Над водой показалась маленькая белая головка, испуганные глаза и широко открытый рот. Показались и снова скрылись под водой.
– Утопла! Утопла! – закричали на берегу.
И снова на мгновенье появилась белая головка и снова скрылась.
Лялька громко закричала. Я заметалась по берегу.
У берега было неглубоко. Быстро вышла на середину затона. Вода плескалась у колен, потом дошла до груди. Впереди все глубже и глубже. Как спасти – я не умела плавать.
Резко шагнула вперед, и вдруг под ногами пропало дно. Меня понесло, завертело, закружило. Вода хлынула в рот, нос, в уши. Нечем было дышать. Перед глазами встала мутная стена. На мгновенье увидела берег, зеленые горы. Снова вода сомкнулась над головой. Я барахталась, старалась вырваться из воды, но уже не было сил. Охватил ужас.
И снова перед глазами берег… Мутная стена воды.
Неожиданно рука нащупала что-то твердое. Голова. Маленькая косенка… Я схватилась за нее и потянула к себе… Но девочка с силой потащила меня за собой, я старалась вырваться из её рук…
Ещё раз увидела берег и синее, синее небо и Андрейку, который с длинной палкой приближался ко мне.
Потянулась к нему, схватилась за палку. Затем стало темно…
Очнулась от крика. По обоим берегам затона бегали мужчины с шестами.
– Ты не умерла? – испуганно спросила Лялька и схватила меня за руку. – А Дашка утопла, – тихо сказала она.
Дашка утопла? Значит, я не смогла спасти? Я дрожала от испуга и холода.
– Не стучи зубами, – попросила Лялька. – Мне страшно. И губы у тебя синие.
С трудом встала.
Недалеко на камне сидел Андрейка. Лицо у него было бледное – он осторожно ощупывал свою ногу.
– Ты, как настоящий мужчина, – медленно сказал Андрей-ка и улыбнулся. – Другая девчонка подняла бы крик, а ты сама полезла в воду. Это надо отметить.
Я вспыхнула от неожиданной похвалы.
– Каждый бы сделал так, – небрежно сказала я. – Пошли домой, а то нас хватятся.
Андрейка встал и, громко охнув, снова сел на камень.
– Нога, – сморщился он, – или вывих или растяжение. Ударился о камень, когда тащил тебя. Теперь мне не дойти домой.
Меня охватывает раскаяние. Все это из-за меня. Сразу вспоминаю, что я военачальник, и громким голосом приказываю сидящим на берегу девчонкам, чтобы они помогли отнести Андрейку домой.
Складываем «стульчиком» руки. Прыгая на одной ноге и морщась, Андрейка усаживается на приготовленные носилки, и мы, кряхтя, несём его домой.
В доме суматоха. Мама с Наташей ушли искать нас.
Увидев Ляльку, нянька всплескивает руками и крепко прижимает её к себе. Испуганная Лялька громко плачет, и вдруг у неё начинается рвота. Нянька поспешно раздевает Ляльку и укладывает в кровать. Я тоже стараюсь помочь, но нянька прогоняет меня.
– Уходи на двор! – сердито говорит она. – Ты сама чуть не потопла, и сестру не доглядела. Так её одной зеленью и рвет. Объелась яблоками незрелыми. Вот мы за это и выгоним тебя из дома. Нам такие фулиганы не нужны.
– А Андрейка говорит, что я, как мужчина, – с обидой говорю я, но нянька выпроваживает меня из комнаты.
Обиженная выхожу на двор. Выгонят из дома, как Моть-ку? За что же ее выгнали? Мне хочется плакать, но вспоминаю, что я «мужчина», и сдерживаюсь.
У сарая на чурбаке сидит дед. Волосы у него совсем белые, вымазанные маслом, и кажется, что они прилипли к его голове, которая все время трясется. Лицо в глубоких морщинках, на подбородке тоненькая бороденка. Он с утра до ночи мастерит и поёт «божественное», как говорит нянька.
Я присаживаюсь около него и спрашиваю, что он делает.
– Лыко, внученька, лыко, – говорит он и смотрит на меня маленькими выцветшими глазами. – Вот придет зима, а у меня лапотки готовы, и ноженьки мои старые не будут мерзнуть.
– Да в лапотках неудобно, ты сапоги купи, – советую деду.
– Сапоги кусаются, – качает головой дед. – На сапоги денег целый воз надобно. Бедному человеку на белом свете терпеть надо, а богатому все можно.
Сижу и думаю, почему на свете есть бедные и богатые? Почему одним терпеть надо, а другим все можно?
– А почему бедным не можно?
– Прогневали господа бога своей гордыней. Вот он и послал испытание. Зато на том свете ублаготворит благостью. И будут там блаженства райские. Господь терпел и нам велел.
– А Мотька терпела?
– Какая Мотька? – удивляется дед.
– А та, что в пещере жила. Вот, где Мотькина хатка.
– А-а, Мотька! – вспоминая, говорит дед. – Давно это, я еще мальчонкой был, жила у нас в деревне девчонка Мотька; била её мачеха, с утра и до ночи работать заставляла. А потом не пожалела сироту – выгнала из дома. Вот и пошла Мотька ночью. А тут гроза, молния сверкает, гром гремит, а она в ночи одна, бездомная. И вдруг ей божественное провидение и голос говорит: «Иди, отроковица, на самую высокую скалу. Не бойся, взбирайся, камни под тобой ступеньками ложиться будут. А как дойдешь до середины горы – разверзнется её нутро, увидишь пещеру. Это и будет твоей хаткой». Как сказал, так и смолк. Перекрестилась Мотька и пошла. Так и случилось.
– Да как же она там жила? Кто её кормил?
– Птицы божии прилетали, корму ей в клюве приносили. Роса божья её умывала, медведь мед притаскивал, белочка орешки.
– Одной-то страшно?
– Зачем одной? С богом была. Богу молилась. А потом он её к себе отозвал. Ангелы её душеньку на крыльях унесли.
Дед помолчал, перекрестился.
– За упокой души ее ангельской.
Я хотела расспросить деда про душу ангельскую, но с балкона донёсся голос мамы. Она звала меня.
– Гадкая, непослушная девчонка. Растешь, как настоящий разбойник. Опять объелись зелеными яблоками. У Ляльки понос и рвота. Андрейка тоже заболел. Завтра увозят в больницу. Сейчас же иди в угол, а то в город отправлю.
Я вошла в комнату, стала лицом в угол и присела на корточки. Слезы катились по щекам.
Пусть никто не увидит моих слез. Пусть не знают, как мне тяжело. Ведь я чувствовала себя героиней, думала, что меня похвалят. А меня только ругают. А может быть, я не родная дочка маме и Саше-джану? Может быть, меня подобрали где-нибудь в капусте, может быть, подбросили цыгане? Вот теперь меня выгонят из дома, как Мотьку, и я в грозу и холод пойду в пещеру. Птицы будут носить мне в пещеру пищу, медведь и белочка мед и орешки, роса станет омывать мое лицо. И буду я одна, будет выть ветер и сверкать молния.
Так в слезах я и заснула.
И уже сквозь сон слышала, как Наташа рассказывала маме о том, как я бросилась в воду, чтобы спасти Дашку, и сама чуть не утонула.
– Она же маленькая. Не надо на неё сердиться.
А потом почувствовала, как мама взяла меня на руки и стала раздевать.
– Умница ты у меня. Настоящий человечек. Вот я расскажу Саше-джану, какая ты у нас храбрая.
Я прижалась к маминой груди и стала жадно целовать её теплые, милые руки.
Нет, не хочу в Мотькину хатку, не хочу божьей благодати, не хочу даже мёда и орешков. Дома так хорошо!
…Утром Андрейку увозили в город. Я побежала к его дому. У калитки стояла повозка, запряженная двумя лошадьми.
Андрейка лежал на сене, лицо у него было красное. Увидев меня, он с трудом улыбнулся и протянул руку.
Какая горячая была у него рука.
– Прощай, о бледнолицый брат мой! – тихо сказал он. – Что же делать. Каждый сам создает себе судьбу.
Мне хотелось сказать Андрейке что-то ласковое, но из калитки вышла его тетя и, сердито посмотрев на меня, уселась в повозку рядом с Андрейкой.
Лошади тронулись, за повозкой поднялась пыль, а я долго стояла и махала вслед рукой…
«Трудно жить на свете. Да ещё, когда я родилась такой “фулиганкой”»!..
Лялька всё ещё лежала в постели, мама с няней пили чай на балконе, Наташа и Соня ушли купаться.
– Вот и утопла девонька, – сказала нянька. – Сегодня хоронить будут…
Только сейчас до меня дошло всё, что случилось.
Дашка утопла? Значит, умерла?
– Ну, а теперь как? – с испугом спросила я.
– Теперь в могилку положат. Сырой землицей зароют, поверх камень тяжелый положат. Три дня душа андельская вокруг неё летать будет.
Я никогда еще не видела мертвых людей. Никогда не была и на похоронах. Зароют в землю! Как это страшно. И камень тяжелый! И выйти из могилы нельзя!..
Целый день одна бродила около дома.
После обеда все куда-то разошлись, мама легла отдыхать.
Топсик и Милка, свернувшись в клубочки, мирно похрапывали, и стало ещё грустнее.
Пошла к Ляльке. Она всё ещё лежала на в кровати.
Около кровати, на скамейке сидела нянька и вязала чулок. Её клонило ко сну, она покачивалась и монотонным голосом рассказывала. Иногда замолкала, голова её свисала, и она начинала похрапывать.
– Ну, нянечка, ну дальше, – слабым голосом просила Лялька. Нянька снова поднимала голову, и в ее пальцах быстро мелькали спицы.
– Садись! Послушай! – сказала она мне. – Может, ума наберешься.
Я уселась около Лялькиной кровати на полу и стала слушать.
– И вот, – заговорила нянька, – пошла Лялька в лес со старшей сестрёнкой. А солнце пече-е-ет. Мочи нет. Лялька и говорит: «Покушаю я зеленых яблочек с дерева, горло все пересохло». А сестрица в ответ: «Не ешь яблочков – теленочком станешь». Пошли дальше, а Лялька снова гундосит: «Покушаю я немного зеленых яблочков». А старшая – нет, чтобы остановить младшую, на слова её и внимания не обратила… Лялька поела яблочков и стала барашком, да и в лес побежала. Вот они и заблудились обе в лесу и попали в дом к колдунье злой-презлой.
Лялька приподнялась с подушки и молча слушала. Я уже много раз слышала эту сказку про сестрицу Алёнушку и братца Иванушку о том, как колдунья заперла их в сарай и стала разжигать печку, чтобы сварить в котле Иванушку. Но нянька рассказывала по-иному и мне тоже стало немного страшно.
«Костры горят горючие,
Котлы кипят кипучие» —
протяжным, глухим голосом тянет нянька.
Лицо у няньки страшное, волосы выбились из-под косынки.