«Смело, друзья, не теряйте
Бодрость в неравном бою. Родину-мать вы спасайте,
Честь и свободу свою.
Если ж погибнуть придётся
В тюрьмах и в шахтах сырых,
Дело в сердцах отзовется
На поколеньях иных».
Ждали, когда Саша-джан запоёт «Соловьем залетным…», а мама «Меж высоких хлебов затерялося…»
Пели Манглисские – хороводные «Маки, маки, маковочки…», «Подушечка, подушечка моя пуховая…». Когда доходили до слов «Кого люблю, кого люблю, того поцелую», Лялька всегда заявляла:
– Надо целоваться… Так в песне сказано.
Мама или отец целовали нас. Лялька была довольна.
– Теперь – порядок!
Разжигали у мамы в комнате камин. Отец читал нам из Короленко, Успенского, Диккенса, Абовяна. В тлеющих углях камина было видно всё. Вот чёрт бродит у мельницы. Вот маленькая Флоренс сидит у огня, летит куда-то Скрудж. Лялька засыпала на ковре, потом оправдывалась:
– Смотрела, смотрела на угли, Скрудж заснул, и я с ним.
За этот год мы перечитали все книги, которые были дома, только Золя мама не позволяла читать.
Когда приходил Михаил Федорович, бежали к нему с альбомами репродукций. Я больше любила Репина, Сурикова, Айвазовского, Соня – Леонардо да Винчи. А Ляльке нравились греческие боги и церкви Эчмиадзина.
– Михаил Федорович, вы всех зверей любите или только собак? – спросила его как-то Лялька.
– И собак, и лошадей. А ещё были у меня друзья-мыши, – задумчиво сказал Михаил Федорович.
– Мыши! – воскликнула Лялька.
– С мышами я дружил в Шлиссельбургской крепости. Оставлял им еду, и они перестали меня бояться, приручил их. Так радостно было видеть хоть какое-то живое существо.
– А лошадей? – спросила Лялька. – Вы умеете на них ездить? Тут уже я вмешалась:
– Ездить? Да Михаил Федорович настоящий джигит. Он на коне товарища спас.
– Было дело, – ответил Фроленко. – Пробовали мы освободить товарища нашего, Войнаральского. Да ничего не вышло. В жандарма я не попал.
– Вы могли убить человека?! – спросила я.
Он помедлил и ответил серьезно:
– Однажды я был тюремным надзирателем.
Лялька ахнула:
– Тюремным надзирателем?! И вам было не стыдно?!
– Не стыдно. Я даже считался хорошим надзирателем. Зато побег устроить удалось. Настоящих тюремщиков надули.
Михаил Федорович засмеялся.
– Царя вы тоже хотите убить? – спросила Лялька после некоторого молчания.
Михаил Федорович посмотрел ей прямо в лицо и произнес:
– Нет. Это ничего не изменило бы. Читали вы «Униженные и оскорбленные» Достоевского?
Мы потупились.
– А «Записки из мертвого дома»? Одна сила ничего не сделает. Нужно изменить сознание. Когда люди поймут, что они живут в мёртвом доме, что дом действительно мёртв, тогда все мы изменимся. Читайте, мои дорогие! Вот отец ваш – светлый человек, настоящий учёный.
– Саша-джан – ученый? – удивилась я. – Но почему он никогда не говорил этого?
– Потому что за писателя должны говорить его книги. Ваш отец социолог. Ему принадлежат прекрасное исследование Борчалинского уезда, работа о тифлисском трамвае. А как ведёт судебные дела, показывая, что в «мертвом доме» и законы мёртвые. Ваш отец воспитатель повседневной жизни. Рано или поздно поймут, на чьей стороне правда.
– А мама, она тоже ученая? – спросила Лялька.
– Мама Кадя? – переспросил весело Михаил Федорович. – Мама Кадя наукой не занимается. Зато она занимается нами, а не вами только. Она ведь свое наследство отдала политическим ссыльным. Это с ее помощью в Сибири была построена заимка, в которой укрывались беглые политические. Разве вы не знали?
– Не знали! – радостно закричала Лялька.
– Ну, хорошо. Меня не выдавайте. Подрастёте, узнаете.
– А нянечка говорила, что наша мама родом из купцов, – не унималась Лялька.
– Ну и что, – ответил Михаил Федорович. – Дед ваш Иван Иванович Рогожин был очень богатым купцом. Ему в Москве принадлежало несколько домов. Но сам он был жаден, любил измываться над бедными, даже сжигал на их глазах деньги. А Клавдия, Кадя, как мы звали её в Сибири, душа деятельная. Посмотрим, в кого вы будете.
Он обнял меня, Ляльку посадил на колени.
Летом поехали в Цагвери. Отправились не на лошадях, а «кукушкой» – так назывался поезд с маленькими вагончиками. Паровоз забавно пищал, мы махали руками и пели.
Дом, куда мы выезжали на лето, стоял на холме. Внизу шумел ручей. Ходили к ручью с кувшинами на плечах, как другие девушки. «Обнявшись будто две сестры, струи Арагвы и Куры!» – хохотала Лялька.
Или вдруг исступленно декламировала: «В глубокой теснине Дарьяла, где роется Терек во мгле!»
– Какие мы с тобой счастливые, – заключала она, повиснув у меня на шее.
В Цагвере жили не русские, как в Манглисе, а грузинские крестьяне. Иногда мы с Лялькой подходили к какому-нибудь дому и останавливались у порога. Хозяин приглашал войти. Нам очень нравились грузинские дома. Комнаты почти пустые, по стенам тянутся широкие лавки, покрытые коврами. У каждого дома в сарайчике торня – яма, где горят угли. Когда угли прогорят, хозяйка лепит на стене торни хлеб-лаваш, кукурузные лепешки – чады. Иногда нас угощали свежими лепешками.
Кругом сосны и ели. А как хорошо у ручья. Он всегда что-то рассказывает, шепчет. А кругом в темноте светлячки. Мы запихиваем светлячков в волосы и любуемся, как светимся.
С нами в Цагверах жили старинные друзья отца – Цветницкие. У них был сын – Коля. Иногда он уходил в горы на несколько дней. Однажды встретила его с мешком за плечами.
– Ты далеко, Коля? – спросила я его. – В Цеми, в Бакуриани?
– Нет, – ответил Коля, – на этот раз подальше. Хочу идти на Казбек.
– На Казбек? – удивилась я. Так это же очень далеко и опасно. – Один?
– Один, – ответил Коля. – Я хорошо хожу в горах. У меня компас. Только не говори нашим, куда я пошёл.
– Ладно, – ответила я. – Вернешься – сам расскажешь.
Прошло несколько дней. Родные Коли очень беспокоились, и я рассказала дома, о чём по секрету говорил мне Коля. Начали его искать, подняли всех на ноги.
Но Коля не вернулся.
Заблудился? Упал в пропасть? Никто не знает. Коли уже нет. И никогда не будет.
Сидим в сумерках в детской. Вдруг Лялька вскакивает и прижимается к моему плечу.
– Нина, что мы будем делать, если мама не встанет. Давай тоже умрём.
– Нет, Лялька, – ответила я. – Мама скоро поправится. Её вылечат.
– Нельзя нам без мамы, – всхлипывает Лялька.
– Спаси Господи и царица небесная рабу твою Клавдию, помоги! – молится нянька. – Возьми мою душеньку, только её помилуй!
Мы не молимся, ходим к маминой постели и целуем ей руки.
Ночью нянька разбудила нас.
– Идите, девочки, к матери, проститесь. Отмучилась.
Бросились в мамину комнату. Горел слабый свет. У постели стояли на коленях отец и Наташа. Мама шептала:
– Что будет с ребятами… Саша-джан, Соня? Умолкла.
Отец держал её руку и плакал. Наташа увела нас.
Возвращаясь домой, хотела вбежать в мамину комнату, потом шла медленно. На стене – любимая Алёнушка, на столе портрет Саши-джана.
Мамы не стало.
Вскоре последовала еще одна страшная смерть.
– Слушай, Нинушка, – няня присела у моей постели. – Только тихо говори. Не надо маленькую будить. Что я тебе скажу: скоро Господь приберёт и меня. Увижу на том свете мою Клавдюшку.
– Да что ты, нянечка! – воскликнула я. – Ты еще долго будешь жить!
Прижалась к ней, моей дорогой. Но она остановила меня:
– Тихо, Ляльку разбудишь! Ей ничего не говори. Никого, кроме вас, у меня нету. Все и оставляю вам. Черное платье на меня наденешь. Деньги там под подушкой – сто рублей. Пятьдесят дадите на поминание, пятьдесят возьмите себе. Я положила кошелёк к вам в комод. Как вы без меня? Ты ведь теперь старшая в доме.
Она словно знала. Через три дня она не встала. Я подошла к её постели.
– Что, нянюшка?
Она не ответила. Лицо её было неподвижно. Умерла ночью, тихо-тихо. Никто и не слышал.
Послесловие редактора
На этом рукопись обрывается. В бумагах Л. А. Аргутинской сохранились пометки общего замысла, в котором хроника семьи предстаёт хроникой общественной жизни цивилизации.
Скажу несколько слов о судьбе героев книги.
«Саша-джан» – князь Александр Михайлович Аргутинский-Долгорукий принял участив в Февральской революции, избран в Учредительное собрание. К Октябрьской революции отнесся положительно, согласился с предложением Луначарского переехать в Петроград для участия в руководстве учреждениями культуры и науки. В том же году заболел воспалением лёгких и скончался.
Нина Аргутинская-Долгорукая (Лялька) – моя мать, Соня и Наташа переехали в Москву в дом матери на Рождественке. (Дом И. И. Рогожина).
Нина Александровна Аргутинская-Долгорукая стала инженером-химиком, Соня – переводчиком, Наташа – библиотекарем.
Личная жизнь сестер сложилась необычно.
Нина (Ляля) вышла замуж за голландского коммуниста, руководителя Циммервальдского движения Сиверца ван Рейзема, который вскоре переехал в Советский Союз, где работал в Исполкоме Коминтерна, переводил на голландский язык произведения В. И. Ленина и И. В. Сталина, классиков русской художественной литературы. Этой работе посвятила свою жизнь и Нина Аргутинская. Скончалась Н. А. Аргутинская в Москве в 1943 году. Похоронена на Ваганьковском кладбище. Там же, на Ваганьковском кладбище похоронен и мой отец Вильям Сиверц ван Рейзема. Я – стал социологом, философом и поэтом. Как поэт принял имя А. И. Аргутинского-Долгорукого.
Соня вышла замуж за Богумира Шмераля – одного из основателей Чешской Компартии, заместителя руководителя Коминтерна.
Соня стала профессиональным переводчиком художественной литературы на чешский язык. Умерла в 1979 году, похоронена на Новодевичьем кладбище. Сын её – историк, работал в аппарате ЦК КПСС.