Кто же она такая, Дама-Шура?
Все это открылось неожиданно.
Как-то, играя с Лялькой в путешественников, я услышала разговор мамы, Саши-джана с Дамой-Шурой. Мы притаились за креслами, когда они вошли в гостиную.
– Это безумие, – сказала мама. – Вас могут узнать на улице. И всё лопнет перед самым отъездом.
«Значит, Дама-Шура уезжает от нас», – с огорчением подумала я.
– Я не могу иначе, – взволнованно сказала Дама-Шура. – Мама у меня старенькая, больная. Если сейчас не увижу, никогда мы с ней не встретимся. Я себе не прощу этого. Поймите меня!
– Я понимаю вас, – сказал Саша-джан. – Надо что-то придумать. Нужен другой костюм, найти провожатого, который не вызвал бы подозрений, затем проверить, нет ли кого-нибудь на углу.
– Кого же послать? – задумчиво сказала мама.
– А мы с Ниной пойдём, – неожиданно поднявшись из-за кресла, сказала Лялька. – И всё узнаем. Коська показывал нам гороховое пальто.
– Всегда вы вмешиваетесь не в свое дело, – рассердилась мама. – Почему вы тут торчите? Какое гороховое пальто?
– А мы знаем. Сами сколько раз ходили, – настойчиво сказала Лялька. – Мы не маленькие. Ну, какое гороховое пальто? Шпики. На нас никто внимания не обратит. Мы – маленькие.
Все громко рассмеялись.
– А ведь это правда! – сказал Саша-джан. – Ну и девочки у нас!
В этот вечер, захватив прыгалки, несколько раз выходили на улицу, смеялись, визжали, добегали до перекрестка улицы.
На углу никого.
Всё время думала о Даме-Шуре. Вдруг её поймают на улице? Кто сможет защитить?
Когда Лялька улеглась спать, мама позвала меня в свою комнату.
– Мы с Сашей-джаном решили, что лучше всего тебе проводить Даму-Шуру к её маме. Ты согласна?
– Конечно!
– Не боишься? – спросил Саша-джан.
– Ну, вот еще! Я её буду защищать.
– Идти надо далеко. Дойдёшь?
– Не устану. Я могу, – решительно сказала я и побежала переодеваться.
Как билось сердце. Как волновалась. Как гордилась! Глупенькой и смешной казалась мне княжна Джаваха с её переживаниями.
Не знала, как же я буду защищать Даму-Шуру. Со мной за пазухой был «Овод» – от этого было спокойнее. На всякий случай взяла маленькую металлическую разрезку, сунула её в карман. Мало ли что может случиться.
Сразу не узнала Даму-Шуру. Она сидела на стуле в большой темной шали, голова повязана чёрным платком. В руках держала палку.
Дама-Шура поднялась, слегка прихрамывая, сгорбилась и, переваливаясь, медленно прошла по комнате.
– Совсем старая, старая бабушка, – засмеялась я.
Вышли во двор к воротам.
– Подождите здесь, – сказал Саша-джан. – Мы с мамой пройдемся до угла. Когда вернемся – двинетесь вы.
На улице было темно. Пахло сиренью. У забора верещал сверчок.
Дама-Шура курила одну папиросу за другой, изредка громко вздыхала.
– Если нас в дороге кто-нибудь остановит, – вдруг сказала она, – скажешь, что заблудилась и незнакомая тетенька предложила тебя довести домой.
– А вы как же?
– Сделаешь так, как я говорю. Иначе будет плохо и тебе, и мне, и маме, и Саше-джану. Договорились? – сказала Дама-Шура.
Я недовольно кивнула.
Медленно шли по улицам, Дама-Шура совсем сгорбилась, постукивала по тротуару палкой.
Я с опаской вглядывалась в каждого встречного, но никто не обращал внимания. Несколько раз я останавливалась, делая вид, что поправляю развязавшиеся на туфлях шнурки и, наклонив голову, проверяла, нет ли кого-нибудь сзади.
Шли по незнакомым узким и кривым улочкам.
Было тихо, только изредка во дворах лаяли собаки, свистками перекликались дворники.
Дама-Шура шла торопливо, держа меня за руку. Чувствовала, как у неё дрожат пальцы.
Остановились у небольшого дома. Она открыла калитку в заборе. Быстро прошли по узкому двору. Окна в доме были тёмны. Только в дальней части светился огонёк.
Дама-Шура открыла низкую дверь, вошла в переднюю. Оттуда была видна маленькая комната, тусклый огонек лампочки у потолка, узкая тахта, на которой лежала старая женщина.
Дама-Шура прислонилась к притолоке – казалось, у неё не было сил.
– Дэда! – вдруг шепотом позвала она.
Старуха с трудом поднялась и с испугом посмотрела на нас.
– Дэда! – снова повторила Дама-Шура и, бросившись к тахте, упала перед ней на колени, целовала голову, лицо и руки матери.
Они обе заплакали, потом быстро, перебивая друг друга, заговорили по-грузински.
Я тоже заплакала, вышла на двор, присела на ступеньку лестницы.
На небе застыла большая круглая луна. По земле от густых акаций протянулись кружевные, тени. Стены и воздух были голубыми.
Не помню, сколько просидела на дворе. Туча закрыла луну. Кругом стало совсем темно.
Потихоньку вошла в дом.
Мать о чем-то спорила с Дамой-Шурой.
– Не пущу тебя, генацвалэ. Не пущу никуда. Останься со мной! Умру я без тебя!
Дама-Шура долго гладила мать по голове.
– Нельзя, Дэда, нельзя. Был суд. Я бежала из тюрьмы, – тихо сказала Дама-Шура. – Здесь меня поймают и повесят.
Мать сразу приподнялась, обеими ладонями обхватила лицо Дамы-Шуры. Долго вглядывалась в него.
– Иди, генацвалэ, иди! Делай свое дело! Сердце мое с тобой! – быстро сказала она.
Не помню, как выбежали на улицу. Дама-Шура все время смахивала ладонью катившиеся по щекам слезы. Я тоже плакала.
…У открытого окна стоял отец.
– Наконец-то! – радостно сказал он и открыл нам подъезд. На другой день Дама-Шура исчезла. Мне об этом сказал Саша-джан.
– Почему она не простилась со мной? – с обидой спросила я.
– Нельзя, джаночка. Нельзя было. Перед отъездом просила тебя крепко поцеловать. Не плачь! Ты у меня умница.
– И как все же как будет жить одна? Холодная, голодная, без денег?
– Не беспокойся. Мы с мамой будем ей помогать каждый месяц.
От Дамы-Шуры у меня осталась желтая книжечка.
Ещё долго носила её у себя за пазухой.
Глава 22
И вот, наконец, случилось то, о чём мечтала.
На мне коричневое платье с юбкой в складку, на шее узкий кружевной воротничок, такие же кружевца на обшлагах рукавов и белый парадный фартук.
На стуле висит чёрный фартук. Я попеременно надеваю фартуки и всё время верчусь перед зеркалом, не в силах оторвать от отражения.
Рядом Лялька. С восторгом смотрит на меня.
Только одно огорчает: у меня очень глупое лицо, вытаращенные глаза, оттопыренные в стороны уши. Весной меня остригли под машинку. Теперь на голове торчат маленькие непослушные волосёнки, которые старательно приглаживаю мокрой щеткой. А как хорошо, если бы у меня были длинные косы, перевязанные широким белым бантом.
Но надо торопиться. В столовой за столом все, кроме Вити, который, поступив в Университет, уехал в Петербург. Будет юристом.
– Кто это там пришёл? – удивленно спрашивает маму отец. – А! Это гимназисточка второго класса. Сразу не узнал её?
Все смеются. Чувствую себя героиней.
Саша-джан должен по дороге на работу завезти меня в гимназию. С нами идут Наташа и Соня в таких же белых фартуках и коричневых платьях.
У меня всё готово. За спиной ранец – от него хорошо пахнет кожей. Когда подпрыгиваешь, в нем что-то гремит. Это тетрадки, расписание, пенал, ручки, карандаши, коробка с красками.
На полке, около моей кровати, лежат цветные карандаши и толстая тетрадь для рисования.
Провожают до подъезда, желают всего лучшего.
Лялька пристально смотрит на меня, глаза у неё большие и грустные. Как хотелось взять её с собой. Глажу её по голове.
– Не скучай! Скоро вернусь.
Что там будет, в этой незнакомой гимназии? Ведь куда лучше остаться дома. Но теперь уже поздно. Теперь надо идти вперёд.
Крепко держусь за руку отца. Чувствую, как у меня громко бьется сердце.
У двери гимназии важно стоит старик в длинном пальто, с длинной белой бородой. Строго оглядывает.
– Это директор? – робко спрашиваю я отца.
– Да нет. Не бойся. Это швейцар. И вот мы в приёмной комнате.
Здесь много девочек, которые пришли с родителями. Они тоже растеряны, как и я. Жмутся к своим близким. Наташа и Соня ушли в свои классы.
В комнату входит как-то боком, слегка припрыгивая, небольшого роста женщина. У неё редкие волосы, заколотые на затылке гребешком. Одно плечо выше другого.
– Здравствуйте, дети! – говорит она. Голос у неё скрипучий. – Я ваша классная дама. Зовут меня Анна Андреевна. Возьмитесь за руки, станьте в пары и идите за мной. Сейчас будет молебен. С вами будет говорить сам директор и начальница.
Бросаю испуганный взгляд на Сашу-джана, но он, улыбаясь, уходит.
Мы в огромном зале, полном гимназисток. Нас ставят впереди. По бокам – старшеклассницы. Им весело, они знают друг друга, громко переговариваются. Мы угрюмо оглядываем всех.
В паре со мной – высокая девочка с круглым лицом, длинной и тонкой косой. Она все время вертится на одном месте, разглядывая.
– Смотри! Царь! – шепотом говорит она, нагибаясь ко мне. – Вон там, над столом.
Только сейчас замечаю на стене большой портрет царя. У него небольшая рыженькая бородка, голубые глаза.
«Так вот он какой царь России?» С удивлением рассматриваю его.
– Тебя как зовут? Спрашивает девочка.
– Нина. А тебя?
– Ася. Давай будем дружить?
– Хорошо.
Неожиданно раздается пронзительный звонок. Наступает тишина.
Из двери сбоку выходит директор, начальница, высокий с белой бородой священник.
Директор маленький, толстенький, с жирным лицом, большим носом. Мне он напоминает поросенка, который был у нашей хозяйки на даче. Мундир с трудом стянут на круглом животе.
Начальница – высокая и худая. На ней синее длинное платье с высоким воротником, обшитым тонким кружевом. Руки длинные. Ходит большими шагами, как мужчина. Лицо строгое, страшно подойти. На затылке крысиный хвостик: приколота косичка.
«Настоящая селёдка», – решаю я.
Но вот священник машет кадилом. Начинает громко молиться. Когда он замолкает, сзади тонкими голосами возникает гимназический хор.