– А что же делали наши родоначальники? – допытываюсь я. – Тоже сидели во дворцах, рубили головы, сажали на кол?
– Нет, – обиделась Катя. – они сражались за наш дом: Армению, Грузию и Россию. Надо было защищаться. Захарий создал войско и вместе с сыном освободил от врагов Родину.
Я была горда, что у нас в роду были большие полководцы. Я уже стала много читать, и мне больше всего нравятся книги о войне. Я уж знаю, кто такая Жанна Д’Арк и кавалерист-девица Дурова, восхищаюсь ими. Если война, я тоже бы себя показала.
Катя вытащила нарисованный красками портрет старого человека с длинной белой бородой. На нем черный халат, на голове высокая шапка, в руках он держит толстую палку; у него на грудь свисает большой серебряный крест на золотой цепи. Лицо у него строгое, губы крепко сжаты.
– Это католикос всей Армении. Когда армянскому народу стало невмоготу, он послом поехал к Екатерине Второй. Просил, чтобы она присоединила Армению к России и защитила ее.
– Это тоже наш родственник? – спросила Лялька.
– Да, тоже. Но было не так уж давно.
– Когда я вырасту, обязательно всё узнаю, – сказала Лялька. – Как без родственников жить?
Катя переложила несколько бумаг и снова вытащила портрет, нарисованный красками.
В широком кресле на балконе сидел старик в расписном халате, с шапочкой на голове. В руках у него фарфоровая трубка с длинным тонким чубуком, из которой поднимался тонкий дымок. Балкон залит солнцем, вдали виден Арарат с белой блестящей шапкой.
Мне понравились и лицо, и улыбка. Кого же напоминает этот человек? Кого-то очень знакомого.
– Это – наш прадед, – говорит Катя.
Ну, конечно, больше всех на него похож Саша-джан.
– Это был чудный человек – им можно гордиться. Он освободил своих крепостных и подарил им землю.
– Даром? – спросила Лялька.
– Даром.
Нам с Лялькой Наташа рассказывала о крепостных, а Саша-джан в театр возил, где показывали пьесу «Хижина дяди Тома».
– А дедушка какой был? А бабо?
– Дедушка тоже был хороший.
– У тебя все люди хорошие, – улыбается Лялька.
– Нет, правда, – укоризненно смотрит на нее Катя. – Конечно, у всех свои недостатки. Было у нас два дома. Один я вам показывала – там, где заведение Святой Нины. Другой рядом. Проиграл их дедушка в карты. Вот мы и остались ни с чем.
Мы с Лялькой потрясены. Два дома проиграть в карты!
В комнате сумерки. Мы прижимаемся к Кате. Обняв обеими руками шкатулку, она смотрит куда-то в сторону и тихо говорит, точно рассказывает сама себе.
– Семья у нас была большая, одних детей восемь человек. И на всех только три пары обуви. Бабо переводила Бебеля, шила соседкам платье. Папа поступил на работу. Потом умер… У нас с бабо не было денег – мы уехали в деревню, чтобы никто не знал, что мы такие бедные. Ведь нам неоткуда было ждать помощи. Саша-джан заключён в Метехском замке, потом его выслали в Сибирь. Затем арестовали и Полю-джа-на. Он тоже учился в сельскохозяйственной академии.
– Полю? За что? – удивилась я.
– Он был народовольцем, как Саша-джан. Сидел в тюрьме в Петербурге. Часто его в карцер сажали. А там холодно… Сыро… Вот с тех пор у него ноги заболели. С палочкой только и может ходить.
– Так вы и жили все время в деревне?
– Так это бывает только в сказке. Бабо получила наследство. Мы снова переехали в Тифлис. Потом из ссылки вернулся и Саша-джан.
– А почему тетя Тамара говорит, что у нее белая кость и голубая кровь? – неожиданно спрашивает Лялька. – Разве так бывает?
– Бывает, – говорит Катя.
– А у Саши-джана? – перебиваю я ее.
– Он князь мудрый.
Смотрю благодарно на Катю. Недавно я прочла книгу «Князь Серебряный», стихи о князе Курбском. Но больше ни о каких князьях я ничего не слышала. В это время в передней раздается звонок. Это Саша-джан пришел за нами.
Идём по темным улицам и держимся за руки Саши-джана. На улицах пусто. Над головой темное небо. Переливаются звезды.
У самого дома я спрашиваю:
– Саша-джан! А какую книгу переводила бабо? Детскую?
– Я покажу её вам. Открывает ключом средний ящик стола. Сверху лежит фотография.
– Бабо была очень образованная, – тихо говорит Саша-джан. – Она знала несколько языков, много читала, делала переводы русских книг. Она многому меня научила. Смотрим на фотографию. В гробу лежит бабо. У нее молодое, такое тонкое лицо, темные волосы и нос с горбинкой, как у Саши-джана.
Он вынимает толстую рукопись.
– Вот эту книгу Бебеля бабо переводила на армянский язык.
Я прижимаюсь к плечу Саши-джана.
– Расскажи нам о себе и о маме, – прошу я.
– Подрастете – расскажу, – обещает Саша-джан.
Глава 16
Через два дня Наташа и Соня пойдут в гимназию.
– Кончились ваши гулянки, – говорит нянька. – Пора за дело браться.
Наш стол в детской завален тетрадями, бумагой. Соня, высунув от усердия язык, лепит обложки для книг и тетрадей. И вдруг спохватывается.
– Да ведь учебника по географии мы так и не купили. Надо в город, на Эриванскую площадь.
Мама позволила Наташе и Соне пойти в караван-сарай за учебником. Я прицепилась к ним.
Днём к маме пришел взволнованный Василий.
– Не пускай детей в город, там стреляют. Говорят, на улице, у Думы, лужи крови.
Мама побледнела.
– Там же Саша-джан…
– Вот от него человек пришёл.
Это Нико – сторож из Управы. Мама запирается с ним в кабинете отца, нас выставляет. Прижимаемся к стене. Нам всё слышно.
– Не придёт твой муж до вечера, – говорит Нико. – Там такой рамбавия. Пришли в Думу рабочие жаловаться: плохо живут. Мирно сидят, разговаривают. Вдруг – казаки, гоняли рабочих, стреляли… Много раненых, и убитые были. Там твой муж хлопочет над ними, бумаги пишет… Доктора приехали. Что будет, что будет… За мужа не беспокойся, уже не стреляют. Приказал тебе не выходить.
Вечером Саша-джан пришел вместе с Николаем Алексеевичем Худадовым, нашим доктором. Тут уже мы всё слышали, когда они обедали. Меня и Ляльку хотели отправить спать, но Лялька запищала.
– Пусть сидят, – сказал Саша-джан, знают, что делается.
Остались. Лялька, когда не понимала, что говорит Саша-джан, потихоньку, на ухо меня спрашивала.
Саша-джан рассказывал:
– Поставили на заседании вопрос об улучшении жизни рабочих Тифлиса. С самого января у нас забастовки. То в депо, то у трамвайщиков, на табачной фабрике.
Рабочие предъявили требования: ввести 8-часовой рабочий день, снизить плату за квартиру, увеличить зарплату, дать двухнедельный отпуск, разрешить кассы взаимопомощи. Выдвигали и другие требования: свобода слова и печати, личной неприкосновенности.
Сказали, что прекратят забастовку, если Дума пойдёт им навстречу и рассмотрит требования. Сегодня у нас вопрос об улучшении жизни населения Тифлиса. Но губернатор предупредил, чтобы заседание было закрытым. Однако пришли делегации рабочих. Решили рассматривать вопрос о нуждах населения все вместе. Вдруг за дверью крики. Врывается полиция, приказывает публике удалиться. Вошли казаки, стали бить уходивших плетьми, стрелять. Бросились к казакам, но они отшвыривали нас. Сейчас на стенах Думы следы пуль, на полу – лужи крови. Вызвали врачей, отправили раненых в больницы. Будем протестовать.
У мня вертелось: почему городской голова князь Аргутинский-Долгорукий не приказал казакам не стрелять? Да они бы не послушались!
Вернулись в детскую. Нянька встретила сердито.
– Где вы, полуношники, бегаете? Угомону на вас нет. Там люди терзаются, а вас днем с огнем не сыщешь.
На другой день Ляльку уложили в постель.
Я бродила одна по комнатам… – Вот, если бы стать писателем, обдумать и изобразить!
Забрела в кабинет отца. Там на тахте лежали какие-то бумаги. Наверное, ненужные, ведь Саша-джан нужное прячет в стол.
На одной стороне что-то написано, но другая чистая.
Перевернула рисунок на другую сторону. Да, что-то написано. Стала читать с середины, пропуская самые непонятные места.
«Избивали мирно и доверчиво явившихся на думское заседание. Стены Думского помещения обагрены кровью, истыканы пулями, лужи крови и следы кровавой и бесчеловечной расправы над мирной толпой. Да неужели можно спокойно заниматься мощением и освещением городских улиц, когда убивают безоружных людей только за то, что они собирались на мирную беседу?
Лишенные возможности устраивать публичные заседания и доводить до сведения населения (тут что-то непонятно…) о бесчеловечности, находя нашу деятельность, при этих условиях бесполезной и невозможной, особенно в стенах того дома, в котором пролито столько крови, мы, гласные думы, слагая с себя звание гласных, отказываемся от дальнейшей государственной деятельности…»
Что это – гласные? Я знаю – гласные и согласные буквы, но это что-то не то. Пойду дальше.
«Пока населению не будут предоставлены условия культурного общежития и пока не будут устранены возможности тех кровавых событий, которые имели место 29 августа.
В числе неотложных мер должны быть поставлены в первую очередь:
1. Отмена военного положения и усиленной охраны.
2. Свобода собраний и печати.
3. Неприкосновенность личности.
4. Производство строжайшего следствия и предание суду всех виновных в кровавой расправе 29 августа».
Под этой бумагой вижу подписи: князь А. М. Аргутинский-Долгорукий, Худадов и ещё сосчитала 38 каких-то не ясных мне подписей.
Это видно, важная бумага. К кому пишет отец? Поняла: он требует ответа за расстрел. Нарисовала на другой стороне Пушкина.
Значит быть писателем!
Вошёл отец. Не рассердился. Только сказал:
– Никогда не трогай моих бумаг. Хорошо, что это копия.
– Ты писал о рабочих? – спросила его. – Я почти всё поняла. Кому ты писал?
– Губернатору.
– А это поможет? Больше не будут расстреливать?
– Не знаю. Молчать не могли.
Я тоже не могла бы молчать.
В детской рассказала Ляльке, как Саша-джан написал письмо губернатору.