Лорочка, милый, так нельзя, – уговаривает его дальняя тетя. – Так невежливо. А где же Семен Семенович? – оборачивается она к мужу. – Вы забыли о нем?
Иван Агафонович торопливо бежит в переднюю и сейчас же возвращается с котом, которого ведёт на голубой ленточке.
Кот подходит к дальней тёте и, подпрыгнув, ложится на ее колени.
– Ну как, Семен Семенович, очень устал? – спрашивает она, гладит его пушистую шёрстку…
– Тьфу! Прости господи, – доносится от двери сердитый голос няньки.
– Нянечка, милая, – говорит Наташа, чтобы смягчить неловкость. – Гостей надо покормить.
Нянька еще раз сердито отплевывается, уходит готовить завтрак.
И вот мы все сидим за столом и пьем кофе с булочками, которые привезла с собой дальняя тетя. Семен Семенович устроился на стуле около нее и все время лапкой теребит её за рукав.
– Может быть, дать ему молока? – спрашивает Наташа, чувствуя себя без мамы хозяйкой.
– Нет, он не будет пить молока. Лучше дать ему кусочек цыпленка, – говорит дальняя тетя.
Я перехватываю сердитый взгляд няньки.
Мы с Лялькой слушаем и с интересом рассматриваем приезжих.
Дальняя тетя уже сняла капор, лицо у неё круглое, розовое, на щеках ямочки. Она с удовольствием кушает. Голос громкий, напоминает мужской. А рядом с ней таким маленьким и щупленьким выглядит Иван Агафонович. У него худое желтое лицо, волосы подстрижены ёжиком, глаза маленькие. Он говорит, слегка заикаясь, все время оглядывается на тетю, и мне кажется, он боится её.
Они приехали из Кисловодска, решили передохнуть у нас несколько дней, а затем через Батум вернуться домой в Петербург. Их очень огорчило то, что мама и отец уехали, и они не знают, как достать билеты на поезд и пароход.
– А вы не беспокойтесь, – успокаивает их Витя. – Я все сделаю.
– Не понимаю, – говорит дальняя тетя. – И чего это народ волнуется. Жили бы себе тихо и спокойно, а то, вот какие-то сходки, забастовки. Правительству тоже неприятно. Что, разве у людей хлеба нет? Вот же какие булочки мягкие. Чего волноваться. С хозяевами можно договориться. Они тоже люди.
– С хозяевами так просто не договоришься, – прерывает ее Витя и закуривает папиросу. – Разве не видите, что делается кругом?
– Дурак! Дурак! – вмешивается в разговор Лорка и клювом чистит перышки.
– Мы-ы ж-же не б-б-бунтуем, – сильно заикаясь, говорит Иван Агафонович. – Ж-живем т-тихо, ск-к-кромно.
Утром просыпаемся от громкого крика Лорки.
– Милый! Милый, – хвалит он себя и стучит клювом о блюдце, требуя, чтобы его накормили.
Витя подходит и, просовывает палочку в клетку. Лорка смотрит на Витю сердитыми глазами.
– Дурак! Дурак! – сердится Лорка.
– Сам дурак! Сам дурак! – смеётся Витя.
Семен Семенович гадит по всей квартире. Несколько раз в день из зала раздается сердитый голос Ивана Агафоновича. Почему-то Семен Семенович всегда гадит на его вещи. Слушая крик дяди, дальняя тетя смеётся и мягко выговаривает коту:
– Ну, зачем ты это сделал? Что у тебя, животик болит? Ах, ты мой бедненький! Ну, иди ко мне.
И сейчас же после выговора кот, урча, начинает грызть косточку.
Нянька не садится с нами за стол.
– Воротит меня от всего этого, – говорит она. – Душа не принимает.
Все у нас в доме стало вверх ногами.
– Когда они уедут? – пристаю я к Наташе.
– Милое семейство. Жалко с ними расставаться, – говорит Соня и хитро улыбается.
Витя держится, как мужчина, и трудно понять, что думает. Вечером приносит нашим гостям билеты. Все очень рады – завтра провожаем их в Батум. С радостью жарит нянька съезжающим пирожки и цыплят. Иван Агафонович, суетясь, складывает вещи и перевязывает бесчисленные кульки. Дальняя тетя покрикивает на него, прижимая Семена Семеновича к груди.
– Боюсь, его укачает на пароходе, – говорит она.
Утром у подъезда уже стоят два фаэтона, нагруженные вещами.
– Милый! Милый! – без конца выкрикивает Лорка.
– Он очень возбужден, – говорит дальняя тетя и просит Витю выпустить попугая из клетки, чтобы Лорка перед дорогой немного погулял и успокоился.
Лорка важно разгуливает по комнате около Вити и неожиданно вскакивает ему на плечи, изо всех сил клювом долбит его по затылку.
– Сам дурак! Сам дурак! – кричит он и еще сильней бьет клювом.
Витя мечется по комнате, стараясь оторвать от себя попугая. Соня бросается к нему на помощь и, схватив Лорку за горло, бросает его на пол. Испуганный Семен Семенович носится из угла в угол.
– Черт паршивый, – сердито кричит Соня. – Да вы посмотрите, у Вити кровь на затылке.
Наташа бежит за йодом, нянька крестится. Витя побледнел, но держится молодцом, успокаивая всех.
– Теперь присядем на дорогу, – слабым голосом говорит дальняя тетя. Все молча рассаживаются.
Иван Агафонович берёт сюртук, торопливо натягивает его на себя и вдруг с бешенством кричит:
– Я-я-я убью е-е-его. Он испачкал м-мой сюртук.
Вид у него грозный, он протягивает руку в сторону дальней тети и, ещё больше заикаясь, грозно требует:
– Или к-к-к-от, или я-я!
Жена испуганно поднимается с кресла и робко смотрит на Ивана Агафоновича. Должно быть, она никогда не видала его таким сердитым.
– Я сейчас! Я сейчас сделаю все. Не волнуйся! – суетится она.
И вот мы на вокзале. Двадцать пять кульков вместе с дальней тетей уже в вагоне.
Когда поезд медленно трогается, на площадку выскакивает Иван Агафонович, прижимая к груди Семена Семеновича и, спустившись по ступенькам вагона, выбрасывает кота на перрон. Кот взвизгивает и ныряет под вагон.
– Aй! – кричит Лялька. – Поезд его задавит.
Мы ещё долго стоим, пока не скрывается последний вагон.
– Слава тебе, господи! Сбежал от страха, – говорит нянька. – Теперь будет гадить в другом месте.
– Какие странные люди, – говорит Наташа. – И почему они нам родня?
Витя долго молчит.
– И никакие они нам не родня. Вот у этой тети сестра – революционерка – Оттилия Юльевна. Она вместе с мамой и отцом была в ссылке. Две сестры и такие разные.
Мы удивленно переглядываемся. Да, разные на свете люди. Соня напряженно морщит лоб.
Везде теперь революция – даже в семье.
Днем неожиданно приезжают родители. Прыгаем и кричим от радости.
И снова, как раньше, сидим с ними за столом и пьём чай.
Перебивая друг друга, рассказываем, как на нашем доме появился белый крест, как жили в Нахаловке, как о нас заботились Соня, Наташа и Витя, о страшном пожаре и драке с мальчишками.
Родители молча слушают, лица у них серьезные, взволнованные.
Поздно вечером приходят Соня, Наташа, Витя и дядя Котэ. Снова радостные крики и поцелуи.
– Сердце чуяло, что будет радость, генацвале! – громко кричит дядя Котэ и вытаскивает из карманов две бутылки кахетинского вина. – Во-первых – приехали вы… Потом, у нас сегодня замечательный день. Был митинг у Сионского собора. Собралось около десяти тысяч человек. Все кричали, радовались. Армяне и татары целовались. Даже муллы говорили: «Будем любить друг друга. Из-за чего нам драться?» Что там было – трудно даже рассказать.
Вино уже разлито в бокалы. Все радостно смеются.
Мы с Лялькой тоже чокаемся, и нас не гонят спать. Мы повзрослели.
– А потом все пошли на мусульманское кладбище, – говорит Витя, – и снова клялись в дружбе и снова целовались.
– А полиция и войска? – спрашивает отец.
– Сначала их не было, – вмешивается в разговор Наташа. – А как мы вышли ко дворцу Наместника – народу очень много собралось. Вдруг какой-то мужчина вскочил на плечи товарищей, вытащил красное знамя и начал говорить.
Отец удивленно посмотрел на дядю Котэ.
– Это Камо, – пояснил дядя Котэ.
– Задержали? – спрашивает отец.
– Скрылся. Разве такого задержишь?