– А мы? – сказала Лялька. – Я тоже не хочу молчать.
Решили писать письмо. Сейчас же уселись за стол. Правда, не знала, как пишется – «губернатору» или «гобернатору»?
Потом! Посоветуемся с Соней, она грамотная. Но как писать? Попробуем.
«Мы, – пишу я крупными буквами, – тифлисские дети, не хотим, чтобы у нас били и убивали. Мы протестуем… («про…» или «пра…»?). Требуем…» Чего мы требуем? Надо посоветоваться с Наташей…
– Ни с кем не советуйся. Нам не позволят требовать, скажут – маленькие. А надо подписи…
– Правильно, – одобрила я Ляльку. – Кто подпишет, кроме нас? Рассказали Наташе нашу тайну, потому что у нас не было денег на марку, а Наташа получала пятачки на завтраки. Надписали адрес: Головинский проспект, Дворец Наместника, Губернатору. Мы не знали его имени-отчества, но Наташа сказала, что это неважно.
– Скоро придёт ответ? – спрашивали мы Наташу.
– Едва ли придёт, – сказала она, чему-то улыбаясь.
Глава 17
Столовая завалена ящиками. Родители снимают с полок книги и, просматривая, укладывают в ящики.
Мы с Лялькой помогаем им.
– Ну, зачем? Куда вы отсылаете их? – недовольным тоном спрашивает Лялька.
– В Михайловскую тюрьму.
– Так всё и отдадите? – удивляется она. – А мы как же? Мы что будем читать?
– И нам хватит, – говорит Саша-джан. – В тюрьме сейчас сидит много людей. Без книг им скучно. А для вас достанем, когда подрастете.
– Опять, когда подрастёте?
Вечером подъезжает повозка. На нее грузят ящики и увозят в Михайловскую тюрьму.
Стоим у ворот, смотрим, как удаляется повозка.
– А все-таки жалко, – говорит Лялька, тяжело вздыхая. Входим в дом осторожно, шуметь нельзя.
В маминой комнате лежит Соня. У неё большой жар. Она кивает нам головой – трудно говорить.
Утром приходит врач: у Сони дифтерит. Теперь мы должны жить у них, а не дома.
Боимся за Соню. Вдруг умрет?
– А мы когда умрем? – спрашивает Лялька.
Беру её за руку. Идём к нашему дому. Какой он милый и хороший.
Молча стоим посередине улицы, ждём маму.
– Мы, как сироты, – говорит Лялька. По щекам её льются слезы.
– Разве ты одна? Я никогда тебя не брошу, – обнимаю Ляльку. В первый раз чувствую себя взрослой. – Всегда буду заботиться о тебе…
У Сони оказалась только ангина…
…Как радостно вернуться домой. В комнатах пахнет чем-то горьким, от этого запаха слезятся глаза. Мама говорит, что это дезинфекция.
Бледная и похудевшая Соня медленно ходит по комнате. Она живёт теперь с мамой – нас с Лялькой устроили в детской.
За детской маленькая комната, в которой раньше жила нянька. Теперь дверь в её комнату заперта. Когда начинаем возиться и хохотать, нянька шикает на нас:
– Тише, вы! Не балуйтесь. Мешаете работать дяденьке!
– Какому дяденьке? – удивляется Лялька. – А где же он работает?
Нянька глазами показывает в сторону маленькой комнаты, сердито говорит:
– Ну и дети пошли. Всё из души выудят. Мать серчать на меня будет, сказала: «Об этом никому не говорить».
– Дяденька! Почему он живет в маленькой комнате? И почему об этом не говорить?
– Подождём обеда, увидим, какой он, – говорит Лялька.
Но к обеду дяденька не приходит. Должно быть, болен, и мама отсылает ему обед в маленькую комнату.
Несколько дней прислушиваемся к тому, что делается в маленькой комнате. Там тихо.
– Должно быть, совсем больной, – говорит Лялька.
Мне тоже жалко дяденьку. Думаю, как бы увидеть его.
Вечером, когда мама послала Ляльку играть на рояле, решила пробраться в маленькую комнату. Надо спуститься во двор, подняться на черный балкон и пройти к двери в маленькую комнату. Там, сквозь стеклянное окно в двери можно увидеть, что делается внутри.
На балконе Саша-джан разговаривает с дворником Василием.
– Приходит сегодня околоточный, спрашивает: «Чужой народ не живет?» – тихо сказал Василий.
– А ты что ответил?
Почему у Саши-джана такой взволнованный голос?
– Сказал: «Разве в таком княжеском доме может жить чужой человек? Сюда не всякого допустят».
– Он заходил только к нам?
– Нет. Зачем? Обход делал – всех дворников спрашивал.
– Хорошо ты ему сказал, Василий. Спасибо тебе! – уже более спокойно сказал Саша-джан и приложил руку к сердцу. – Верю тебе.
– И тебе спасибо, князь…
Я побродила по двору. Когда все ушли с балкона, быстро вбежала по черной лестнице и на цыпочках подошла к двери маленькой комнаты. Стеклянное окно было завешено занавеской. Снизу она была приподнята.
Опустилась на колени. Прижалась лицом к стеклу.
За столом сидел плотный господин. Не выпуская изо рта трубки, поспешно писал в толстой клеёнчатой тетради.
Голубоватый дымок поднимался к потолку. Казалось, в комнате – туман.
С любопытством рассматривала господина.
У него были длинные темные волосы до плеч, усы и большая широкая борода… Вот перестал писать, взял со стола фотографическую карточку в круглой рамке, долго смотрел на неё.
На карточке разглядела девушку с косой, перекинутой на грудь.
Поставил карточку на стол, закрыл глаза.
Почему задрожали плечи? Плачет? Разве взрослые мужчины плачут? Нет, мне это должно быть показалось.
Отползла от двери, побежала на балкон.
Высоко на небе поднялась луна. Совсем черными застыли тени деревьев. Из залы доносилась музыка. Это Лялька разучивала новую пьесу.
Присела на корточках около сидящей в кресле мамы, поцеловала её руку.
– Ты что в темноте сидишь?
– Так. Думаю. А ты где бегала?
– Я у незнакомца была, – шепотом сказала я.
– Заходила к нему в комнату?
– Нет. Я только подглядывала через занавеску.
– Не ходи к нему. Не тревожь. Он болен. У него большое горе. Он очень несчастен. Никому о нём не рассказывай – даже Ляльке – она ещё маленькая.
Мама ушла в комнату. Я присела на балконе, положила голову на перила, стала думать.
Несчастные? Никогда не видала таких. Какие они?
На дворе послышались шаги. Подняла голову.
Незнакомец медленно, прихрамывая, шёл в сад. Вот скрипнула калитка. Среди деревьев скрылась его фигура.
А что, если я пойду за ним?
Почувствовала, как сильно забилось сердце.
«Несчастный человек», – вспомнила слова мамы.
А что, если я смогу ему чем-нибудь помочь? Трудно было решиться. А если помешаю? Если не захочет со мной говорить? Но ведь одному ему должно быть скучно?
Встала, решительно пошла в сад. Прячась за кустами, осторожно подобралась к скамейке, на которой он сидел. Курил трубку и смотрел поверх темных кипарисов. Лицо было грустным и усталым…
Вечером прошёл дождь. Теперь на кустах резко обозначились капли. Сад светился.
Под ногой затрещал сучок. Незнакомец обернулся ко мне. Нерешительно подошла к нему.
– Ты кто? Откуда пришла? – спросил он. – Я тебя не знаю.
– Я Вас уже видела.
– Где? – удивился он.
– А я подглядывала в окно через занавеску.
– Подглядывать нехорошо, – покачал он головой. – Но иногда необходимо.
– Да, конечно, чтобы узнать всё, – согласилась я.
– Какая ты странная девочка, – улыбнулся он. – Ну, что ж. Садись рядом. Поговорим.
О чём говорить, я не знала. Но надо было о чем-то говорить.
– А вы были вместе с Сашей-джаном в ссылке? – спросила я.
– Нет, я его раньше не знал. Меня сюда прислали друзья. Вот поживу немного и поеду дальше.
– Вы путешественник? – догадалась я. Он рассмеялся.
– И вы тоже поедете в Сибирь?
– Нет. Я хочу совсем в обратную сторону и без всяких провожатых.
Мы снова помолчали.
– А вы в тюрьме сидели?
– Сидел. А ты туда же хочешь?
– Да. Как Саша-джан и мама. Теперь иначе невозможно.
Он снова рассмеялся. Я смутилась и стала думать, о чем бы его спросить.
– У вас сильно нога болит?
– Это от цепей. Вот жду, пока заживёт. – Помолчал, потом добавил: – Нет, лучше в тюрьме не сидеть.
– От каких цепей?
И вдруг вспомнила, как у него в комнате задрожали плечи…
Конечно, он несчастный человек. Надо его чем-нибудь развлечь. Мама как-то говорила, что когда человеку плохо, с ним надо разговаривать о близких ему людях.
– А я видела карточку на столе, – нерешительно начала я. – Это ваша сестра? Какая красивая.
Он провёл по длинным волосам и тихо сказал:
– Нет, это моя невеста.
– Она далеко отсюда?
– Её повесили… – ещё тише сказал он.
– Повесили? За что?
– Она убила генерала, который мучил людей. Её судили…
– Кто?
Мне стало страшно. Он сидел, опустив голову.
Осторожно дотронулась до его руки.
– Хотите, будем дружиться? И всё рассказывать друг другу. И я буду любить вас и приходить к вам.
Он посмотрел на меня и обнял за плечи.
– Спасибо, девочка, буду гордиться твоей дружбой.
Теперь это была наша тайна. Даже Лялька не должна знать о ней…
Через несколько дней я снова пошла к нему. Он сидел за столом и писал. На кровати лежал небольшой чемоданчик, перевязанный веревкой.
– Вы собираетесь путешествовать? – с огорчением спросила я. – Но ведь у вас нога больная. Куда же вы пойдете?
– Нельзя мне здесь. Сначала в горы, потом по ущельям. А потом куда-нибудь подальше.
– Вам хорошо, вы мужчина. Вам всё можно, а я вот девочка, – с обидой в голосе сказала я. – И почему так получилось? Почему не родилась мальчишкой?
– Глупенькая! – засмеялся он. – А разве мало женщин-героев? И Перовская, и Вера Фигнер. А твоя мама?
Герои? Может быть, он бежал из тюрьмы и у него нет ни имени, ни фамилии?
Пошла в сад. Одной теперь было страшно.
Утром снова пошла к нему. Дверь в комнату была открыта, с кровати снято одеяло, на столе осталась забытая газета.
Побежала к маме.
– Куда он делся? Уехал? И даже со мной не попрощался!
– Да. Уехал. Куда – не знаю.
Вспомнила разговор отца с Василием. И чего это околоточные ходят по домам?