…Пасха в этом году ранняя, но в саду уже белыми цветами украсились тоненькие деревца вишен, розовые – алыча, на высоких кустах расцвела сирень, а на грядках, высоко подняв головки, распустились розы…
Я просыпаюсь и поднимаю голову. В доме тихо. Все еще спят.
Но Лялькина постель пустая – в сторону отодвинуто одеяло.
Куда девалась Лялька?
Осторожно, чтобы не разбудить няньку, тихонько встаю и в ночной рубашке, босая, выхожу на балкон.
Утро ясное, теплое, на небе ни облачка, но еще не жарко. Балкон весь залит солнцем. У ворот Василий подметает двор. Я спускаюсь по лестнице, здороваюсь с Топсиком, бегу в сад.
Из-за кустов мелькает ночная рубашонка Ляльки. Что она там делает? Осторожно присаживаюсь на корточки и не спускаю глаз с Ляльки.
На маминых любимых розах роса. Она и на зеленых листочках куста переливается блестящими капельками.
Лялька стоит около куста роз и, осторожно поддерживая веточки, слизывает языком блестящие капельки росы.
Лицо её такое радостное и счастливое. С изумлением смотрю на неё.
– Лялька! – шепотом говорю я.
Она испуганно вздрагивает, поворачивается, смущенно смотрит на меня.
– Зачем ты это делаешь? – шепотом спрашиваю я, чувствуя, что громко говорить сейчас нельзя.
– Так… – неопределенно, тоже шепотом говорит она. – Так.
Она трётся головой о мое плечо, видимо, боясь, что я буду смеяться над ней.
Мы, обнявшись, возвращаемся в комнату.
– Только никому не говори, – просит Лялька.
– Могила! – обещаю я и, уложив Ляльку в кровать, накрываю ее одеялом.
А через минуту Лялька уже спит, во сне улыбается. Лицо у нее счастливое. Ничего не могу понять…
…Самый веселый вечер перед пасхой – вербная суббота.
Долго стоим на улице перед воротами. Вот окончилась в церкви служба. По улицам идут старушки. В руках у них вербочка и зажженная свечка. Прикрыв ладонью пламя огонька, стараются донести свечку до дома.
То тут, то там горят огоньки, потухая, разгораясь.
Вечер теплый, воздух застыл. С колокольни доносятся грустные звуки колокола.
– Кто до дома донесет зажженную свечку – тому в жизни будет хорошо, – говорит нянька.
Пристаем к маме, чтобы она разрешила нам тоже пойти с зажженной свечой.
– Ни к чему, – говорит она. – Это только для старушек.
– А нам хочется хорошей жизни, – говорит Лялька. – А когда будем старушками, уж какая тут жизнь?
– Будет и без этого у вас хорошая жизнь, – улыбается мама и посылает Ляльку спать.
– А Нина? – обиженно спрашивает Лялька.
– Она старше тебя. Ляжет позже. Я молчу.
Мама разрешила мне с Наташей и Соней погулять сегодня по улицам. Лялька об этом не знает, мама говорит, что она маленькая и устанет, а я в первый раз обманываю Ляльку, не говорю ей правду, и мне стыдно.
Но быстро забываю об этом.
Мы садимся в конку и доезжаем до Головинского проспекта. В руках у нас пучки вербы, перевязанные лентой.
Провожая нас, мама сказала:
– На севере, – сказала мама, – совсем другая верба, у нее длинные нежные листочки, а на ветвях маленькие, пушистые, как мышки, шарики. А здесь, на Кавказе – с маленькими твердыми блестящими листочками и без шариков.
На Головинском проспекте масса народу – взад и вперед идут тесной лавиной.
Кто-то взмахнул пучком и осторожно ударил меня по спине.
– Верба красна – бьет напрасно, верба бела – бьет за дело! И громко хохочет.
Я тоже бью встречных по спине, стараясь сделать это неожиданно.
В первый раз я вижу Наташу, которая громко смеется. Соня, как и я, вошла в раж и ловко увертывается от ударов.
– Верба хлест – бей до слез!
А кругом смех, хохот и выкрики…
Кричит и смеется вся улица, люди, точно знакомые, разговаривают друг с другом.
Как это хорошо. Люблю всех людей.
У нас уже от усталости болят ноги, а мы всё ходим по проспекту взад и вперед, улыбаемся каждому встречному…
…Дни перед пасхой суматошные. Весь дом готовится к празднику.
Приносят продукты. В кладовой стоит мешок с мукой, корзины с крупными яйцами, кульки со сладким изюмом, миндалем, орехами – в банках сахарная пудра и разноцветные цукаты.
С гвоздей свешиваются привязанные на веревках поросенок, небольшой освежеванный барашек, желтая с пупырышками индейка и жирный окорок.
Все это варится, жарится, запекается в духовке.
Впереди самое трудное – куличи.
На кухне уже стоит большая бочка для теста. Мама не отходит от неё. Ей помогают нянька и Ольга, которая недавно стала работать у нас.
Когда Соня родилась и у мамы не было молока, Ольга стала кормить Соню и несколько лет прожила у нас. А потом, как сказала нянька, Ольга «свихнулась», и ее поместили в «сумасшедший дом». У нее две дочки – одна ровесница Сони, другая постарше. Они живут у тётки в другом городе. Ровесница Сони хочет учиться в гимназии, но у матери нет денег платить за учение.
Ольга об этом рассказала и сильно плакала.
И тогда Саша-джан сказал маме:
– Ольга хорошо ходила за Соней, надо ей тоже помочь. Женщина она бедная, муж умер. Будем платить за дочку в гимназию.
Как плакала Ольга от радости.
Нянька не хотела, чтобы мама взяла на работу Ольгу – боялась, что она будет командовать.
– Что же, я теперь не нужна. Теперь молодая будет хозяйкой, – говорила она, и по лицу её текли слезы.
– Да что ты, нянечка, – успокаивала её мама. – Да кто же может тобой командовать? Ты сама над всеми командир. А тебя тоже пожалеть надо. Ты у нас уже старенькая…
…И вот теперь они втроем стоят у бочки для куличей… Мы можем смотреть только издали.
Белая пыль поднялась со дна бочки, когда в нее всыпали муку. Затем туда вылили дрожжи, большую кастрюлю сливочного масла. Желтыми кружками застыли яйца, запахло растолченными кардамоновыми орехами и шафраном, от которого тесто стало рыжеватым.
Закатив рукава до локтя, Ольга до пота била кулаками тесто.
Днем забежали домой Витя с Шуркой.
– А ну-ка, мальчики, помогите Ольге бить тесто, – крикнула мама.
– Что ты! Что ты, – замахала на неё нянька. – До теста никого не допущу. Разве они умеют. До теста мужиков не полагается допускать! Они сглазят. Что ты! Бог с тобой!
– Кушать! Кушать! – приставал Витя к маме. – А то мы прямо умрем с голода. Целый день простоять в церкви, думаешь, легко?
С завистью смотрю на мальчиков. Как интересно вместо уроков ходить в церковь и там говеть.
– Устали? – спросила мама.
– Ну, конечно, – сказал Витя, откусывая от косточки мясо, запивая его молоком.
– Устали, – засмеял Шурик и отставил в сторону тарелку. – Мы, как в церковь придём, постоим для вида, а потом удираем. А в саду у церкви полно девчат. Все пищат, хохочут. Разве от них не устанешь?
– Безбожники, – сказала нянька. – В Великий пост едят мясо да ещё запивают молоком. Вот вас бог и накажет. И где это видано, из церкви к девчатам убегать. Нет у вас никакого понятия. Бесстыдники.
А в кухне Ольга уже кончила бить тесто. Бочку обложили коврами, сверху накрыли одеялами и для тепла затопили печку.
Нянька ходила с озабоченным видом.
– Как бы не убежало, – говорила она, вздыхая. Вдруг стало тихо.
– Не ходите по балкону! Не топайте ногами! Не разговаривайте громко! – покрикивали на нас. – А то тесто не поднимется.
Но мы и не бегали. Впереди ещё много работы. Теперь устроились в столовой. И руки, и лицо, и фартуки перемазаны краской. А на блюдах лежат желтые, красные и зеленые яйца, блестя всеми цветами радуги, смазанные постным маслом.
Теперь надо было приняться за пасху. Чистим миндаль и изюм, раскладываем на блюдечки разного сорта цукаты, стараемся незаметно набивать рот вкусными сладостями.
И вот наступила очередь мамы. Это только она знает рецепт приготовления сырной пасхи. Надо особенно перемешивать творог, в какую очередь класть в него масло, сметану и яйца, изюм и цукаты, затем, затаив дыхание и непрерывно перемешивая, варить на маленьком огоньке до первого пузырька. Только до первого – иначе все испортишь.
Затем пасху сливали в деревянные формы, которые подвешивали на веревках к потолку.
Теперь все было кончено. Усталые и довольные, еле держались на ногах, отказались от ужина.
– Полно? – спросила я Ляльку, ударив себя по животу и подмигнув.
– Полно, – сказала Лялька и засмеялась.
Хорошо на душе перед пасхой. А что будет завтра? Этого даже не можем себе представить…
…Вскочили на рассвете. Нянька с Ольгой уже возились на кухне.
На столе стояли большие носилки с железными формами, до половины наполненные тестом. Нянька укрыла их одеялом. Василий с Ольгой понесли к молочнице, у которой была русская печь.
Пасхи вышли на славу. Их вынули из формы, и они стояли на тарелках, украшенные цукатами и миндалем.
Как долго тянулся день. Вечером мама разрешила пойти нам в церковь. Там лежал мертвый Христос, в двенадцать часов он воскреснет и полетит на небо.
– Ты смотри внимательно! Не проворонь, – поучала я Ляльку.
Нянька все время ходила около мамы и потихоньку ворчала.
– А ты в церковь пойдешь? – спрашивала она маму.
– Нет, не пойду. Мы с Сашей останемся дома и накроем столы.
– Ну, как же на пасху в церковь не ходить? Бог накажет.
– А я в бога не верю.
– А как Христос воскреснет и накажет?
– Я и в Христа не верю. Для меня пасха праздник весны. Да отстань ты от меня, нянька.
– Ты бы хоть при детях не говорила такие слова. А то вырастут безбожниками. Кабы не грех – рассердилась бы я на тебя. А в такой день, как сейчас, и сердиться нельзя.
Она уходит, нахмурив брови, а мы с Лялькой от нечего делать слоняемся по комнатам.
И вот наступила ночь.
Нянька принесла синие юбочки в складку, матросские кофточки и шапочки.
Лялька быстро оделась и стала перед зеркалом примерять шапочку с ленточками, на концах которых были золотые якоря.
– И какая же я уродливая, – с огорчением сказала она. – Глаза черные, нос огромный, лицо длинное, вытянутое. А ты, нянька, говоришь, будешь красавицей.