Маленький отряд бредет по полям сражений, и вот Артур XXXI кидается к ногам д’Армеза V, который дарует ему жизнь и даже учреждает воображаемое королевство, где тот будет почетным владыкой.
Празднуют великий триумф (маленькие собачки, боясь, что их заставят участвовать, прячутся под мебелью). Какая только музыка не звучит – от утонченной японской, под которую танцуют в красных штанах с белыми полосами, до самой варварской, под которую можно плясать нагишом. Объявлен всеобщий мир, и Армез под именем Армеза I избран императором Всего сада. Гвардия выстроилась в каре перед дворцом (бывший кукольный домик), над которым водружают интернациональный флаг синего цвета, и наконец перед подданными предстает сам император, стопы которого попирают черепашку по прозвищу Розали. Марсель чувствует, что должен поведать о своем триумфе саду. Он выходит в золотящийся теплый вечер. Но как же сегодня все странно! Должно быть, наверху тоже играли, на небе сплошной беспорядок; оно здесь, рядом, переходит, соединяется незримо с землею. Небесные горы валятся одна на другую. Отрог, выступающий первым, словно мыс огромного корабля, прокладывает путь в золотом океане. За ним следуют высокие скалы, повсюду пробитые пушечными снарядами, а далее, далее сверкает лиловое море. Одни горы напоминают длинные, плоские, заостренные водоросли, другие горы – пористые, и видно, что за ними идет состязание неведомых солнц. Третьи же хранят далекие горизонты, они цвета чернее ночи и увенчаны ужасом, они заставляют думать о скрижалях Завета. Сам воздух вокруг Марселя полон чего то странного, каких-то геометрических конструкций, составленных из сияющих плоскостей и лучей солнца. Дом, крыльцо и на крыльце Марсель находятся прямо посреди неба, и где-то, в самой глубине бездны, растянулся Валентин, он вроде бы спит, но вот, приветствуя маленького хозяина, поднимает красивую косматую голову.
И, спустившись в сад, Марсель чувствует, что идет по небу. Солнечный луч падает на их треугольный остров, откуда в давно минувшие времена цивилизация распространилась по всему миру. Другие три луча высветили колонны кипарисов, что охраняют бассейн. Еще один луч пронизал аллею, Марсель отворачивается, чтобы случайно его не спугнуть. Лучи пустились в гущу девственного леса. И вот еще один луч взбирается по стене.
Марсель оглядывает свою империю, стоившую таких трудов, один уголок за другим. Безусловно, вместе с каникулами заканчивается великая эпоха. Он думает о своих главнокомандующих, которые отныне будут именоваться императорами. Конечно же он заберет их с собой в коллеж. Он отыщет для них место. Он спрашивает себя, будут ли новые императоры столь же отважны, как их предшественники, пусть их и звали прежде всего лишь главнокомандующими. О бессмертная жертва Великого д’Армеза! О тот, кто первым стоял на краю бадьи, в которой вода поет на языке жителей Подземелья!.. О тот, кто провел целую ночь посреди пруда, на виду у водяных чудищ, с мечом в руках стоя на листе кувшинки…
Эпилог
Старое ландо сетует, скрипит, но потихоньку, учтиво, дабы не потерять достоинства «хозяйской кареты». Дорога поднимается в гору. Лошади идут шагом. В закрытом ландо жарко. Папа и мама расположились на заднем сиденье, напротив устроились Марсель с Франсуазой (Франсуазу взяли проехаться до города, чтобы она могла развлечься и составить компанию для Марселя, когда взрослые будут заняты багажом).
– Марсель, ты спишь? – спрашивает мама.
Ответа нет.
– Эй, Марсель! Ты спишь? – спрашивает папа.
– Да, плю! – вскрикивает Марсель и открывает глаза.
Он хотел открыть их через пять минут, чтобы посмотреть, где именно проезжает ландо и угадал ли он место. Он снова закрывает глаза и снова начинает считать пять раз по шестьдесят. Что, родители так и будут всю жизнь вмешиваться в то, что касается только его, а их не касается? В коллеже будет хотя бы спокойно. Он рад, что покидает дом. Он многого ждет от коллежа.
Так, где мы? Наверное, проезжаем мимо деревушки, что все пытается идти вдоль дороги, но вскоре останавливается. Нас приветствует кузничный шум. Уже позади дребезжит чья-то тележка. Теперь проезжаем под прохладными сводами деревьев, ветки царапают крышу, хватают на миг кнут кучера. И вновь красный свет под веками сообщает Марселю, что вокруг равнина, освещенная ярким солнцем.
Он думает о прошедших каникулах. Думает о том, как они закончились.
Артур, прощаясь, сказал ему:
– Что ж, до свиданья, месье Марсель.
– Почему ты не говоришь мне «ты»?
– Ох! Знамо дело, теперь, когда вы идете в коллеж в Париже, вас надо звать «месье», вот я и буду вас так звать, месье. Папа говорит, что так лучше.
Марсель ничего не ответил. Но вспомнил о железном законе. Снова его оттолкнули! Прежде он принял бы подобное обращение за дань уважения, которое вполне заслужил в боях. Но теперь он все понял. «Сын патрона…» И все представляется ему вдруг в ином свете. Меж ним и детьми управляющего никогда не было настоящего равенства. Они не играют с ним, они его развлекают, а это разные вещи. Если они его развлекают, кто знает, может, он наводит на них скуку? Он вспоминает, как Франсуаза делала вид, когда они проходили мимо Страшного дерева. А Артур конечно же нарочно проиграл в конце все сражения, ему уже надоело. Вероятно, когда «хозяйского сына» нет, Франсуаза и Артур играют в другие игры. Может, смеются над ним, потому что некоторые деревья кажутся ему страшными и из-за забав, которые он выдумывает. Ах, неужели он превратится в такого же месье, как папины при ятели или Грифель? Все месье друг на друга похожи; стоит Марселю увидеть их, как становится скучно. Он спрашивает себя, не предадут ли его, сделав из него месье незаметно для него самого. В конце концов, может, это забавно – носишь цветок в петлице, куришь большие сигары с бандеролями и говоришь: «Вот к чему приводит политика!» Но почему тогда нужно непременно бросать закадычных друзей, которых так хорошо знаешь и любишь? Блезо – сына садовника, с которым играл долгими зимними вечерами (теперь он в армии); Жана – кучера, который умеет мастерить клетки; и Мари Барбарен – дочь самого старого из рабочих? Ах, все это не умещается в голове. А ведь Марсель так хорошо их знает, что, завидев издалека со спины, может сказать, о чем они думают.
Пересекаем пути местной железной дороги (и здесь тоже есть друг). Скоро будем в маленьком городке, где остановимся пообедать, пока отдыхают лошади. А что, если представить, будто хозяин «Отель де Франс» – предводитель индейцев, а мы – путешественники?
…Снова садимся в ландо; оставляем городок, который все досадует и скучает на солнышке. Марсель снова играет, закрывая глаза и потом, через какое-то время, говоря, где они проезжают, смотря, правильно ли он угадал. А, неправильно – они лишь возле Спящего дома. Но, открыв глаза, он видит, что у папы, у мамы, у Франсуазы глаза закрыты. Как раз время, чтобы самому глядеть вовсю.
Бесконечные просторы неба, усеянные длинными облаками, приглашают его к путешествию среди горних материков и островов. Сам Господь Бог встречает его и открывает впереди свой великий день. И Марсель, не стесняясь, усаживается к Нему на колени и вместе с Ним смотрит на те картины, что рисует Он в небе.
– Господи, как хорошо на земле и как чудесно на небе!
Но где-то глубоко внутри ему больно, и он говорит:
– Господи, меня оттолкнули. Пес меня укусил, и ему сказали, что он молодец. И совсем недавно Артур сказал, что я – месье. Что ж поделаешь! А, вот: я больше никогда никого не буду любить.
И Господь Бог отвечает ему картинами: розовыми облаками с золотою каймой и широкими серебряными равнинами:
– Иди же дальше, люби вопреки всему. Ты ведь знаешь, любовь – это тогда, когда ты любишь вопреки всему. И Мне тоже… Ты узнаешь об этом позже… Если же тебя вновь оттолкнут, если отовсюду прогонят, ты приходи ко Мне, ибо Я никого не гоню.
Так было сказано, когда разорвалась бесконечная серая даль и беззвучно хлынуло наружу бледное золотое сиянье.
Марсель смотрит и понимает. Но во дворцах мысли, в самой удаленной их комнате, обворожительный слепой демон Отчаянья вдруг оборачивается, не говоря ни слова.
Рашель Фрутиджер
Марселю Рею
В былые времена, когда мать рассказывала о школьных годах, проведенных в Женеве, о прежних подругах – Пенелопе Крейги и Рашель Фрутиджер, я представлял себе ее такой, какой всегда видел: прогуливающейся с другими дамами под сенью деревьев острова Жан-Жак, что расположен средь синей воды меж двумя белыми мостами. И лишь гораздо позже, однажды летом во время поста, пересекая Пленпале, я вдруг понял, что речь шла о маленьких девочках. И я увидел их такими же, что попадались мне в иные дни навстречу: с ранцами за спиной, поверх ранцев – пара косичек, они шли вдвоем, втроем или вчетвером, взявшись за руки, чтобы не потеряться на переполненных улицах. Я знал, кто были «эти две маленькие француженки»: две темные косички – мать, две светлые – тетя Джейн. И я пошел к центру города по дороге, которая должна была привести к их прежней школе. Но существует ли она теперь? Она называлась «Школа доброго пастыря» или, может быть, «Добрые пастыри». Естественно, это было «лучшее из всех заведений», и мадам директриса, обращаясь к моему деду, говорила:
– Как эти французы тщеславны: кто же еще вобьет себе в голову отправить дочерей в самый аристократический пансион города, когда сами даже не могут регулярно вносить ежемесячную оплату!
В самом деле, речь ведь об аристократическом пансионе! Конечно, он должен был исчезнуть вместе со множеством других аристократических вещей. Там училась настоящая маленькая немецкая принцесса, учились маленькие англичанки, очень благовоспитанные и очень страшные, которых могли звать, например, «высокочтимая Милдред Тейлор». Там были три сестры с рыжими волосами, говорившие на варварском языке, на уроках пинавшие под скамейками друг друга ногами и носившие на шее большие золотые кресты. Их сопровождал камердинер, стоявший потом на карауле у двери. Все называли их «сестрами Прок». Когда они не дрались, то, вместо того чтобы делать в тетради записи, сосали золотые кресты. В какой-то день у одной из них крест сорвался и упал вниз, тогда выяснилось, что внутри он был полым, и из него потекла жидкость. Смотрительница подняла его и, повернувшись к преподавательнице, закричала: